Андрей Русаков. Эпоха великих открытий в школе 90-х годов. После коммунарства: антитезы третьей волны.

Наследие ГП и коммунарство

Но у «коммунарского движения» — уже не как у педагогической методики, а как у сообщества воспитанных на ней педагогических лидеров — к девяностым годам наметился еще один могущественный и неожиданный «союзник-антипод». Антипод совсем в другом измерении, нежели скаутская методика.

В российском образовании имя Г.П.Щедровицкого известно, как ни странно, даже не столько благодаря собственным работам Георгия Петровича, сколько его ученикам разных поколений, команды которых под именем «методологов» в начале девяностых годов проявили себя почти по всей стране.

Впечатления — и восхищённые, и негативные — от их техник консультирования, оргдеятельностных игр, многочисленных попыток «социальной инженерии» в разных сферах, в том числе и в школьной — во многом заслонили ту мировоззренческую основу, на которой они возникали.

И всё же поставленные Г.П.Щедровицким проблемы выглядят намного глубже и шире конкретных техник, предложенных обществу его последователями.

Трудно придумать нечто более чуждое духу «коммунарского движения», чем беспощадное «интеллектуальное карате» оргдеятельных игр, высокомерие «игротехников» и демонстративную «заумь», которые тащили с собой в российское образование «методологи».

Экзотика оргдеятельностых игр постепенно прогорела в образовании, была вытеснена из бизнеса, догорает в политике. Волна «методологических схем» и напористых консультантов как нахлынула на школу, так и схлынула с неё. Но за всем этим от наследия Щедровицкого в образовании остались какие-то менее театральные, но гораздо более глубокие вещи.

Без них не понять и не объяснить тех феноменов многолетнего сотрудничества, тех странных симбиозов, которые возникали между многими лидерами коммунарства и многими последователями ГП (как ученики привыкли называть Щедровицкого по начальным буквам имени-отчества).

А такие союзы случались и оказывались весьма продуктивны.

Одним из них был созданный Виктором Ивановичем Слободчиковым, Олегом Семёновичем Газманом и Никитой Глебовичем Алексеевым Институт Педагогических Инноваций — самый дельный и значимый из официальных институтов РАО в девяностые годы. Пожалуй, единственный, где продолжались широкие и содержательные дискуссии, где каждая лаборатория вела постоянную постановочную и поисковую работу с учителями и детьми в десятках уголков страны.

Да и словечко «самоопределение» залетело в заглавие школы Тубельского, похоже, как раз из «щедровицианского» лексикона...

Многие из ключевых тем Щедровицкого были сформулированы ещё на рубеже пятидесятых в Московском логическом кружке — молодой компании будущих лидеров неофициальной советской философии — Александра Зиновьева, Мераба Мамардашвили, Георгия Щедровицкого и Бориса Грушина, чьи пути в дальнейшем существенно разошлись. Разработка более специальных тем стала результатом усилий уже «методологического кружка», объединявшего первый круг собственных соратников и последователей ГП.

«Методология» Щедровицкого зарождалась именно как методология научного познания, исследование того, «как устроена наука» — но вскоре резко противопоставила себя научному мировоззрению.

«Всякая мысль содержит момент познания (и, в этом смысле, отражения) и момент проекта», — утверждал ГП. А это означало для него, что вера в пользу объективных истин, которые сообщит наука, иллюзорна в той мере, в какой эти истины не включены в сферу человеческой активности и личной ответственности. Но вот их-то «по-научному» рассчитать невозможно...

Где человек может довериться науке — а где должен отказаться от веры в неё; где он встраивает себя в машину «мыследеятельности» и подчиняется её логике — а где совершает личный выбор, своё, принадлежащее только ему «действие»; когда человек проектирует, а когда познаёт — выявление и проведение резких границ между подобными состояниями стало важнейшим предметом философских исследований Щедровицкого.

