Оглавление раздела
Последние изменения
Неформальные новости
Самиздат полтавских неформалов. Абсолютно аполитичныый и внесистемный D.I.Y. проект.
Словари сленгов
неформальных сообществ

Неформальная педагогика
и социотехника

«Технология группы»
Авторская версия
Крошка сын к отцу пришел
Методологи-игротехники обратились к решению педагогических проблем в семье
Оглядываясь на «Тропу»
Воспоминания ветеранов неформального педагогического сообщества «Тропа»
Дед и овощ
История возникновения и развития некоммерческой рок-группы
Владимир Ланцберг
Фонарщик

Фонарщик — это и есть Володя Ланцберг, сокращенно — Берг, педагог и поэт. В его пророческой песне фонарщик зажигает звезды, но сам с каждой новой звездой становится все меньше. Так и случилось, Володи нет, а его ученики светятся. 


Педагогика Владимира Ланцберга


Ссылки неформалов

Неформалы 2000ХХ

Андрей Русаков. Эпоха великих открытий в школе 90-х годов. Прологи из начальной школы. Возвращение грамотности. Евгений Шулешко.

Круги общения

Связанные и потому свободные

«Человек живёт во множестве связок; если мы связки обрубаем, персонифицируем, начинаем заниматься психоанализом, рассматривать человека как набор функций, то это разговор не о человеке, а о носителе функций. Когда мы предполагаем возможность какой-то связки педагогических профессий, то вроде бы в этой сфере речь нужно вести о проявлении чего-то человеческого, в смысле отношения и к человеку, и к человечеству. Что такое ребёнок? Это миф, культурный миф, если мы рассматриваем его вне отношений с ровесниками, со взрослыми, с языком. Язык — это же не средство обмена информацией; это та атмосфера, в которой всё происходит, это третье, человеческое измерение, равноправное физическим времени и пространству. В языке мы рождаемся, в нем восстанавливаемся, понимаем или не понимаем друг друга».

Так общение, человеческие взаимоотношения и есть главное содержание педагогики?

Ну конечно. А уж в возрасте пяти-десяти лет — совершенно безусловно.

Вы действительно убеждены, что возможно так организовать воспитание в детском саду, что ребёнок сможет потом успешно развиваться в любых условиях?

Я не говорил слова ребёнок. Ребёнок ничего не может! Я говорил — дети. Дети могут всё.

Самая неуловимая дидактика

Евгений Евгеньевич Шулешко, пожалуй, самый загадочный персонаж педагогического Олимпа. Его система (если её можно назвать системой) распространяется по стране едва ли не успешнее всех остальных, хотя нисколько не рекламируется, вроде бы и не технологична, и нигде обстоятельно не описана. Зафиксировать и описать её вообще не считают нужным.

Но каким-то образом плодятся по самым глухим городкам страны её восприемники — по-особому пластичные, внимательные, уравновешенные учителя и воспитатели детских садов, привыкшие, что первая их педагогическая задача — перезнакомить детей между собой. А на открытых уроках они озабочены не правильностью ответов, не демонстрацией эрудиции или изобретательства, не тишиной в классе (какая тишина — вокруг детей естественно должен стоять шумовой фон, тот, воспетый филологами, «гул языка») — а тем, как дети реагируют на зрителей, как поворачиваются, с какой интонацией говорят, кто чувствует себя лидером, а кому неуютно... «Впечатление у меня от вашего урока замечательное, но что такое происходило, чему вы учили детей — понять невозможно», — вздыхают обычно инспектора.

Во множестве детских садов пятилетние ребятишки берутся за столь несовременные перышки — чтобы рука запоминала ритм и упругость письма. (Для чего Евгений Евгеньевич между командировками бегает по коммерческим писчебумажным магазинам, надеясь отыскать пару коробочек неходового товара). Появляясь же в каком-нибудь городке, начинает он не с лекций и не с показательных выступлений, а собирает слушателей в кружок и просит рассказать об их собственных уроках. Это потом и берётся обсуждать и рассматривать с самой невысокой и неожиданной точки зрения: детской.

Откуда всё пошло? С первой и последней проблемы советской педагогической науки — повышения успеваемости. Ну я честно и начал разбираться с вопросом, откуда берутся двоечники. Мне кажется, разобрался. А дальше всего лишь старался создавать образовательную систему, обладающую свойством безопасности.

И чего вы добиваетесь при оптимальных условиях?

Да не нужны мне оптимальные условия. В нормальных условиях. Я всего-то и веду речь о нормальных условиях, нормальной педагогике, нормальных детях. Любознательных, открытых, общительных, доброжелательных, инициативных, обладающих культурой чтения и естественным образом сформированной письменной речью. Со стопроцентной успеваемостью независимо от того, по каким учебникам они учатся.

