Оглавление раздела
Последние изменения
Неформальные новости
Самиздат полтавских неформалов. Абсолютно аполитичныый и внесистемный D.I.Y. проект.
Словари сленгов
неформальных сообществ

Неформальная педагогика
и социотехника

«Технология группы»
Авторская версия
Крошка сын к отцу пришел
Методологи-игротехники обратились к решению педагогических проблем в семье
Оглядываясь на «Тропу»
Воспоминания ветеранов неформального педагогического сообщества «Тропа»
Дед и овощ
История возникновения и развития некоммерческой рок-группы
Владимир Ланцберг
Фонарщик

Фонарщик — это и есть Володя Ланцберг, сокращенно — Берг, педагог и поэт. В его пророческой песне фонарщик зажигает звезды, но сам с каждой новой звездой становится все меньше. Так и случилось, Володи нет, а его ученики светятся. 


Педагогика Владимира Ланцберга


Ссылки неформалов

Неформалы 2000ХХ

Андрей Русаков. Эпоха великих открытий в школе 90-х годов

Анатолий Шапиро. МАЯКИ ВСЕЛЕННОЙ

«Физика — слишком общая наука, чтобы оставить ее только технарям. По большому счету она созвучней философии, чем технике», — то и дело утверждал Анатолий Шапиро.

Он словно всю жизнь уточнял грамотные соотношения тех «воздушных столбов», позволяющих удерживать общее равновесие научного мышления — и тех деталей, нюансов, знаков внимания, словесных оборотов, оттенков эмоций, шуток и фокусов, оказывающихся таинственным пропуском в мир вроде бы рационального и объективного знания.

Он изобретал и оттачивал вроде бы не столько методики, сколько подходы, ценности, правила ведения учительских дел и сквозные идеи, высвечивающие и заставляющие оживать огромную махину естественнонаучного образования.

 

Андрей Русаков

Под куполом физики

Высоты, растущие из тупиков

В Советском Союзе, начиная с пятидесятых годов, самыми образованными людьми определённо оказались ученые-физики. Дело было не только в том, что они ориентировались в литературе не хуже лириков — а для лириков естественные науки навсегда остались за семью печатями. Оказалось, что физика дает многообразнейшие видение фундаментальных для человеческого самосознания вещей: понятий времени, движения, пространства, взаимодействия; соотношения мысли, слова и дела, вопросов творческого и нравственного выбора, теоретического и практического подходов, индивидуальной и коллективной ответственности...

Связь серьёзного физического образования со свободомыслием, с формированием гражданской позицией стала фактом последних десятилетий. Не случайно едва ли не половина лидеров общественно-педагогического движения 80-х годов вышла из учителей физики. С самой гуманитарной точки зрения становилось очевидным, что физика слишком серьёзная вещь, если овладение ей почти гарантировано приводило и к овладению общей культурой.

Итак, в чём советская школа бесспорно находилась на высшем мировом уровне — так это в физико-математическом образовании. Эту мысль любят подчёркивать. Только забывают уточнить, что затрагивает она не систему общего образования, а уникальный советский феномен — физматшколы (и, лишь изредка, в дополнение, отдельных выдающихся учеников выдающихся учителей).

Насколько блестящие результаты были достигнуты в подготовке интеллектуальной элиты — настолько же катастрофическим оставалось положение с преподаванием физики для большинства детей. Оно не только ничем не помогало детям, но давало эффект резко отрицательный, подрывая веру в свои умственные силы, да и вообще в своё человеческое право на здравое и конструктивное понимание вещей.

Методы адаптации преподавания наук к среднему ученику и среднему учителю провалились: в результате упрощений учебного курса самая логичная и взаимосвязанная наука предстала громадным схоластическим набором разрозненных определений, формул и описаний. Для облегчения понимания романа из него вырвали три четверти страниц — и разобраться в нём стало окончательно невозможно. Физика для детей, не увлечённых физикой, превратилась в беспросветное мучение.

На фоне этой тупиковой ситуации титаническим подвигом выглядят открытия Виктора Шаталова, нашедшего общедоступные способы успешно учить тех, на кого лучшие преподаватели махнули бы рукой. Подходы Шаталова вызывали и уважение, и сомнение, и нарекания со стороны сильных учителей — но он решил-таки проблему, которую большинство из них не умело или не считало нужным решать. Он показал, как можно превратить физику из испытания, ломавшего веру в свои познавательные способности у большинства детей, в опыт успехов, в точку опоры для всех них. И сделал это в тех условиях, когда шаг влево, шаг вправо от программы и расчасовки считался побегом.


Путь тысячи дорог

И всё-таки путь Шаталова к «физике для всех» оказался не единственным.

Другого характера поиск можно было бы назвать «путём тысячи дорог».

Его приверженцев выделяет особый стиль забот и переживаний: забот не столько о том, как передать детям те или иные знания — сколько о том, чем естествознание может быть полезным для становления человека, его мыслей, души, характера, здоровья, способности продуктивно действовать... Эти размышления неизбежно оборачивались исследованием того, за счёт чего каждый из тысяч разных детей смог бы находить в физике нужное именно ему. Как должно быть устроено физическое образование, чтобы оно могло повернуться к каждому ученику особенным лицом, какую направленность может иметь, какое место ему стоит уделить, что оно может включать в себя, в чём ему нужно быть единым, а в чём — многоликим...