Георгий Петрович скончался в самом начале девяностых, но его мысли продолжали оставаться действенными в поступках и усилиях сотен людей, бравшихся за новые образовательные проекты в это десятилетие.

Георгий Щедровицкий писал очень сложные тексты и говорил очень ясные вещи. Сущность его позиции легче было ухватить на слух, чем со страниц.

Последние годы небольшими тиражами стали издаваться лекции, прочитанные ГП в разное время и в разных аудиториях. Одна из таких книг создана по материалам лекций, случившихся весной 1989 года в рамках лектория так называемого «Открытого университета», созданного незадолго до того при Театре-студии «На досках». Воспользуемся некоторыми цитатами из неё.

Георгий Щедровицкий:
Условия будут ужесточаться, а люди — усиливать себя.

Фрагменты лекций весны 1989 года

...К 45-му — 49-му году мы стояли перед ситуацией, когда всё надо было определять заново, поскольку работающих институтов с подлинной философской проблематикой просто не было. Людей, которые знали бы и понимали философию, тоже не было. Но с другой стороны, складывались невероятно интересные студенческие коллективы, в которых были и вчерашние школьники, и люди, прошедшие войну, знавшие все её ужасы, познавшие, что такое доброта, и понявшие необходимость широкой точки зрения и такого взгляда, который берёт на себя ответственность за целое — за жизнь какой-то системы культуры, за жизнь страны и т.д. И в этом заключалась ситуация конца 40-х годов: ситуация жёсткого разрыва между тем, что могли предложить преподаватели философского факультета и традиция философии в России, и острой потребностью в восприятии и понимании мира в условиях, когда кожа фактически снята. Когда я перешёл на философский факультет, и сложилась первая группа студентов, которые не могли учиться у своих преподавателей и должны были тянуть друг друга из болота.

♦

Группа, кружок — это есть непременное условие становления человека. Если нет кружка, если нет компании, то человеком стать нельзя. Тот, кто читает книжки и размышляет над ними, сидя у себя в кабинете или в спальне, тот, кто мучается и переживает, формирует одну часть интеллекта, необходимого для человеческого существования. А оформляется это всё именно в условиях коммуникации — в кружке, когда есть соумышленники и коммуниканты.

А кроме того, чтобы, например, студент, будучи в университете или техническом вузе, мог становиться человеком, нужно ощущение, что он берёт на себя работу исторического времени, работу, которая приходится на его жизнь.

Мне очень важна эта идеология социального, социокультурного оптимизма, я даже выразил бы это резче — социокультурной наглости. И я считаю, что каждое поколение должно иметь большую группу таких людей, иначе это — не историческое поколение. Ему в истории жить не удастся, не придётся.

♦

Я расскажу одну байку, которая описывает действия одного из моих товарищей тогда (сейчас он известный советский социолог). На их курсе разворачивалась борьба с космополитизмом. Там была группа людей, которая сделала это своим хобби, и собиралась на этом выйти наверх. Сговорились заранее, что и как, собрали комсомольское собрание. Первый сделал доклад о том, что страна ведёт борьбу с космополитизмом, потом вышел человек и сказал:

— Зачем мы врём друг другу, почему мы говорим «космополиты», мы же имеем в виду евреев, и надо говорить просто — «их всех надо уничтожить»!

Чётко и понятно, и дальше это разыгрывалось как по нотам. Встаёт этот мой товарищ с какого-то заднего ряда и говорит:

— У меня есть предложение: этих людей, — и он перечислил фамилии инициаторов собрания, — тут же сейчас из комсомола исключить.

Председатель кричит:

— Что вы там делаете?! Он отвечает:

— Я беру на себя функции председателя собрания и предлагаю их из комсомола исключить. Кто за мое предложение, прошу голосовать!

Поскольку это всё было неожиданно и очень резко, то люди, которые жили в идеологии, отвергающей национализм и всякие ярлыки, проголосовали и с ходу исключили этих людей из комсомола.