Рубежи пятилетки

«В пять лет человек обнаруживает, что он равен в каких-то своих возможностях с кем-то. До этого он не был ни с кем равен: теперь же ему необходимо осваивать себя в отношениях к другим людям, к сверстникам, ко взрослым, к формам культуры, которые именно в это время должны быть ему предоставлены. В этих отношениях ему нужно понять, что же он такое на самом деле. Здесь необходимо дать ему общечеловеческие навыки — но не как технические навыки, а прежде всего как средство воспринять это своё отражение».

Только на рубеже пяти-шести лет формы общения, письма, чтения, почерка, математической символизации присваиваются детьми естественным образом, — утверждают последователи Шулешко, отказываясь отдельно обсуждать проблемы начальной или средней школы. Конечно, можно начать учить писать и в семь лет, и в двенадцать, но это будет уже не нормальное образование, а усилия по реабилитации.

Не исключено, что изощренных методических приёмов и приёмчиков под шулешкинским флагом изобретено больше, чем под всеми остальными, вместе взятыми. Но вряд ли кто ещё столь иронично относится к методикам. «В конечном счёте, чем оборачивается методика? Правилами контроля и самоконтроля. Надо контролировать детей, контролировать себя. Учитель не перед детьми начинает ответственность чувствовать, а перед методикой; заниматься рефлексией, одёргиванием, агрессией и самоагрессией. Дело-то не в этом. Одни дети определённым путем замечательно осваивают математику, а другим, растущим в иной год, в ином укладе жизни — нужны совершенно иные ходы и методики». Шулешкинские учителя привыкают смотреть не столько на сами предметные дисциплины, сколько на их связки, соотношения, взаимовлияния. Главенствующую роль в изначальном образовании играют музыка, хореография, ручной труд, изобразительное искусство; именно с их помощью решаются проблемы математики, чтения, письма. У ребятишек в группе никак не налаживается почерк — вводят танцы, и вдруг все дружно обретают дар каллиграфии.

Для маленькой такой компании

«Некто выходит, проговаривает какой-то текст, спрашивает, выставляет оценки. Это что — педагог? Пусть предметник, преподаватель. Но при чём здесь педагогика? Кто-то развивает логическое мышление, образ идеального ребёнка воплощает, рефлексию ставит, ещё что-то. Все изобретают философии образования. Потом эти философии, идеальные схемы, утопию с антиутопией не различая, вгоняют в жизнь — они же разваливают её по определению. Вот, надо, чтобы ребёнок освоил то, то, то. Кто им об этом сказал? У человека, у маленького человека есть своя биография? Мы привыкли думать, что нет. Мы же госслужащие, у нас технологии, дети — материал, точки приложения усилий. Вот если бы люди занимались жизненными отношениями детей, жизнедеятельностными отношениями — они были бы педагогами. Все почему-то мыслят о школе как о механизме: вот мы неправильный механизм вытащим, а правильный запихнем. Мне же кажется, что школа должна дышать; если уж она на что и похожа, то не на механизм, а на старые мехи, в которые вливается молодое вино».

И вдруг оказывается, что учить всех гораздо легче, чем одного, — если учителю нужно не подавлять детскую энергию, а опираться на неё. Советские учителя привыкли мечтать о маленьких классах, об идеале репетиторства с одним, двумя, тремя учениками. «Каков минимум? Восемь человек — это адски трудная работа. Нормально — человек двадцать пять — двадцать восемь. Вот у такого количества настоящий образовательный потенциал. Их только перезнакомить и на ноги поставить — они такую мощность разовьют, что учитель едва угонится. Конечно, это и есть главная забота учителя — становление и раскручивание образовательного ресурса».

В защиту компилятивных картинок

«Обожают сейчас слово самообразование. Самообразовывающиеся, учителя должны учить самообразовываться учеников. Но что такое самообразование? Я заваливаю себя книжками и начинаю их штудировать? Ничего подобного! Это поиск своих сообществ, людей, деятельностей, укладов... Тогда не нужно специально рефлексировать, заниматься шизофреническим раздвоением собственной личности. Наш язык — в нём уже заложена вся необходимая рефлексия. Мы разговариваем — мы уже рефлексируем. Учитель что-то может только тогда, когда ему есть с кем общаться. Учитель-одиночка — человек обречённый, в лучшем случае обречённый на подвиг».

Итак, общее пространство жизнедеятельности учителям столь же необходимо, как детям. Исконно непритязательная вещица, именуемая «обмен опытом», для системы Шулешко вырастает в средоточие не только педагогического образования, но и самого педагогического существования. Нет идеальных методик; все они могут только передаваться по живым цепочкам и приживляться каждый раз по особенному. Да и сам Шулешко гораздо больше похож не на технического изобретателя, а на садовника, озабоченного не распространением революционных способов, а взращиванием, культивированием «миллиметра культурного слоя», слоя общения на педагогическом языке. Для него это не язык дидактики, философии или психологии, а язык внимательности к отношениям детей, к нормальному их развертыванию здесь и теперь. И суть педагогического мировоззрения составляют не теоретические представления, а складывающиеся из собственного опыта, из общения, из впечатлений с чужих уроков компилятивные картинки нормального хода жизнедеятельности детей определённого возраста в данной социальной ситуации. «Педагогу естественно жить на компилятивной базе, компилятивное культурное месиво и создаёт профессию педагога — носители живых компилятивных представлений необходимо должны быть в любых сообществах».

