"Мы души игрушек, оставленных вами когда-то... "
- ПОЧЕМУ ТАК, Михалыч, почему хорошие люди уходят так быстро? - говорит мне Устинов и, как кажется, затравленно опускает глаза.
- Всегда так было, - отвечаю.
- Нет, сейчас, вот где-то последние годы, они это делают значительно чаще. Я вот что думаю: ведь в этом мире ничего не делается просто так...
Да, это логично, они должны были исчезнуть, эти трагические герои прошлого, ведь говорят, что уже семь лет как их время прошло. Должны были... Но не так же, не совсем.
Да, теперь нет резона выходить на Красную площадь с плакатами, писать подпольные песни и письма Генеральному секретарю, голодать и тыркаться по психушкам. Другое время пришло, говорят, - всеобщей свободы. А революция, которую они все так долго ждали, - свершилась. Они должны были исчезнуть как класс, занявшись чем угодно: написанием книг, искусством, наукой - своими любимыми делами, и жить счастливо. Но этого почему-то не происходит...
- Сначала была пустота, потом - пустота и любовь, и тогда получилась жизнь.
Выходит, если мы любви не находим, то и жизни самой как бы и нет? А раз так, то что остается? Все мы сильны в вычитании - можно и не объяснять.
Но Устинов считает, что любовь исчезнуть не может - это не такая штука, чтобы исчезать и появляться, она просто ТАМ, где сейчас так много хороших людей.
В порыве первых лет всепрощения мы называли их совестью нации, но оказалось, что в кутерьме перемен, при свободе фактической, с ними стало удобнее сводить счеты, только теперь под другими знаменами. Так умер Сахаров...
А недавно мне позвонил Устинов и сказал, что объявил голодовку. Он сообщил об этом вежливым голосом и извинился за причиненное мне беспокойство.
Устинов не академик, и диссидентом он был относительным, просто он 25 лет с перерывом на тюрьмы и лечебницы учил детей. А еще он писал песни, их любили дети и взрослые.
Сейчас можно смеяться над дряхлостью тех стариков, что держали в ежовых рукавицах не самую последнюю державу на земле, но эти выжившие из ума старики, в отличие от нынешних демократических живчиков, прекрасно понимали, что детство - главный фронт и дети должны учиться у "нормальных" учителей и слушать "нормальные" советские песни. А тем, кто учил детей просто добру, а не просто марксизму, в школах нечего было делать. С ними, с романтиками этими, бороться было легко, особенно чужими руками, - неудобными людьми они были, и врагов у них доставало. Это были тихие процессы, тихие интриги и тихие судьбы. В педагогику не возвращался обычно никто. А Устинов вернулся...
Он как был мальчишкой, так и остался, со своим каким-то завернутым и правильным миром.
Только после автомобильной катастрофы августа прошлого года Устинов стал жестче. Теперь он каждый день разговаривает с теми, кто погиб на перевале. Он помнит их ясно - шестерых мальчишек, - пусковую группу его центра. Он слышит их голоса, а в левом кармане пиджака носит их фотографии. Он выжил чудом, а теперь жалеет об этом, выставляя себе жестокий счет за происшедшее.
На самом деле ему под пятьдесят, а выглядит на все шесть десятков - жизнь так сложилась. Бутырка, психушки, суды и общественное порицание - короче, просто жизнь, которая продолжается и сейчас, вернее, то состояние, которое наступает в мире с уходом любви - тянется оно, тянется и никак не может завершиться.
Еще в конце шестидесятых в Первомайском районе Москвы собралась компания молодых вожатых. Среди них был и Юра Устинов. В свой первый поход он вывел человек пятьдесят головорезов-старшеклассников. Поход прошел отлично, головорезы звонят до сих пор, а Юре было тогда 17 лет.
Конечно, тогда он не знал, что когда-нибудь станет каким-то новатором, чья система возвращения к жизни неблагополучных детей станет уникальной, не имеющей аналогов в мире. Лишь только в далекой Австралии есть что-то частично похожее.
