На Тропе-95. Июнь
Эти заметки были написаны после недельного пребывания в экспедиции «Тропа-95» под Туапсе. В них нет ни жанра, ни «анализа» – просто вскоре после возвращения захотелось записать все подряд, так, как я это увидел, чтобы ничего не забылось потом. Без всяких планов и черновиков, – сел за пишущую машинку и набил текст. «Тропа» идет все лето, и июнь – самое ее начало, когда все только-только начинает складываться. Поэтому то, что вы прочитаете, воспринимайте не как рассказ о «Тропе». Скорее, это рассказ о том, как непросто было нам, имевшим за плечами совсем иную школу, понять «Тропу» и в нее войти.
Мы хотели поехать на «Тропу» с ребятами. Но денег на поездку не дали, и мы сели в поезд вдвоем с моей женой Инкой и в итоге оказались в Туапсе.
Звоним на квартиру Юры, доходим до двери. Нас впускают и говорят, что нам повезло, поскольку именно сейчас на «Тропу» отправляется мальчик. Мальчик повел нас на автовокзал.
– Тебя как зовут?
– Заяц.
Мальчик был в красной футболке, уже не раз бывавшей, судя по виду, в разных переделках, и в красных шортиках. По открытым участкам тела было заметно, что человек пришел из таких мест, где чистоплотным людям ванна снится каждую ночь.
Заяц оказался очень болтлив, развлекал нас своим милым трепом всю дорогу. От него мы узнали, что на «Тропе» в этом году около 20 ребят, в основном они из Самары и Самарской области, а сама «Тропа» состоит из двух лагерей: Базового, где Юра и «те, кто готов к работе», и Учебного.
– Вас в Учебный или сразу к Юрке? – поинтересовался Заяц.
Мы помялись: мол, мы народ новый… Сначала настроение Зайца говорило в пользу нашей переброски сразу на базу, но на подходе к лесу он передумал. Завтра его вновь ожидала поездка в Туапсе – он должен был встречать Поляну (это «лесное имя» Татьяны Поляновской), а Учебный находился ближе к автобусу.
Мы подходим к Учебному, видим палатки на краю поляны, навстречу выходят ребятишки лет десяти и юноша девятнадцати лет, который протянул руку и представился:
– Отец.
Мы были просто в отпаде.
Намечался ужин. Все расселись на бревнах вокруг костра. Дежурные проходили по кругу, давали каждому ложку, ломоть хлеба, а затем – одну на троих большую алюминиевую миску. Отец, он же Батяня, ужинать не сел. Он собирался, чтобы отвести мальчишку с болями в животе в ближайшую деревню на ночлег к тете Розе – женщине-армянке, которая помогала ребятам, чем могла. Получилось так, что если бы мы не нагрянули, лагерь остался бы без взрослых.
После ужина народ разделывал дрова, готовил лагерь к ночи. Нам любезно предложили палатку и помощь в застилке.
Потом начался разбор. Вел его, кажется, Заяц. Разбор сопровождался «социограммой» – все отвечали на вопрос «С кем тебе было лучше всего работать?», а Братик вел тетрадку, в которой эти ответы как-то фиксировались. По итогам троих было решено переправить на следующий день в базовый лагерь.
Разбор еще шел, когда в лагере появился Устинов. Он вынырнул из темноты с катушкой провода в руках. С ним был парнишка лет девяти. Народ сорвался с мест, сгрудился вокруг. Оказалось, что Юра решил протянуть связь, поскольку лагерь остался без взрослого. О нашем приезде он, разумеется, не знал. Связь протянута, телефон заработал. Ребята ушли спать.
Устинов присел к костру, закурил, приютил на коленях своего связиста. «Связист» почти спал, Юра тоже был порядком утомлен.
– Работать приехали или так?.. Или просто посмотреть? Честно, – спросил он нас. Мы не были расположены к дискуссиям на столь щекотливые темы, ответили что-то вроде «Чем можем, тем…». Контакт найден не был.
Напоследок Устинов рассказал байку про двух дам, как-то посетивших «Тропу». Одна пришла, села «над лагерем», достала тетрадку, стала смотреть и записывать. А дети были «не очень культурные», смотрели-смотрели, потом подошли и спросили:
– Вы чего это тут сидите, пишете?
Она отвечает:
– Я – психолог!
Они опять спрашивают:
– А сидите-то здесь чего?
Она опять:
– Я психолог, я психолог…
А они ей:
– Ну и чеши отсюда!
Другая дама пришла в лагерь, расположилась, и стала котелки ворочать, у костра возиться.
Дети спрашивают:
– Ты кто?
Она отвечает:
– Я – Ленка.
А через несколько дней Юра увидел, как она беседует с ребенком возле пенька, на котором расставлены игрушечные человечки.
– Ты что – психолог?
– Ага!
– Занимайся, занимайся…
– В общем, – сказал Юра, – поможете тут, а то мы в аварийной ситуации: полтора мужика на два лагеря. Нужно что: безопасность – раз. Два – еще раз безопасность. Сделать сачкодром, чтобы там можно было сачковать, а здесь – работать, перетянуть линию связи до дороги, а там ребята знают, что еще. Батяня придет, скажет подробнее.
