Пётр Кошелев

Среди бардов Пётр Кошелев занимает особое место, а именно — своё. «Занимает» — не то слово: он его ни у кого не занял, никого не подвинул; он сам создал эту нишу, и вряд ли удастся найти другого человека, который бы смог её создать. Такая ниша.

Вообще-то криэйтор, открывший новое направление в творчестве, новый подвид жанра, может считаться основоположником. Но и только. А вот если он эту ниву распахал так, что на ней рядом с ним может находиться либо гений, либо эпигон, — он уже классик. И этот статус не зависит ни от его возраста или стажа, ни от послужного списка или степени раскрученности, — только от добротности возделки почвы.

Кошелев — классик.

Классик чего?

Вообще-то «авторам музыки на чужие стихи» несть числа. В середине 70-х прошлого века, когда на нас обрушился многопад песен С. Никитина, песен разного калибра и продолжительности жизни (как стало ясно потом), многие поняли, что — вот он, способ прославиться, не имея за душой ничего, кроме начальной общетехнической подготовки и некоторого нахальства. Это я не о Никитине, а о его эпигонах. Возникали и настоящие имена. Частью меня, например, сделались песни В. Евушкиной, Д. Бикчентаева, А. Дулова, А. Барьюдина... Вернее, их музыка на стихи, которые тоже как бы стали принадлежать им.

Авторы они все разные, но некоторые моменты творчества их нерушимо роднят. Это, во-первых, «поющийся», «песенный» стих, а во-вторых, яркая, талантливая мелодия. Иногда стилизация, поддерживающая стих субкультурно, как «Сонет № 90» С. Никитина на В. Шекспира. Иногда просто элегантный «прикид», сшитый по фигуре стиха, как у С. Зайцева на стихи М. Светлова. Иногда что-то совсем самостийное, даже идущее поперёк стихотворной провокации, как у А. Барьюдина на Б. Ахмадулину, которая явно писала под мажорную «Санта Лючию», а композитор увёл песню минорными «огородами» в свой мир, где она третий десяток лет прекрасно себя чувствует...

У Кошелева всё не так.

У многих лучших его песен стих вообще не поётся. Нормальному человеку даже в голову прийти не может, как это чудище можно спеть. Кроме того, текст длинен, что приближает его к иной поэме, а задачу «омузицирования» — к сотворению чего-то эпического. На кой чёрт КСП-шнику эпос, не скажет никто. Это тягомотно слушать, мучительно запоминать и невозможно воспроизвесть.

Наши привычные, простые (по структуре) песни, оснащённые одной-двумя сочными, лапидарными музыкальными фразами, моментально впиваются в мозг и заставляют его крутить шарманку до и после, а иногда и вместо приёма пищи, осуществления производственной деятельности, сна и отдыха измученной души. Тут-то и проникают в подкорку смыслы текста слов, которые серое вещество зажёвывает, почти не отвлекаясь более на музыку. Спринтерский стих разворачивает молниеносное развитие яркой внутренней драматургии, что не даёт уснуть за две-три минуты. А иногда и драматургии не надо, если песня представляет собой коротенькую медитацию. Смысла тут может вообще не быть, одна приятность.

Всё не так, всё не так у Петра Васильича. Песнь длинна, смысловых моментов много (это как путешествие в ссылку в Сибирь в кибитке сидя и без удобств). Драматургия тонка до полного исчезновения, и вообще всё при общей грубости слов тонко и неуловимо. Как на такое писать музыку?

Никто не пишет, а он пишет. Вернее, некоторые пробуют, а у Кошелева получается.

Эти песни надо слушать по многу раз. Интересно, что их и хочется слушать ещё и ещё. Дело не только в достоинствах стиха «коронных» соавторов Кошелева — Т. Кибирова и Б. Кенжеева. Хотя «интелю» только и подавай что-нибудь пронизанное тонкой иронией. Кошелев владеет таинством «драйва», вследствие чего песня хватает умного слушателя за пуговицу в первую же секунду и тащит все семь минут через аэродинамическую трубу умственного и душевного труда.

Дальше происходит самое забавное: через несколько дней слушатель не выдерживает и, ругаясь словами: «Как же это он там, зверь проклятая, завернул?», — ставит диск на конфорку соответствующего девайса и забывает о прочих жизненных планах. И потом большую часть оставшейся жизни время от времени поёт по семи минут кряду то про Моцарта и сурка, то про братьев Покрассов и поломатую комсомольскую юность, а то вдруг что-то из Тарковского, совсем другое, но тоже берущее непонятно чем.

Может, я, любя, малость сгущаю краски: великий Дихтер разворачивает на кошелевских песнях неслабый театр. Находятся и драматургия, и музыка, и пространство для беготни... Сам автор, правда, ничего такого не выделывает, а лишь намечает лёгкими стежками канву значимого: мол, я верю в тебя, Слушатель; верю в твой ум и фантазию. Так что будь любезен, представь всё себе сам!

Вроде бы сказано уже достаточно для того, чтобы заинтересоваться этим автором и подумать, а не сходить ли его послушать. Но девушки мучаются в сомнениях и, если есть кому, задают вопрос:

— А какой он, Кошелев, «вообще»? — Надо понимать, речь идет об экстерьере.

Отдохните, девушки. Вот приедет Капгер...

Кошелев никакой. Ну каким может быть человек, родившийся в середине 50-х и живущий трудовыми доходами в СССР, тем более нового образца? Как должен выглядеть студент стройфака Саратовского политехнического института, каждый день переезжающий Волгу туда и обратно, поскольку живёт на другом берегу, в Энгельсе? Что может выражать лицо прораба на стройке или архитектора ГИПРОПРОМШТАНАДО, уткнутого в кульман с ватманом?

Да, было такое дело, однажды Петя стал лауреатом Грушинки. Но и среди лауреатов Грушинки попадаются достойные люди, как, например, автор этих строк.

Внешность, однако, обманчива: Кошелев не пьёт, хотя тренировки по волейболу изредка пропускает. Она вдвойне обманчива: Пётр с серьёзным видом говорит очень смешные вещи, но для того, чтобы это оценить, надо обладать чувством юмора. В Энгельсе оно не у всех в достатке, и чтобы это пережить, надо иметь характер. А он придаёт лицу ещё более нордическое выражение. В то же время ни в коем случае нельзя «покупаться» на кажущуюся несурьёзность кошелевской речи: он вполне адекватен и ответствен. А юмор — просто неизбежная форма существования человека такого типа на суше. Иначе — только в воду и жабрами...

Мне гораздо приятнее думать о девушке с внешностью импортной кинозвезды, которая добровольно вышла замуж за юношу с внешностью Пети Кошелева. Эта Лена, безусловно, оказалась не только умна, но и прилично образованна, раз такое случилось. С Петром можно о многом интересно поговорить, но сделать это адски трудно: он неразговорчив. Строить фразы длиннее, чем из четырёх-пяти слов ему, полагаю, просто лень. (Мимика и жест помогают мало: они тоже лаконичны.)

Чтобы выслушать длинную речь Кошелева, надо занять позицию поблизости и заодно примелькаться, чтобы он привык и расслабился. Для девушки самое лучшее — выйти за него замуж. Тогда за несколько лет удастся пообщаться довольно качественно. Побочным продуктом такого общения четы Кошелевых явились очаровательная Анна почти уже не студенческого возраста и замечательный Василий — почти не школьного.

Имеет ли всё это отношение к песням? Наверное, да, иначе откуда бы им таким взяться?

Владимир Ланцберг.

25 апреля 2004 г.