Финал

Мы поступили верно, точно в соответствии с инструкцией

Б. П. Жидков

Вот наше повествование и подходит к концу. Но не надо думать, что все закончилось спокойно. Спокойно из этого лагеря уехать, наверное, было просто нельзя. Поэтому уже за 4 дня до окончания смены я подозревал надвигающуюся бурю, тем более, что все было как-то подозрительно спокойно.

И буря не замедлила разразиться. Случилось это за 3 дня до окончания третьей смены и всей, собственно, лагерной кампании. Главным катализатором ситуации естественно оказался опять же наш любимый мужчина — директор. Суть в том, что директор играл в волейбол. Это была одна из его любимых спортивных игр, и все было бы прекрасно, если бы, как всегда не ряд обстоятельств.

Первое обстоятельство состояло в том, что в волейбол директор играл обычно вечером и, как правило, в не особо трезвом состоянии.

Второе обстоятельство было более труднопреодолимым — директор не умел проигрывать. Это означало, что в тех случаях, когда счет вдруг внезапно оказывался проигрышным для его команды он терял покой и склонен был винить всех кого угодно в происходящим. За исключением себя, разумеется. С присущим ему, естественно, темпераментом.

Так вот в данном конкретном случае обстоятельства игры были таковы. Матч проходил после ужина — примерно в 21.00. Играли две смешанные команды — в одной были дети и взрослые и в другой. Взрослые были представлены вожатыми, физруками и, собственно, директором. Дети — ребятами первого отряда.

Судила игру Маша — та самая, что во второй смене была вожатой первого отряда. Я не берусь за точность описания самого матча — к сожалению, мне не довелось присутствовать в зале на игре, но с моей стороны наблюдения события развивались так.

Сначала из спортивного зала донеслись крики. А я находился в методическом кабинете — другое здание между прочим. Крики услышали также в коридоре, где уже укладывали спать детей. Тоже другое здание.

Потом у меня в методическом кабинете появилась Маша чем-то сильно расстроенная. Она была достаточно возбужденной, чтобы я рискнул ее о чем-то расспрашивать и она просто ушла, хлопнув дверью, после того как сказала несколько непонятных по смыслу фраз, что-то вроде:

— Меня все достало, ..., и этот...., — после этого Маша довольно точно выразилась, кого она имеет в виду, а также указала направление куда, по ее мнению он должен пойти.

Хлопнула дверью она тоже неслабо, а учитывая, что Маша являлась девушкой статной, то с потолка упал приличный шмат штукатурки.

Я немного напрягся, зная, что Машу, несмотря на ее повышенную активность, вывести из состояния равновесия все же трудно. После этого я услышал крики в коридоре и вышел на звук.

В коридоре сидел директор и гневно вещал о том, что он... да что же это такое... да как только такие люди...

Я подошел к нему и рискнул поинтересоваться, в чем собственно дело? Дело, оказалось вот в чем. Эту картину я составил уже немного позже из сообщений разных лиц, но донесу ее вам сейчас в полной мере.

Оказывается, в этот злополучный вечер директор проиграл. Точнее, проиграла команда, за которую он играл. Судила игру, как я уже сказал Маша, и, поскольку разрыв в очках был очень невысок, директор счел, что Маша судила нечестно, и обрушил весь свой гнев и досаду на нее.

Я не готов утверждать, кто же на самом деле там проиграл, а кто выиграл, но, на свою беду, попытался немного успокоить Бориса Петровича, что, мол, не корову проиграли... С этой минуты директорский гнев частично обрушился на меня.

— Этот гуманитарный педагогический институт, — кричал он, — дернул черт меня с ним связаться... («Вот уж правда», — подумал я), — да как же можно давать детям такой урок лицемерия... (это он про Машу — мол даже дети видели, что она судила нечестно)

— Скажите, — поинтересовался я у него, — неужели вы думаете, что дети в этой ситуации будут предельно искренни? Вы же директор! Разве они могут сказать вам: «Борис Петрович, нет, вы не правы?»

Кстати, будущее показало, что те самые дети, на которых директор так горячо ссылался как на свидетелей своей правоты, впоследствии объясняли свое поведение так:

— Он же директор! Что еще мы могли ему сказать!?

После моей фразы директор безапелляционно заявил:

— У нас прекрасные дети в лагере. Они не будут врать. Они всегда честны и искренни. И вообще у нас замечательные дети, чего нельзя сказать о взрослых.

Это, вероятно, был камень в мой огород и огород вожатых, но я уже не мог остановиться.

— А что же тогда эти замечательные дети так себя ведут? — осведомился я, — посылают матом воспитателей, никого не слушают...

— Это такие воспитатели, — категорично заявил он. — они того заслуживают.

— Что ж вы с такими работаете тогда? — удивился я, — и, потом, наверное, их стоит уважать хотя бы за их возраст...

— Нет, — опять категорично заявил директор, — не за что. Не стоит. И вообще я давно бы всех выгнал.