Потом этого человека партбюро очень долго пыталось уничтожить за это действие, поскольку борьба с космополитизмом была соответственно инспирирована и организована. Но действие уже произошло. А уничтожить человека не так просто. Но надо иметь мужество, чтобы в этой ситуации встать из заднего ряда, взять на себя функции председателя собрания и осуществить действие — здесь, на этом месте. И как я понимаю, вся компания, которая образовала ядро Московского логического кружка, состояла из таких людей — очень жёстких в своих принципах и достаточно рисковых для действия в необычных ситуациях.

— Георгий Петрович, когда мы строим какой-либо социальный объект, мы задаём систему базисных координат. Правомерно ли такой научный подход экстраполировать на мыследеятельностную методологию?

Г.П. Нет. И больше того, я ведь сейчас все время провожу один важнейший для меня тезис. Я говорю: уважаемые коллеги, знание, построение системы координат — это очень интересное дело. Если вам свезло, и вы можете за счёт государства удовлетворять свое личное любопытство — удовлетворяйте! Но в Советском Союзе наука — это занятие с обскурантистской, откровенно реакционной надстройкой, поскольку употребляется наука для уничтожения активного начала в человеке. Там описывается: вот развивается общество по своим законам, человек по своим законам... И они непреложны. Что значит по законам? Вот это все идёт само собой, по научным законам, а ты, человек, — козявка или, как говорил Гегель, «навоз истории». И знай свое место. И сиди. И что бы ни думал «научник», он проделывает эту работу.

— У Пригожина иная концепция.

Г.П. Вы имеете в виду того бельгийского Пригожина, который пишет про хаос? А кто вам сказал, что он — учёный? Это еще одна особенность науки, она же приписывает себе всё, что происходит в мире. Даже там, где это антинаучный акт, они говорят — наука! Это мы, учёные!

Деятельностный подход отвергает созерцательный научный подход и ему противостоит. И это первое, что я здесь утверждаю. Нужно было собраться нескольким людям, в каждом из которых жило на интуитивном уровне это отрицание науки и непреложной значимости её законов. Причём вы должны понимать, что в каждом из нас жил разрыв между сознанием и тем, что мы животом чувствовали. Поскольку сознанием мы понимаем, что наука вот такой институт, и её надо развивать, и очень даже интересно поточить свой ум, решая проблемы за счёт государства. Это — интересно, занятно... Но живот говорит другое: надо жить, а это значит — не трусить, иметь свои убеждения, свои установки и проводить их, даже когда угрожают и запугивают. А угрожают и запугивают постоянно. И это — нормальная форма жизни, но человек должен жить так, чтобы реализовать свои убеждения и принципы.

— Назовите априорными началами то, что вы называете принципами...

Г.П. А зачем мне априорные начала? Я ведь в априорность не верю.

— Назовите это убеждениями, универсалиями. Вы ведь куда-то поместили идеальный объект. У вас должно быть что-то приготовлено, чтобы его туда поместить. В ценностном ли плане...

Г.П. Я другое говорю! У человека либо есть самость, либо нет самости. До того, как он куда-то что-то поместил. Он потом куда-то что-то помещает. Я объясню это очень просто.

Когда я был маленьким мальчишкой — в 3-4-5 классе — и в классе начинали «бить жидов», я брал металлический прут и шёл туда, где били, и дальше мне уже было плевать, разобью я там голову — не разобью... И в школе все знали, что есть такой псих, сумасшедший, и делать этого в нашей школе было нельзя. И во дворе знали, что делать этого нельзя — во всяком случае, когда я где-то близко — поскольку убью и конец. Вот это должно быть в человеке, а дальше помещайте куда хотите! И вот это — говорю я — есть база, основание всего деятельностного подхода.

— Воздействие предшествует цели?