Его собственная «глобальная компилятивная картинка», отражающая многолетний опыт исследований и размышлений, скомпонована в легендарный «торик», трёхмерную смысловую табличку-загадку. «Торик» очень редко извлекается наружу и делается предметом обсуждения — но на его основе и разворачивается в качестве первых, вторых и третьих «производных» логика шулешкинских долго- средне- и краткосрочных программ.

Контуры нормального развития детей, проходящих через образование, представляются здесь как бы четырёхэтапным циклом. В возрасте от пяти до десяти лет у детей доминирует тяга к мифологическому сознанию с его символизмом, загадочностью, олицетворённостью законов жизни... В подростковом возрасте ему приходит на смену сознание своего рода «этическое» с наклонностями утопическими и максималистскими, с готовностью верить и уверенностью, что «я всё могу». После тринадцати лет оно вытесняется сознанием «историческим» — критическим взглядом, учащимся различать шаблоны и схемы, присматривающимся, откуда что взялось и почему стало именно таким. А затем уже цикл становления молодого человека замыкается эпохой, доминанту которой можно назвать скорее «духовно-эстетической». Конечно, каждая из эпох может запросто игнорироваться, подавляться; если дети разобщены — проявляться в уродливом виде. Но потребность человека в их проживании остаётся и потом как-то искажённо всё равно вспыхнет. Непрожитая мифологичность аукнется замкнутостью, зажатостью, неврозами; задавленный в школе, утопленный в приспособленчестве подростковый максимализм обернётся в зрелом возрасте агрессивным утопизмом. «Но агрессия ведь не дело для жизни. Неагрессивный максималист — вот это фигура интересная, вот такие бы из школы выходили».

Мастерская по ремонту оазисов

«В больших городах сделать что-то очень тяжело, в Москве почти невозможно. Учителя разобщены, дети рассеиваются. Вот когда берёшь небольшой город или посёлок — там закручивается. В первый год начинаем, скажем, с шести детских садиков. Через год остается четыре. Зато на третий вдруг обнаруживается десять. Результаты становятся видны, а поскольку все всех знают, то вроде по-старому уже и неловко работать. Появляется большое сообщество детей, целым поколением входящее в уклад жизни поселка. Являются в школу; если в поселке занята половина детских садов, то необходимый минимум в восемь — десять человек в каких-то классах да окажется. Одноклассников своих они уже затянут.

Обычный учитель год работает, ничего особенного не делает-и вдруг обнаруживает, что неуспевающих у него нет.

Можно заявить, что дети отобранные, — но откуда где-нибудь в Лесосибирске взять отобранных детей? А в соседнем классе, куда из другого сада дети пришли, как было, так и есть. А ещё через год учителя и сами полезут разбираться, что же такое происходит. Вот так города захватываются.

Потом происходит обратная вещь. Всё хорошо. Управленцы расслабляются, окончательно перестают что-либо делать и за что бы то ни было отвечать. За все неполадки ответственность сваливается на учителей — сами, мол, теперь чересчур умные. Все обязательства: обеспечивать возможность ходить друг к другу на уроки, гарантировать невмешательство завучей и администраторов, отсутствие отчётов и показательных выступлений — все забыто... Ну и расцветает нервозность, учителя разобщаются, оазис начинает песочком засыпать.

А чем образованней город, тем хуже. Где управленцы шибко интеллектуально развиты, туда лучше вообще не соваться. Им нужны концепции, проекты, заголовки... Такое впечатление, что утопия есть первое условие управленческой деятельности.

Да не враждебен я к управленцам, наоборот. Я, может быть, единственный, кто не хочет бежать от системы образования. Мне она как раз обязательно нужна — нормальная система образования. Ведь существуют задачи управленческой деятельности. Я хочу, чтобы они выполнялись, — только и всего».

Всего-навсего. Нормальные дети, нормальные учителя, нормальные управленцы, нормальное образование. Неагрессивное, доброжелательное, любопытное, инициативное, общительное. Мир живых, доброжелательных, уверенных в своих силах сообществ вместо броуновского движения разобщённых, измученных, ожесточенных ко всему миру персон и порождаемых ими утопий. А впрочем, ничего величественного.

сентябрь 1994 г.


Для печати   |     |   Обсудить на форуме



  Никаких прав — то есть практически.
Можно читать — перепечатывать — копировать.  
© 2002—2006.

Top.Mail.Ru   Rambler's Top100   Яндекс цитирования  
Rambler's Top100