Тут я понял, что разговор пора заканчивать ибо вряд ли мы смогли бы с ним до чего-нибудь договориться.

— Ну что, — ответил я, — ваше право. У меня, конечно, немного иное мнение...

Видимо эта фраза оказалась ключевой. С этой минуты события закружились с невероятной быстротой и, честно говоря, я так и не понял, чем же его так задела эта фраза.

— Вы прямо сейчас уедете, — заявил он мне вдруг.

Я сначала не понял. Как-то я не очень готов был к такому повороту разговора, тем более, что мне казалось, что беседовали мы с ним довольно мирно — учитывая его способности к громким крикам.

— Уважаемые, Владимир Витальевич сейчас уезжает, — это уже было охранникам.

Я уже ко всему привык в этом лагере, но меня опять сумели в нем удивить.

— А в чем, собственно, дело? — поинтересовался я у него.

И вот тут его прорвало, и он все-таки начал орать. Как выяснилось в этом лагере «Никаких других мнений в этом лагере быть не может», «Приезжают всякие», «Все ходят и записывают в блокноты...» и еще много такого же.

Фраза про блокноты относилась, видимо, ко мне и к Светлане Анатольевне, поскольку мы не могли не записывать все перлы Бориса Петровича, которые вы имеете возможность увидеть в данном труде в качестве эпиграфов к главам.

Кроме блокнотов фигурировала еще одна интересная история с записями — но уже на диктофон. В главе «Директор» я приводил расшифровку диктофонной записи, сделанной нами на одной из линеек. К сожалению, до директора каким-то образом дошла информация о том, что эта запись была сделана — но кем или когда — он выяснить не смог. Развитием этой ситуации стала моя замечательная беседа с Татьяной Александровной. Инициатором ее была она. Мы уединились в ее кабинете и она сообщила мне:

— Владимир Витальевич, тут вот Борис Петрович говорит, что вроде как кто-то из вожатых записывал его на ТЕЛЕФОН...

Я искренне порадовался в душе по поводу ее неосведомленности о существовании на свете цифровых диктофонов и как мог удивленно пожал плечами:

— И что? Что здесь такого? Меня вот хоть на камеру снимайте. Честному человеку скрывать нечего.

— Ну да, — согласилась она, — но все-таки ему неприятно... вы поговорите с вожатыми.

— Я поговорю, — сдерживая улыбку, пообещал я и на этом наш разговор завершился.

Так вот, возвращаясь к ситуации. Я выслушал все эти тирады, подумал про себя, что вот это — диагноз и пошел к себе в комнату собирать вещи. Там мне встретились Сережа и Саша, старший вожатый. Я сообщил им, что я уезжаю. Они сильно удивились и попытались убедить меня в том, что волноваться не стоит, а стоит пообщаться с директором спокойно и все уладить.

Я усмехнулся в душе, но переубедить их не смог, и они отправились к Борису Петровичу. Борис Петрович встретил Сережу вопросом: «А вы кто такой? Я вас не знаю!»

Сережа как-то не ожидал этого вопроса от человека, с которым несколько дней уже работал бок о бок и не сразу нашелся что ответить.

В общем, как я и говорил им, диалог ни к чему не привел, да собственно, я и был этому рад. Мы собрались и спустились вниз, где нас встретила Татьяна Александровна, в глазах которой светился непередаваемый ужас.

— Мальчики, зайдите, пожалуйста, на минутку, — попросила она.

Мы зашли и, грешным делом, подумали, что она собирается извиняться. Действительность оказалась куда прозаичнее.

— Я не знаю, как вам сказать... — начала она, — но вы понимаете...

Мы несколько минут слушали, как она ходила вокруг да около, а потом не выдержали.

— Ближе к делу можно?

Она глубоко вдохнула.

— В общем, не могли бы вы показать охране свои мобильные телефоны. Приказ директора.

Мы переглянулись. Самое сложное было не улыбнуться.

— Конечно. В чем вопрос... — можно было и поупираться из этических и нравственных соображений, но мы наслаждались моментом.

Татьяна Александровна вздохнула с облегчением.

— Ну и хорошо. До свидания, мальчики!

Мы вышли, еще раз переглянулись и пошли укладывать вещи в машину. У ворот нас остановила охрана.

— Ребят, не могли бы вы зайти на минутку...

Мы зашли.

Охранники из всей этой команды оказались наиболее адекватными людьми. Видно было, что им дико неловко, и они тоже ходили вокруг да около не меньше пяти минут. Через пять минут мы опять не выдержали.

— Что нужно-то? Телефоны показать?

Охранники радостно выдохнули.

— Да. Извините нас...

Мы показали. Охранники зачем-то переписали их модели, потом вернули нам... Не смеяться было тяжело.

Наконец ворота закрылись, и я с облегчением подумал, что больше сюда никогда не вернусь...

К оглавлению

Читать дальше