Поэтов можно было не печатать и обвинять их в тунеядстве, музыкантам - не давать сцены, а педагог, чтобы не мешал воспитывать социалистическое будущее, как правило, в судебном порядке лишался права работать с детьми. И были главы в Уголовном кодексе, которые для этого подходили неплохо: "совращение" и "развратные действия" - если даже и не пройдет, все равно не отмоешься. Так было, мне известно много фамилий, в том числе людей, в порядочности и невиновности которых сейчас сомневаются разве что их враги.
Четыре месяца в Бутырке, спинномозговая жидкость, пошедшая от побоев носом. Устинов просил одного: "Пусть дети узнают, что я не сволочь".
Все объяснялось просто: чуть раньше, по аналогичной статье началось рассмотрение дела одного из старшеклассников, посещавших устиновский клуб. Родители старшеклассника были не последними людьми, дела слили, вместе с данными экспертиз. Надо ли говорить, что осужден и отправлен на принудительное лечение за развратные действия был только Устинов.
Но лечили его от "вялотекущей шизофрении", как и всех остальных диссидентов: его вводили в состояние комы и кормили "сульфой".
УСТИНОВ ВЫШЕЛ через год, уже очень больным человеком, ушел в горы проводником. Но смириться - значит предать тех мальчишек и девчонок, что мерзли под окнами дурдома. Устинов со своей мальчишечьей честью на это был не способен и благоразумию чужд. Он вернулся в Москву, к детям.
Началось время свершений, успеха, концертов, открытий. Но только вот ведь какая штука...
- Устинов всегда умел наживать себе врагов, - это мне говорил Владимир Ланцберг, и почти слово в слово это же самое повторяли десятки других, - Юра просто гедонист, он любит, чтобы ему было хорошо.
Но это "хорошо" вовсе не означает не больно, спокойно и комфортно, а скорее совсем наоборот.
Сейчас он мотается по командировкам, отлеживаясь по ночам, и напоминает, что в него нужно бросить тапочком, если во сне вдруг начнет задыхаться, с трудом просыпается и съедает килограммы таблеток.
"Таких две жизни за одну, но только полную тревог... " - помните?
Не сотвори себе врага. Романтики врагов любят. Ведь мир их, что бы они там ни говорили, строится "вопреки". Когда "вопреки" пропадает, они начинают его создавать. И если нет врагов, то они их делают, иногда из друзей, потому что они ближе. Ведь те, кто вне ИХ солнечного мира, - изначально "не наши". Но во Вселенной слишком много солнц.
Детей Устинов берег, в отличие от себя и взрослых, он не переделывал их души и не бросал на амбразуры. Руководствуясь тем, что "каждый Сальери - в детстве еще Моцарт", он просто задавал им тон. Тон природной сообразности. Теперь я понимаю, почему Устинов любит джаз. Джаз состоит из импровизаций, которые совсем не мешают друг другу, а вместе - музыка. Это и есть гармония. Но лично я человек странный, я не "выписываю квадрат", у меня иной ритм - мне трудно с джазом.
Итак, друзей у него было мало - были соратники. Соратники - это люди, составляющие рать, а потому обязаны жить по законам ратного времени: "Между дружбой и предательством - шаг в сторону". Те, кто уходил, иногда таили обиду и злость.
...А о том, что было, не забыл никто. И люди, которые брали эпиграфом к своим стихам устиновские строчки, в 1979 году снова втоптали его в грязь. Юра пришел в больницу сам.
ВТОРОЕ ДЕЛО, возбужденное по той же статье, шло долго. Подробности о нем я почерпнул в десятках разговоров: с воспитанниками, друзьями и уже не друзьями, бывшими начальниками и врагами. Два следователя закрывали его за отсутствием, как говорят, состава преступления. С приходом третьего следователя на деле появился гриф ГБ, а начальников и друзей затаскали по райкомам. Было преддверие Олимпиады, дело Устинова попало под "чистку" города.
