Ольга Мариничева

Проповедь без проповедников

— Начнём с вопроса: как и через кого ты, инженер и бард, пришёл в педагогику?

— Это было в середине семидесятых, когда мы с Мишей Кордонским «проштудировали» все известные нам подростковые общности, в первую очередь коммунарские и созвучные им клубы: Ричарда Соколова в Москве, Владислава Крапивина в Свердловске, Володи Черновола в Туапсе, Юрия Устинова в Москве и некоторые другие…

— Кстати, о Кордонском. Центральная печать о нём практически никогда не писала, а ведь это, я считаю, совершенно уникальный человек и в коммунарских, и в кругах авторской песни: радиотехник с золотыми руками, он является не только сам создателем разнообразных педагогических систем, но и, так сказать, «доморощенным», но тем не менее вполне профессиональным аналитиком, социальным психологом всего спектра неформального движения в стране. Он выполнял и выполняет по сию пору весьма важную социальную функцию: «кольцовку», взаимное знакомство, а часто и взаимоспасение разных объединений и их руководителей.
Да и сам Кордонский меня просто поразил при первой встрече: эдакий вылитый Добролюбов, такой же длинноволосый, в очках с тонкой круглой оправой, и с таким же горящим взором на худом лице.

— Наверное, и вправду похож — если б Добролюбов был ещё и евреем и жил в Одессе (хохочет). Нет, не еврейство главное — он может быть и греком, лишь бы непременно жил в Одессе. Потому что Миша разнообразен и богат как личность именно с одесской щедростью на талантливость.

Ну так вот, мы втроём — Миша, я и моя жена Ирина — долгое время вербально, по текстам и рассказам изучали, думали и оценивали коммунарскую систему как наиболее, на наш взгляд, эффективную для наших целей. А целью мы ставили на первое место нравственное становление личности и только потом уже — обучение и развитие. Год или больше Кордонский пытался ввести меня в курс и убедить в состоятельности некоторых своих социопсихологических догадок…

Я его очень долго не понимал, потом стал его союзником. Коммунарскую методику я и сейчас считаю самой действенной в нравственном воспитании человека. Ну а в те годы мы постарались разобраться в ней, как сумели, потому что книжки о ней являли собой картину достаточно сумбурную, в том числе и труды самого Иванова, где рядом с принципиальными вещами мешались и атрибутика, и всё, что угодно… Мы поняли, что главное — это нравственные ценности и система, которая позволяет их транслировать и защищать, утверждать их в личности. Этому и служит весь аппарат этой системы: и трудовой фон, и коллективизм, и игровое, карнавальное начало, и сменность ребячьего руководства, и естественная рефлексия («огоньки», «свечки», «разборы дня»)…

Так сложилось, что бывшая вожатая того ещё, прежнего коммунарского «Орлёнка» Наташа Попова — сейчас она Дудченко и работает в Англии в вальдорфской системе — стала третьим секретарем Туапсинского райкома комсомола и «пробила» наш детский клуб. Это был март 1982 года, нам дали помещение и ставку, и я стал штатным педагогом.

— Это и был твой знаменитый отряд «Маленькие фонарщики»?

— С этого они и начались, а всего их было, сменяя друг друга по времени, три клуба: «Фонарщики», «Зелёная гора» и «Светлячок». Мы с Кордонским выбрали стиль общения с детьми от Устинова: такой будничный, приземлённый, обыденный, спокойным голосом — в отличие, скажем, от некоей восторженной экзальтации коммунарских клубов. Никаких салютов, рапортов и построений, без этих бесконечных сюрпризов… Мы поняли для себя, что вот эти все так называемые коллективные творческие дела — в общем-то, мишура, и её можно заменить другими вещами.

— Ну да, у нас же, коммунаров — я сейчас вспомнила в связи с твоей картошкой, — скажем, работа на поле была не просто сбором морковки, а «трудовым десантом», непременно состязательной игрой с какими-то штучками вроде привязывания бантика морковке-победительнице… Это, конечно, здорово, но всё же некий перекос в игровую стихию уводил нас от естественного принятия будничной, рутинной стороны жизни. «Каждое дело — творчески, а иначе — зачем?» — то наше золотое правило теперь и мне самой кажется порой неким творческим, игровым «экстремизмом»…

— Мы слово «творческое» поставили всё же на второе место, а «воспитание» — на первое. Короче: мы с Кордонским, вроде не обольщаясь на свой счёт, разделили свои роли так: он — главная мыслящая сила, за ним были идеи, знания, понимание, а я — главная обобщающая сила, поскольку у меня был, как ему казалось, дар общения с детьми, а он считал, что сам способен только их отпугивать. Потом это не подтвердилось, он прекрасно работал с детьми.

До отряда «Фонарщики» у меня был ещё один хороший, но без претензий, опыт работы с детьми — это был клуб, оставленный нам поневоле Верой Евушкиной в Саратове, которой гэбэшники просто перекрыли кислород, она вела себя с ними, скажем так, особенно невежливо. Никого больше тогда из нас не тронули — я работал на «номерном» заводе, но меня оставили в покое, как и других, а Вере не удалось устроиться нигде, она поехала в Москву к Камбуровой, та ее пригрела, взяла в свой театр, спасибо ей за это вечное… Так вот, Веркины дети стали тусоваться у нас, и это был мой первый педагогический опыт.

— Но по образованию ты «технарь»?

— Да, инженер-механик электронной техники, и до сих пор в душе «технарь», технолог, и мышление у меня не гуманитарное, а технарское, как, кстати, и у Кордонского, чем я и горжусь.