Г.П. Да! Но у меня есть ценности и принципы, и я бью на основе ценностей и принципов, а не цели. Поскольку цели убивать людей не может быть, но отвечать на хамство, на подлость и на гадость надо никуда не отходя, тут же и сразу. Без цели, а на основе ценностей и принципов.

Да, в каждом человеке должен быть голос Божий или искра Божья. И он должен реагировать, не начиная помещать что-то куда-то, размышлять. Он должен действовать от пуза, в соответствии с этими принципами. А если в вас этого нет, то у вас ничего и не будет. Вы цели сформируете и ещё Бог знает что, но жизнь вы не сделаете и ничего не создадите. Вот такой простой, знаете, даже чуть ли ни животный принцип. Но я его считаю высоким человеческим принципом. Ценности определяют человеческие реакции, и эти реакции должны быть простыми в своей нравственной основе.

— Сейчас всё перестало быть простым.

Г.П. Думайте, коллеги. Это ведь всё — ваши проблемы. Я ведь вам рассказываю, что было тогда и у меня. Я знал, что человек должен быть таким. И я говорю: это есть основа деятельностного подхода! Принципы внеситуативны.

— Можно ли таким образом построить то, что вы назвали идеальным объектом?

Г.П. Нет. Так нельзя.

— Так об этом же и вопрос!

Г.П. Я понимаю вас. Вы же «научник», поэтому вы рассуждаете научно. Для вас самое главное — идеальный объект.

— Но Вы тоже говорите об идеальном объекте.

Г.П. Говорю. Но я говорю, что сначала в человеке должен быть голос Божий. И он должен действовать просто, чётко и определённо.

— Сейчас «голос Божий» в массовом сознании формируется целенаправленно.

Г.П. Конечно, я это понимаю. И поскольку я это понимаю, я по-своему этому противостою. Да, ну и что? Тезис мой очень прост. Организация усложняется, давление на индивида усиливается, но ведь из этого, с моей точки зрения, должно получаться и получается только одно — индивиды становятся сильнее, поскольку стать личностью можно только тогда, когда ты выдержал давление системы, отбил его и продолжаешь своё действие и свою жизнь. Человек, который ищет координаты, куда что поместить, не может быть сторонником и подвижником деятельностного подхода. А дальше я говорю, уважаемые коллеги, должно быть вот это начало: видишь гадость, бей наотмашь и знай, что ты прав.

— А кто диагноз будет ставить, гадость это или нет, если нет ни шкалы, ни картины в целом?

Г.П. Вот! Вы слышали вопрос? Я ведь вам отвечаю: уважаемые коллеги, вы же уже давно не люди, у вас только обличье человеческое, поскольку вы всё время решаете вопрос, с какой стороны, от какой инструктивки я получу разрешений делать то или другое. А я вам отвечаю в духе Декарта: истина очевидна! И гадость, подлость — тоже очевидны. И вы это прекрасно знаете! А в спорных случаях — не дерись.

— Раньше земля была плоская, и это тоже было очевидно!

— Допускаете ли вы равноправное существование противоположной, можно сказать, «искры»?

Г.П. Да, конечно. Поэтому я и дерусь. Понимаете, когда вот такой мальчишка выходит во двор, он знает, что он дерётся, и его бьют и могут убить. Мне в этом смысле свезло — я жил во дворах, в которых убивали. А поэтому там «научником» нельзя было быть, там надо было уметь драться. И я считаю, что это умение драться — есть основа человеческой жизни, а вся ваша научность — туфта, и все ваши вопросы насчет критериев — это советы моей интеллигентной мамы.

— Это не совсем понятно. Я вам приведу такой пример: в соседнем подъезде одна шизофреничка, выйдя на балкон, поливала прохожих кипятком...

— Очевидно, у нее тоже был импульс, искра Божья...

— Вы знаете, мы гуляем с собакой, и у собак абсолютно такие же отношения. Если собака добрая, то её бьют все независимо от её силы. Не слишком ли грубо так принижать человеческие отношения?