На этот раз были четыре "признания" от воспитанников. "Признания" я поставил в кавычки, потому что взяты они были хитростью и под давлением. Бывшие друзья Устинова говорили мальчишкам, что Юра очень болен и не знает об этом, но вы, мальчики, должны его спасти, ведь он вам дорог. Кого-то просто пугали, где-то сыграли на сиюминутных детских обидах.
Потом, когда все открылось, ребята умоляли отдать их записки - им показали на дверь. А спустя месяц, используя связи на Петровке, их прямо из школы, без разрешения родителей увезли на экспертизу. Заявления были отозваны родителями, но это сути дела не изменило. Теперь эти мальчишки, ставшие давно уже взрослыми, вспоминать все это не любят - больно, но подписи их можно найти на письмах в поддержку Устинова.
Судью, что вела дело в пользу подсудимого, от дела отстранили, запросы адвоката и показания свидетелей оставляли без внимания. Очевидцы утверждают, что по пути в совещательную комнату двое обсуждали: "Как его осудить? Доказательств-то никаких!" - "Ничего, пусть полечится..."
И опять ему делали уколы, направленные на разрушение психики. А он писал стихи и рассказы: "Если спрашивают они твое мнение о человеке, может быть только "хороший" или "смотри сам".
Но даже если признать, что диагноз вялотекущая шизофрения существует (что под сомнение сейчас ставят даже сами его создатели), и если даже признать, что Устинов действительно был этой болезнью болен (хотя лечащий врач из больницы уверяет, что это не так: "Просто не мною был поставлен диагноз и не мне его снимать"), то, во-первых, этот диагноз невменяемость исключает, так как характеризует, по существу, пограничное состояние, а во-вторых, уж никак не говорит о сексуальной патологии. Одно из другого не следует. А лечили Устинова от шизофрении.
Человек, совершивший (дважды) социально опасное преступление в состоянии невменяемости, должен был во второй раз лечиться минимум вдвое дольше, а суд в своем частном определении обязан был запретить Устинову даже близко подходить к детям и лишить его дееспособности. Ни того, ни другого сделано не было. Мало того, спустя год Устинову психиатрами была выдана справка о возможности работы с детьми. Следовательно, в истории болезни была запись ТОЛЬКО о шизофрении.
Значит, не было достаточных оснований у обоих судов для признания Устинова виновным.
ЮРА УВОДИЛ ДЕТЕЙ в свой мир - мир правильный, мир откровенный, мир древесных крон. И дети учились слушать и слышать тишину, себя и друг друга.
Дети обладают гармонией изначально, их не надо этому учить, гармония скрыта в них. Она живет в них, помимо нашего и их желания, потому что это - природа.
Но природа это не только цветы и кустарник, человек - тоже природа и тоже живет по законам, от нас не зависящим. Мы забыли об этом. Ведь "если сесть на муравейник - царем муравьев не станешь".
А что, если собрать команду детей, которая живет по закону природосообразных и гармоничных отношений: друг с другом, с другими, с природой, с вещами? Ведь эта команда сможет восстановить любую, даже самую искалеченную душу.
Так родилась "Тропа" - детская экологическая экспедиция (о ней мы писали уже в "Комсомолке"), цель которой - прокладывать тропы для других людей и лечить лес. Это не просто работа, это не просто символ, это не просто тонкий психологический тренинг. "Тропа" - это стиль жизни, это место, где дети могут залечить свои раны и стать такими, как им хочется.
Устинов делает гениальные штуки, вытаскивая в нормальную жизнь тех, на кого давно махнули рукой: детей-суицидов, с психическими нарушениями после Чернобыля, жертв и участников преступлений. Сам себя он называет "знахарем". Это верно хотя бы потому, что он не имеет высшего образования. Он не всегда может объяснить теми словами, которыми пишут научные книги, то, что он делает. Но он просто ЗНАЕТ, что и как нужно делать. Это знание из разряда озарений.