Этот путь по-своему прокладывают многие лучшие преподаватели. Самым же ярким и последовательным их представителем стал киевский учитель Анатолий Шапиро.


Конструктивный фундамент интуиции

Анатолий Израилевич Шапиро давно превратился в живую и вечно неунывающую киевскую легенду, в человека, с которым невозможно было пройти по городу и сотни метров, чтобы навстречу не кидался кто-либо из его друзей или учеников.

Он связывал своим соучастием огромное множество педагогических кругов и сообществ; сотни его учеников работают сейчас в ведущих научных лабораториях по всему миру; он писал удивительные книги, был членом редколлегии «Кванта», возглавлял украинскую Ассоциацию учителей физики — и уж точно был самым знаменитым учителем физики в своей стране (да и среди сотен его выдающихся друзей-коллег со всего мира, похоже, был едва ли не «первым среди равных»).

А за всем этим сверкающим многообразием его учительских успехов скрывалось удивительное, непрерывное переживание за суть того, что происходит в школе, непрерывное размышление, придумывание и перепридумывание того, что и как может происходить между детьми разных возрастов и взрослым, берущимся их обучать.

Выберем наугад одну из характерных для него путеводных мыслей: «...Художнику надо предоставить разные краски, а учителю — большой выбор методов. Уж каким цветом пользоваться — дело индивидуального мировосприятия, игры. Система преподавания должна быть лично ему понятной, доступной. Один и тот же прием может быть в одних руках удивительно хорош и удивительно плох в других. Только сам учитель сумеет подобрать себе принципы и границы своего преподавания. Известен афоризм: «Учитель имеет право учить, пока учится сам». Но как бы предоставить ему возможность учиться на чужих ошибках! А чужие достижения видеть не только среди того, что оформляется в объективные, уже отвлеченные методики, но и в том, что импровизационно рождается на уроках — и, возможно, никогда не повторится...»

Шапиро словно стремился сделать передаваемым — неповторимое, пути к уникальному — технологичными; предложить конструктивный инструментарий в помощь интуитивной множественности подходов к многообразию ситуаций.


Наука о человеке?

Похоже, что физика для него была не только (а может быть, даже и не столько) наукой о физическом устройстве мира, сколько культурой познания, каталогом творческих усилий человечества, наукой о том, как работает человеческое мышление. Впрочем, не только мышление — и человеческий организм тоже; возвышенное и приземлённое увлекали Анатолия Шапиро как настоящего «естественника» в равной степени.

«...Для появления в школе физической грамотности темой изучения физики должен стать человек. История только и делает, что изучает дела царей. А царю природы в науке о природе места не нашлось! При всех выдающихся достижениях нашего физматобразования ликвидация всеобщей безграмотности еще и не начиналась».

Среди его книжных замыслов был один, едва ли не самый любимый, к которому он неоднократно приступал: «...Мне очень хочется написать книжку для маленьких детей, которая рассказывала бы человеку, как не ухудшать подаренные природой возможности. Как сохранить голос, зрение, слух, как не искривить позвонки, как лечить плоскостопие, как чистить уши, как определить наличие дальтонизма. Это ведь не гигиена, не медицина, это прежде всего физические процессы».

Так, на тонких противовесах уникального и системного постоянно и балансировали мысли и интуиции этого, наверное, самого «гуманитарного» из всех учителей физики: «палитра» педагогических возможностей, россыпи приёмов и затей — и просвечивающие лучи магистральных линий; «рассыпающиеся» учебники — и постоянная демонстрация опытов становления стройной логики из живописного хаоса; патетика цифр и формул как необходимого и по-своему изящного каркаса — и легенды, анекдоты, стихи, лукавые воспоминания из бездонной коллекции научных и педагогических приключений...


Встреча на Эльбе

Он преподавал во всевозможных школах: от самых массовых до самых элитарных; работал со всеми возрастами — от дошкольников до студентов. Он был самым признанным авторитетом среди классических преподавателей физики — и самым отчаянным авангардистом, жадно вникавшим во все вспыхивающие идеи альтернативного образования.

В завершении части, повествующей о великих открытиях в дидактике подростковой школы — мне кажется уместным дать слово именно Анатолию Шапиро.

Эти записи его размышлений возникали после наших бесед — или в школьном кабинете после уроков или по телефону, или во время прогулок в киевских парках. Они отражают разные грани того живого, бурного — и в то же время бережного, сдержанного (наверное, именно этой бережностью) обновления мысли, которое вдруг снимало противоречия между эволюцией привычного и революционными проектами перемен, между профессиональным консерватизмом и горячностью переживаний за детские судьбы, менаду простейшими деталями школьного быта и важнейшими основами бытия.

В них звучит эхо его примиряющего таланта, который умел объединять не на основе компромисса — а на основе творческого преображения, где мерой признания и согласования разных явлений служили не новизна или привычность, а жизненность и высокое человеческое значение.


Обсудить статью в нашем ЖЖ


Для печати   |     |   Обсудить на форуме



  Никаких прав — то есть практически.
Можно читать — перепечатывать — копировать.  
© 2002—2006.

Top.Mail.Ru   Rambler's Top100   Яндекс цитирования  
Rambler's Top100