Г.П. Уважаемый коллега! Я же понимаю, ваше детство проходило в приличных интеллигентных условиях. Вы ходили в иностранную группу, изучали английский, немецкий или французский язык, потом вас хорошо кормили, и вы жили в высоких идеалах человечности. Я вас понимаю, но вы разрешаете мне иметь свое мнение? А я говорю: человеческое отношение включает ту компоненту, о которой я говорю. И это — есть база всей дальнейшей культуры и интеллигентских взаимоотношений. И если человек этого не усвоит и не считает базой жизни, он не человек. Тезис понятен? И дальше вы можете со мной спорить. Я ведь вас не убеждаю принимать это — я знаю, что вы останетесь при своем мнении, и слава Богу. И живите таким образом. И своё мнение вы высказали — вы обвиняете меня в том, что я свожу человеческий поступок к поведению животных.

— Нет, я спрашиваю, не слишком ли это просто?

Г.П. Я ваш вопрос понимаю и поэтому отвечаю вам очень серьёзно. Может быть, это и просто, но это необходимо для жизни. И каждый человек — тем более, интеллигентный — обязан это знать и помнить. Человек должен себя рассматривать как действующего и в этом смысле простого и отвечающего на простом низком уровне простым действием.

— Ведь для того, о чем Вы говорите, и рефлексии не нужно, и идеального объекта.

Г.П. Действительно. Но я ведь доказываю другое. Я говорю: и в основе рефлексии первого порядка, и в основе рефлексии второго порядка, и в основе всех мыслительных форм должна лежать простая жизненная деятельностная основа или то, что вы назвали «голос Божий». Она должна быть, тогда вы можете надстраивать выше одно, другое, третье, четвёртое...

— Но у Вас ведь есть глубинные основания.

Г.П. Значит, Вы считаете, что всегда можно спросить, а где глубинные основания? Коллега, не надо ставить таких вопросов. Декарт говорил: истина — она ведь очевидна.

— Но ведь шизофреничке она тоже была очевидна.

Г.П. Опять-таки, вот такой ход! Типичный для советской интеллигенции! Я ведь говорю, что говорил Рене Декарт. Я считаю, что я такой же и говорю для себя. А вы мне говорите — у моей шизофренички. И вы вроде бы считаете, что надо сопоставлять, сравнивать, выводить универсалии, выяснять, как распределяется шизофрения на мне и на ней... и ещё там что-то такое мерить, сопоставлять, перемножать, делить...

— Истин много...

Г.П. И вот таким образом простые здравые мысли растворяются в научных турусах на колесах и уходят в ничто, и всякая мысль превращается в бессмыслицу. И это есть ваш род занятий. Но я этого не принимаю, и мне это глубоко противно. Если вы занимаетесь основаниями математики, основаниями физики или основаниями философии, ставьте вопрос об основаниях. И отвечайте мыслительно по культурным правилам — так, как требует данный предмет. Но когда вы живете в мире простых обыденных действий и отношений, не занимайтесь словоблудием и не ставьте вопрос об основаниях.

— Георгий Петрович, я так понимаю, что это немножко похоже на ту ситуацию, которая сложилась, если верить Сергею Аверинцеву, при возникновении греческой философии.

Г. П. Так точно!

— Т.е. вы начинаете заново философствовать?

Г.П. Так точно. И я говорю: смотрите, коллеги, и это — единственный путь, на котором можно стать интеллигентным человеком. Путь изучения того, что написано, ни к чему не ведёт — ни мышления не формирует, ни знаний не даёт. Это — ложный путь, тупиковый. Таким образом, вас превращают в нелюдей, и вы, выбирая этот путь, становитесь нелюдьми. Надо прожить свою ситуацию и относиться к своей ситуации планом и программой своего действия, строить их.