Самая большая неприятность в этом мире заключается в том, что дети рано или поздно вырастают и происходит это быстрее, чем кажется со стороны. Жизнь корежит и насилует их души, превращая их в нас - взрослых.
Его воспитанники взрослели быстрее, они просто видели контраст между тем, что можно и тем, что есть. В романтических одеждах хорошо играть, но для жизни они не приспособлены вовсе. Это - больно. Приходится рвать по живому. Для нас - это нормально, для Устинова - предательство.
Он не может им простить, что в их жизнь вошло понятие "компромисс". Многие воспитанники тоже простить не могут Устинову боль своих воспоминаний: что было и что стало в итоге. Кто-то просто уходит, кто-то начинает мстить.
Около Устинова мало его воспитанников, и это нормально. Ученики должны уходить, потому что Учитель - это веха на жизненном пути, не больше.
НО ЛИЧНЫЕ ДРАМЫ - не повод для голодовки. Как не повод для этого и всякие другие неприятности - то, что центр, созданный при Детском фонде, не финансируется, и в этом году "Тропы" может и не быть.
Просто случилось так, что после той страшной августовской катастрофы, когда жизнь, казалось, уже потеряла всяческий смысл, нашлись люди (а чего их искать - они были, те же самые, что и десяток лет назад), которые вновь пытаются инспирировать уголовное дело и добить его, сегодня беспомощного абсолютно, уже до конца.
Устинов объявил голодовку, чтобы перед ним и детьми, живыми и мертвыми, извинились. Извинились официально, как оскорбили.
У каждого из тех, кто пишет сейчас статьи "признания" в прокуратуры и анонимные письма в редакции, на то есть свои причины. Кто-то сейчас очень хочет отмыться от прошлой грязи, потому что, когда ее швыряешь в других, всегда мараешься сам, и под флагом торжества справедливости сделать то, чего не смогли раньше. Но многие из этих людей действительно верят в то, что говорят, ведь легче верить в то, во что верить очень хочется. И это, наверное, их право и их правда...
Но умные люди писали, что за каждой правдой скрывается другая - чуть более правда, чем первая, о которой даже себе скажешь не всегда, и я говорить не буду, - Бог с ними, - если захотят, скажу лично. Это вовсе не значит, что первая правда - ложь, она просто не истина. А потом, покажите мне человека, который бы держал в руках эту истину. Люди, как зеркала, - они эту истину лишь отражают и преломляют по своему усмотрению, и получают правду - свою. А зеркала бывают большие и маленькие, кривые и вогнутые, разбитые с острыми краями и сделанные из тысячи мелких осколочков, чтобы пускать по миру множество бликов.
Не нужно бороться за правду, она в том не нуждается. Она есть сама по себе и ни на капельки от нас не зависит. А если бы по правде (перед собой) жили бы все, а не боролись за правду (для других) - то все было бы хорошо. Ведь добра со зла не делают, с обиды - тоже. Добро вообще не делают, им живут.
Конечно, если есть сотни вылеченных и всего два покалеченных, то такой психолог и педагог с детьми работать не может. Это - правда. Но эти два человека должны быть. И наличие их должно быть доказано судом. Честным. И если его не было, то по закону логики никто не имеет права мешать спасать остальные сотни, хотя бы потому, что эти сотни есть.
Сейчас диссидентствовать вроде не к месту, но просто жить нельзя тоже - почему-то тошнит.
- Мы опять никому не нужны. Бог со мной, но опять стали травить детей - в Рязани и в Туапсе.
Нет, трагические герои-романтики не ушли, они остались, потому что время их совсем не прошло. У нас еще возможны жертвы - признак первобытно-общинной морали, ведь жертва - это трагедия одного и позор - для всех остальных. А это значит, что в душах наших, как и в нашей жизни, ничегошеньки не изменилось.
1992