Андрей Русаков. Эпоха великих открытий в школе 90-х годов
Воспитание на фоне бурь
«Воспитание после бурь» — так называлась одна из статей Симона Соловейчика в первые годы после создания газеты «Первое сентября».
Статья была о том, что уходит в прошлое эра непримиримых идеалов и бескомпромиссных бойцов. Что в школу приходит время, когда главной ценностью сможет выступать не победа, а мир: «В каждом школьном классе сталкиваются все противоречия, какие только раздирают общество. Мы должны учить детей жить среди этих противоречий. Не устранять противоречия, не приводить всех детей к правильному мировоззрению, не делить на левых и правых, а учить тому, что каждый человек имеет право думать то, что он думает, быть таким, какой он есть. Воспитание после бурь — это воспитание для мирной жизни среди всех противоречий». В тот год еще сохранялась надежда, что «бури», оголтелость, озлобленность отступают, что впереди время здравых человеческих разговоров и трудного движения к пониманию друг друга, что и сама общественная жизнь может приобретать осмысленные черты.
Увы, время оказалось иным. Школе пришлось воспитывать детей не после бурь — а в их средоточии: на фоне жутких и непредсказуемых событий, среди вспышек злобы и агрессии в пропитанном ими обществе; среди запугивания и разжигания вражды, которыми утверждала себя публичная российская политика.
Тема школы и воспитания на этом фоне приобретала самые причудливые оттенки. Наиболее расхожие точки зрения принадлежали воззрениям радикальным и полярным. Одни вспоминали, как много в советской школе детям внушали важных мыслей о ценностях нравственных и патриотических, а теперь школа осталась без воспитания, это ужасно — и надо его туда срочно вернуть. Другие ужасались как раз подобному пафосу морализаторства — и заявляли, что воспитанию вовсе не место в школе, что дело школы учить, а не вмешиваться в личную жизнь, что «единственное воспитание, достойное доверия — это искусство являть собою пример». Такие лозунги могут звучать красиво и нравоучительно — но они рассыпаются в прах при встрече с практикой школьного дела.
Тогда обнаруживается, что «обучение в лоб», обучение, желающее абстрагироваться от душевных и духовных контактов с детьми — такое же бессмысленное дело, как и «воспитание в лоб». Выясняется, что вообще невозможно, например, сколько-нибудь серьезное дошкольное и начальное обучение вне задач «воспитательного» плана: организации детской совместной жизни и поддержки определенного настроя души ребенка. Что знания сами по себе ничего не стоят — и выветриваются так же легко, как и впихиваются. Что механически выдрессированные навыки приносят вреда куда больше, чем пользы.
А вот сознательные умения — то, что действительно связано с образованием в любой сфере — оказываются как раз не столько предметом обучения или дрессировки, сколько предметом воспитания. Относительно младшего возраста наглядно видно, что грамотность не выучивается, а воспитывается. Но если присматриваться внимательнее, то аналогичные взаимосвязи высвечиваются относительно любого возраста, любой сферы деятельности.
И воспитание как назидание, и воспитание как «искусство являть собой пример» Соловейчик внимательно рассматривал и опрокидывал в «Педагогике для всех». Один из его ключевых выводов звучал следующим образом: «Мы воспитываем вовсе не примером, как принято считать, а отношением, собеседничеством, сотрудничеством. Человек меняется не от манипуляций, которые с ним проделывают, не от воздействий, а только от собственных душевных усилий, возникающих в его отношениях с другими людьми».
По-своему с таким выводом аукается полузабытое, революционное и блистательное определение, которое всей своей жизнью доказывал Станислав Шацкий: «Воспитание — это организация жизни детей». Ведь сверстники влияют куда больше, чем взрослые — и педагогу полезно спуститься с вершин, почувствовать себя не над детьми, а наравне с ними, не столько наставником, сколько другом своих воспитанников, живущим с ними общей жизнью. Не назидание, не пример — а общение, сотрудничество, организация детской жизни. Разумеется, и эти определения вряд ли смогут считаться окончательными и бесспорными. И все убедительнее звучат голоса, подчеркивающие, что у образования могут быть и иные стороны, которые не стоит считать ни обучением, ни воспитанием. Прежние представления о воспитании проблематизированы и расшатаны. Наверное, это хорошо. Но во всяком случае любопытно взглянуть, что же происходило вокруг «воспитания» в эту «эпоху шатаний»?