Да, это и есть то самое, что происходило в античный период. И это — то, что происходило в Германии, когда там зарождалась немецкая философия — Кант, Фихте, Шеллинг и другие. И это есть наш советский, российский путь в 40-е годы, на который нас вытолкнула ситуация. И мы — я вижу только в этом нашу заслугу — на этой покатой поверхности удержались, не слетели с неё, не вывалились. И каким образом судьба выставила нас на человеческий путь, поэтому я екчас могу выступать перед вами и пропагандировать его.

— Генерал, который нажимает кнопку атомной войны, тоже самоопределяется.

Г.П. Конечно! Поскольку он может нажать и уничтожить человечество, а может не нажимать и пойти под трибунал.

— Только в том случае, если его перед этим выбором поставили, а иначе он...

Г.П. Красиво вы говорите! А что говорю я? Уважаемые коллеги, если вы живёте, вы постоянно попадаете в ситуацию выбора и самоопределения. Но ведь можно и не жить! И это — вот такой вот путь! Не живёшь — существуешь — и все спокойно, и никаких ситуаций выбора.

— Если насильно не создать человеку...

Г.П. А вот тут я с вами не могу согласиться. Если для какого-то человека насильно создают ситуацию выбора, то он сделает вид, что её нет. И всё тут! Другое дело, что при этом он не может быть человеком, живущим в истории и вообще — живущим,. Сначала его определяют стойло-квартиру, потом его отправляют в лагерь на нары, и он тоже живет... И это есть тоже форма жизни, но ведь он делает вид, что его ставят перед ситуацией выбора. Его определяют.

Человек постоянно живет в ситуациях выбора, если он — человек. А вы как рассуждаете? Вы же считаете, что человек ничего не может, и им двигают туда-сюда. Коллеги, я понимаю вашу точку рения, она широко распространена, она формировалась десятилетиями, она заслуживает всяческого уважения. Но можно и другое. Нужна другая философия и другое мировоззрение, нужно вернуть человеку его активную деятельностную роль и понимание того, что он — человек, и он действует, а не только влеком потоком событий, де его отправляют в одно место, в другое, в третье. Вот и всё. Но то — дело выбора каждого.

♦

Г.П. Позиция моя — простая. Но если вы хотите меня понять, то вы должны отказаться от тех догм и мифов, в которых вы живёте...

— И принять ваши...

Г.П. Не надо, уважаемые коллеги! Мне такие «китайские болванчики» совсем не к чему. Поэтому ничего не принимайте а веру! Вообще — ничего, а того, что я говорю, тем более. Ни в коем случае! Наш с вами разговор нужен только для того, чтобы вы знали, что есть ещё и другая точка зрения. Это в своё время обсуждал Александр Пятигорский: «У нас, — говорил он, — странные люди. Они, когда нечто услышат, либо принимают и начинают кланяться, либо уничтожают». А жить-то ведь надо иначе. Надо знать, что есть вот такая точка зрения, вот такая, ещё вот такая, и я ещё могу придумать десять других. V какая из них истинная — да кто же это знает? Иметь их надо, эти точки зрения, ни одну не принимая, но рассматривая как потенциальное средство в своей работе. Работать надо! Жить надо. И пользоваться теми средствами, которые действуют или могут быть задействованы.

♦

Г.П. Человек может иметь несколько мышлений так же, как и несколько языков, но он должен чётко осознавать и понимать это. Вот здесь он познаёт, вот он хочет проектировать — следовательно, он должен сменить пластинку, включить другое мышление... И только при этих условиях, утверждаю я, человек мыслит. Иначе он пролетает мимо резьбы.

