Александр Карнишин. Будни директора школы
Директор обязан
— Вы должны, — завуч сурово смотрела в глаза директора школы. — Вы — директор. Вы просто не можете не быть там.
И вот теперь директор школы стоял у своего подъезда. Мысли его текли беспорядочно и разрозненно. Он не знал, что ему делать в следующую минуту: подняться к себе домой и пообедать или вернуться в школу? Или все же пройти дальше, вперед, через с квер и квартал вверх по дороге — к тому дому, куда идти ему очень не хотелось. Но идти было надо.
В прошлом году уже было что-то подобное. Но там все обошлось проще и легче. Да и работал он тогда совсем немного, еще не знал никого...
История была нехорошая. Ночью по дороге домой с городской дискотеки его семиклассницу сбила машина. Насмерть. Сразу. переехала и умчалась в ночь. А возле тела осталась кучка друзей и подруг, с кем она бегала на танцы. Проверки — пустяк. Все было выполнено и заполнено. И то, что детей инструктировали, как по дорогам ходить, было записано в журнале. И дата там была правильная. Выговор? Че-пу-ха. Выговор директору — это как медаль. Главное, чтобы учителей таскать не стали. А вот потом...
Потом он отпустил с уроков ее класс, и тот пошел на похороны. Еще неделю они ходили в школу какими-то тихими и пришибленными. И только после каникул как будто вздохнули свободно, как будто забыли все.
А теперь так просто не пройдет...
Она болела давно. Давно и тяжело. Но как-то за каникулы, за отпуск, после больницы снова вставала и шла в класс. И наоборот, даже как-то свежее выглядела после изнурительной ежедневной школьной работы. Нагрузку? Полную! Классы? Все, все давайте! И работала, работала, работала. И язвила, плевалась ядом, как змея, «кусала» администрацию и других учителей, которые, как казалось ей, работают не так.
В этом году она не вышла в сентябре. Перезвонила, что приболела, что не может, но чтобы ее со счетов не списывали, потому что она вот-вот подлечится и выйдет на работу. К ней в гости сходили ее ученики и вернулись нахмуренные. Старшеклассники. Они уже понимают. К ней сходили от профсоюза. И подруги просто так сходили. И директору очень быстро сообщили, что не выйдет она. Всё уже.
А директор школы слушал, кивал головой, а потом писал расписание с расчетом на нее. Вставлял во все таблицы и отчеты. И просил передавать, когда шли к больной, что ждет, что работы полно, что без нее в школе плохо. Она перезванивала и опять язвила, жалила, но уже как-то не обидно, а жалко как-то...
— Нет, я не могу... Я просто не могу. Я же там не выдержу.
— Вы директор. Вы обязаны.
— Да что я там скажу? Мы же ругались всегда, все знают...
— Не надо ничего говорить. Говорить будут на кладбище. А прийти, уважение оказать, поприсутствовать, помочь, если что — обязаны. Вы — директор.
Он остановился у подъезда того дома. Двери настежь. На скамейках какие-то бабки. Вот и ученики его, старшеклассники. Он отпустил выпускников с уроков сегодня с условием, что парни помогут, а девчонки хоть поприсутствуют.
Из подъезда выбежала учительница:
— Поднимитесь же, — зашептала, подбежав вплотную. — Неудобно! Поднимитесь. А там и выносить будем.
Узкие-узкие лестницы, крышка гроба возле открытой двери.
— Сюда, сюда, заходите...
Коридорчик-маломерка. Налево комната. Там страшно. Там на двух табуретках стоит гроб. А в гробу — его учительница. Желтое лицо. Белые кружева. Директор школы постоял в ногах, стараясь не поднимать глаз, не смотреть в лицо. В горле как будто ком застрял. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. И этот запах... Вся квартира пропахла больницей, но ему чудился другой запах, сладко-соленый, что вроде тянул от гроба. Сглотнул и быстро вышел. Заглянул на кухню, где пригорюнившись сидели ее подруги. Те встрепенулись:
— Пора! Надо выносить! Вы поможете?
— Ну, а что я пришел-то. Помогу, конечно. Только я в ногах стоять буду, — извиняюще сказал директор. — Я не смогу в изголовье...
— Правильно, правильно, — зашептали они. — Выносить надо ногами вперед, так вы направлять будете. Там же узко.
Узко было очень. Пройти было невозможно. Поэтому гроб поворачивали поперек еще на середине лестничного пролета, потом очередная пара перебегала под ним вниз, перехватывала, помогала опустить ниже, теперь освободившиеся протискивались, пачкаясь в старой побелке и пыли. И так восемь раз на четыре этажа.
Все в поту — гроб был дешевый, из тяжелой сырой осины — вывалились из подъезда на свежий воздух. Тут же подставили табуретки, поставили гроб. Директор осмотрелся: почти весь класс здесь. Девчонки вон, плачут. А ему нельзя. Он — директор. Ну, все ли уже?
— Нельзя сразу в машину, — подсказал кто-то из знатоков из-за спины. — Надо уважение проявить. Пронести, сколько можно. Вон, до перекрестка пронести.
И тут же стали выстраивать колонну. Директор снова встал в ногах гроба и по команде они разом подняли и понесли. Сзади, у головы, сменились уже дважды, а он нес и нес, подставив плечо, думая о своем. Только когда впереди стал все ближе и ближе борт грузовика, он завертел головой и увидев одного из выпускников, кивнул ему. Тот подбежал, сменил.
— Слушай, я пойду, — тихонько сказал директор. — Вы там до конца поможете, ладно?
— Вы еще спрашиваете! — обиделся парень. — Конечно, поможем.
А директор, дождавшись, когда машина тронется, повернул направо и пошел мимо своего дома, где так и не съеден остался обед, мимо кинотеатра, через перекресток в свою школу. Надо было что-то еще сделать там... То ли расписание переделать, то ли просто посидеть в своем кабинете. Просто молча посидеть в своем кабинете.
— Что, проводил? — у выхода стоял завхоз.
— Ага. Я — директор. Я обязан.