Ну так вот, анализируя опыт Устинова, мы поняли, что тягаться с ним по уровню одарённости, экстрасенсорности и прочим высоким материям мы не можем, но, как он сам поёт в своей песне: «Амонашвили — ура, но звёзд на всех не хватит». Взяли, повторяю, у него стиль общения с детьми, технологию и понимание коммунарства — у Иванова и Шапиро и отчасти у Черновола с его отрядом «Пилигримы».

А окунувшись в педагогику, мы столкнулись с тем, что в массовом сознании существуют, по крайней мере, три мифа о педагогике. Я их называю «харизматическая» педагогика, «учительская» и «родительская». По первому из этих мифов, «харизматическому», настоящий педагог — это супермен, яркий, с горящими глазами, он ведёт за собой, в себя влюбляет… Действительно, многое хорошее в нашей педагогике происходило благодаря таким вот личностям с горящими глазами…

Всегда ли это хорошо? Боюсь, что не всегда. Когда педагог ищет в работе с детьми прежде всего личное, творческое самовыражение и самоутверждение, всё рано или поздно рушится и заваливается, и ничто этому не в силах помешать, ибо всё в коллективе центруется на нём самом.

Согласно «учительской», или «проповеднической», педагогике, хороший педагог — это тот, который знает Слово некое, заветное. Восприняв его, плохой ребёнок становится хорошим и далее идёт по жизни перевоспитанным. Я же не верю в действенность самого по себе слова, я не отрицаю в педагогическом деле ораторское искусство, или музыку, или поэзию, или песню, но я не видел ни разу, чтоб они сами по себе, попадая на чистую, ещё ничем не подготовленную почву в душе ребёнка, производили бы какое-то существенное воздействие. Другое дело, что, если в жизни ребят, их общности произошло какое-то событие, прочувствованное и осознанное ими, — вот тут слово и его осознание играют незаменимую роль.

Поэтому вместо педагогики-проповеди мы предлагаем детям прожить очень серьёзный кусок жизни с серьёзной ответственностью, с серьёзными делами и переживаниями. Жизнь, как нынче говорят, «крутую», с настоящими испытаниями и преодолением себя.

— Ну а чем же тебе не угодили родители, что ты выделил их педагогику в особый миф, в особый блок иллюзий?

— Да просто потому, что его основания ложны. По этому мифу хороший педагог — это тот, кто, как мать или отец, знает и чувствует, что ежеминутно творится в душе каждого его воспитанника, какие страхи и комплексы его обуревают, — и вот этот педагог может подхватить ребёнка, посадить его рядышком, окунуть руку в его душу и неким «гаечным ключом» что-то там подкрутить, и поломка будет исправлена…

— Ну хорошо, каковы же тогда ваши альтернативы этим мифам?

— Мы на самом деле не отрицаем ни один из этих вариантов, более того — есть множество примеров, когда они эффективно работают, особенно педагогика «харизмы», дающая яркий пример, образец для подражания. Нас же больше заботит, как обеспечить, чем оснастить все педагогические группы в сфере своего профессионального влияния, которые, будучи людьми просто нормальными, хоть и со своими особенностями, непременно могли бы вести нормальную, развивающую работу в педагогике. Не обязательно «звёздную». То есть мы ищем технологию, которая помогла бы любому человеку профессионально, нормально заниматься своим педагогическим делом.

— Ну и что, увенчались ли ваши поиски успехом?

— В принципе, этой технологией, на наш взгляд, является сама жизнь. Сама жизнь заставляет ребёнка чего-то хотеть, особенно если в жизни этой он может решить какие-то свои проблемы. Значит, надо создать такую среду, такое пространство, куда бы он мог прийти и с помощью всего того, что в этой среде имеется — каких-то вещей, оборудования, людей, способных помочь, — эти свои проблемы решить.

Какие у ребёнка проблемы? В общем, те же, что и у взрослого, но некоторые из этих проблем взрослый может решить легко, а ребёнок не может, потому что он слаб физически, не может заработать много денег на какой-то свой проект, не имеет юридических прав и т.д. и т.п. Но, оказывается, в каких-то специально оборудованных пространствах можно сделать так, чтобы ребёнок, тем не менее, мог делать серьёзные вещи, не будучи взрослым. И тогда получается, что в этой системе, в этом клубе, в этой школе он может получить взрослое уважение взрослых людей, заработать взрослые деньги, участвовать во взрослых проектах, экспедициях, походах… Правда, при этом ему даётся элементарная техника безопасности, а со временем — предложение делать всё более интересные и сложные вещи, для которых, оказывается, знаний ему на тот момент просто не хватает.

— А что ты имеешь в виду, говоря о наличии в такой среде вещей, оборудования, — это что, всяческие технические приспособления?

— Не только. Это могут быть и культурные вещи, и спектакли, и концерты, хотя, конечно, мы очень много занимаемся техникой, ремонтом бытовой утвари для окружающих. Было время, когда мальчишки увлеклись вязанием, вязали себе и сёстрам носки, и это не считалось зазорным, более того, вязание ведь вообще изобрели мужчины, это уж потом оно стало женским делом. Короче, в нашей системе приживается любое живое ремесло, которое может дать взрослый, конкурентоспособный с миром взрослых продукт…

— Ну что ж, вот сотни ребят прошли через твои руки. В чём ты видишь отдачу в них, уже взрослых людях?

— Просто все они выросли и стали хорошими людьми. Ну и, во-вторых, жив, не распался наш круг общения. На их свадьбах мы с Ириной непременно восседаем за столом как «вторые родители».

Из газ.: Учительская газета. 1999. 14 сент.

Откорректировано Н. Жуковой, 19.01.2009