♦

Г.П. Люди высказывают гипотезы, мнения, а уж на небесах решают, попал или нет. Маркс сказал бы, что на вопрос «попал или не попал» отвечает всемирно-историческая практика. Но мне начхать — для меня, что на небесах, что практика всемирно-историческая — всё едино. После моей жизни, когда я уже сгнию и свою работу проделаю. Поэтому мне важно понимать, что в науке и философии нет разницы между истинным путем или ложным. Выбрал путь, иди до конца и не сгибайся. А что у тебя получится в результате... Человечество проверит этот путь и то ли скажет, что я работал грамотно, культурно, то ли скажут, что плохо работал, и пойдут по этому пути второй раз, третий, четвёртый...

♦

Г.П. Так получилось, что мы, только что закончившие факультет, еще не ставшие, по сути дела специалистами, но очень нахальные и самоуверенные молодые люди, должны были отвечать на вопрос примерно так же, как мальчик в картине «Андрей Рублёв» у Тарковского. Помните, когда парня из умирающей деревни вытащили и спросили, умеет ли он лить колокола, и он стоял перед выбором: сказать «нет» — значит сдохнуть там, в деревне, а сказать «да» — значит взять на себя то, чего он делать не умеет. Вы помните: когда колокол зазвонил, парень этот опустился в изнеможении, заплакал и сказал: «Проклятый тятька, а ведь тайны так и не открыл!». Так вот, тайны, как делать философию и логику, мы не знали, никто ее нам не передавал, и, по сути дела, мы жили без учителей — не уважали их, не ценили — поскольку они были малограмотными и «чего изволите». Мы взяли на свои плечи ношу, которую нельзя было брать, поскольку плечи были не развиты.

Но я так понимаю, что в жизни вообще не знание играет главную роль, не умение делать, а только личная человеческая претензия, окаянство или то, что Высоцкий называл «настоящий буйный».

♦

Г.П. Как говорили раньше в России: от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Такова судьба. Спокойно надо жить и продолжать жизнь. И всё тут. И это и есть сила человека: не думать, как в интеллигентской компании, — тоталитаризм, не тоталитаризм, — а жить! Вот что надо делать — жить и творить! Но я же понимаю, что когда у человека потенции к творчеству нет, то тоталитаризм ему очень нужен. И если такого человека спросить: «Ты почему ничего не делаешь?», — он скажет: «Не дают!» Да ничего подобного — за душой ничего нету. Было бы — никто помешать бы не мог.

Я вообще думаю, что человек развивается лишь в той мере, в какой он борется с социальными и организационными условиями своей жизни и поднимается до того, как он может их победить. А если этого нет (и в этом смысле нет безысходной ситуации), то, мне кажется, человек и не развивается. И в этом большой смысл. Как я понимаю, социальные условия будут всё больше ужесточаться, а люди должны развиваться и усиливать себя быстрее, чем ужесточаются условия. И никаких соплей и воплей по поводу того «как же вы тут живёте» быть не может.

♦

Г.П. Вы никуда не уйдете от развития организационных структур и того, что вы называете тоталитаризмом. И выход состоит только в том, что человек победит в этом соревновании с организационными структурами. Единственный способ выскочить из западни — это сделать индивида более сильным, чем эти структуры. Должна наступить эпоха соревнования структур и индивида. И я стою на стороне индивида, поскольку я считаю, что он обманет эти структуры и победит.

♦

Г.П. Я вспоминаю такую байку. Один японец, занимающийся производством персональных компьютеров, решил их в нашу страну продавать. Его отправили в одно конструкторское бюро, он походил, посмотрел, потом отказался вести дальнейшие переговоры и поехал к себе назад в Японию. Корреспонденты там его спросили, почему он отказался от сделок с Советским Союзом. И он ответил: когда я ехал туда, я думал, что они отстали на 15 лет, но теперь я понял, что они отстали навсегда — у них даже технологии нет. Я, с одной стороны, понимаю, что японец прав, а с другой говорю: не ему судить, что есть в России, и что здесь происходит. Россия — это такая странная, чудовищная и чудесная страна, что то, чего нет, появляется неизвестно откуда и оказывается на самом высоком уровне.