Мы остались у костра ждать звонка из базового лагеря, который Юра должен был сделать, вернувшись. Появился Батяня. Поговорили о завтрашних работах. Мы спросили его, кто он и откуда. Он ответил парой ничего не говорящих фраз. Строки из анкеты автобиографического характера.
В УЧЕБНОМ
Утром оказалось, что дежурные не смогли развести костер – ночью прошел дождь. Я встал до подъема, и мы эту проблему уладили.
Во время завтрака появился Батяня. Он опоздал на утренний автобус – будильник отставал на полчаса.
После завтрака я достал гитару – хотелось немного поднять ребятам настроение. Слишком много угрюмости было на физиономиях. Батяня, однако, сказал, что до вечера, во время работы, гитара «закрыта».
После завтрака был объявлен «дровяной час». Народ собирал ветки, а я таскал бревна для сушильного костра. Официально считалось, что Братик распределял работу. Конца дровяного часа никто не объявлял, но народ постепенно переключился на другие работы. Батяня, объявив дровяной час, взял кого-то из ребят и пошел тянуть линию связи. Прошедшие утром по полю коровы во многих местах порвали наспех брошенную понизу Юрой проволоку. Инка с кем-то начала стирать.
У меня было ощущение бестолковости происходившего: мы привыкли делать работу быстро, разом навалившись. Здесь же, казалось, была явная работа ради работы. Кто-то делал вид, что работает, кто-то и не пытался делать вид, и, пожалуй, никто не работал в полную силу. Работа – до ужина, это раз. Работа – не созидательная: самообслуживание, это два. Растянуть самообслуживание до ужина – это надо уметь.
После обеда Батяня послал меня с Лешкой Асяевым сматывать провод. Мы долго искали, куда он идет – было много обрывов. Потом нас накрыло ливнем, и мы вернулись в лагерь.
Ливень образовал ручьи, которые постепенно подмыли палатки. Началась кампания по спасению палаток: прокапывались канавки, народ прыгал под дождем… Вместо того, чтобы сразу перенести спальники из одной особенно затопляемой палатки, мы откачивали воду лопатами. Спальники перенесли, когда они уже намокли.
Потом все собрались под тентом у костра, грелись, а Батяня стал… сушить туалетную бумагу:
– Срочно надо сушить бумагу!
Разматывал, держал над костром и сматывал.
Дождь кончился. Я вместе с кем-то из ребят развел сушильный костер. Стали сушить спальники и одежду. Батяня пошел в базовый, чтобы предупредить Юру о том, что поедет отвозить пацана от тети Розы в больницу. А мы с Лешкой попробовали восстановить связь. Линия прослушивалась. Решили, что в базовом аппарат поставлен на грозу. Я сушил спальники, когда в лагере появился Алька (мы его видели в Туапсе, он болел) и с ним взрослый лет двадцати, представился:
– Лётный.
Они зашли по пути в базовый лагерь. Народ до ужина особо ничем не занимался.
После ужина должен был состояться разбор. Его задержал приезд четверых мужиков в камуфлированной форме. Их интересовало, где начальник лагеря. Оказалось, это были представители регионального поискового объединения, стоявшие лагерем в ближайшей деревне. Они отвезли пацана, лежавшего у тети Розы, в больницу и теперь, когда ему сделали операцию по поводу аппендицита, хотели привезти для разговора с врачом начальника лагеря. Мы напоили их оставшимся какао с пряниками, подождали, безуспешно пытались связаться с базой по телефону. В итоге в больницу вместо «начальника лагеря» с ними поехала Инка.
Разбор народ «закосил». Собрались, сели. Кто-то сказал, что, мол, надо разбор провести. Но большинство поддержало Лешку Решетнева:
– Без Батяни это будет не разбор.
Но народ захотел провести «социограмму».
– Ты кого называешь? – и так по кругу. Выявили двух лидеров и решили попеть песни. Сначала спели «Серегу Санина», потом народ попросил «Муромца». Во время песни к костру вышел Летный с каким-то парнишкой и сказал:
– Извините, что перебиваю, но у вас лагерь не готов к ночи.
Дальше последовал разнос по всему возможному спектру проблем, после чего народ начал «каяться»: «давайте разбор проведем» и т.п. Детей поругали, они исправляются.
Летный объявил отбой и назначил время завтрашнего подъема, после чего подсел ко мне и стал объяснять, что к чему. «Вот, - мол, - нужна строгость, жесткость, хоть я этого и не люблю. Народ зеленый. Кто-то работает, кто-то не работает…» Рассказал, что он сам – воспитанник «Тропы», детдомовец. Работает в Туапсе метеорологом, дежурит ночь через две. Показал костер типа «шалаш». «Завтра, - говорит, - проложим линию, и можно будет поговорить с базовым, с Юрой можно будет поговорить...» Мне показалось, что прозвучало это как-то чрезмерно сладко. Поэтому я постарался ответить обыденно: «А мы говорили, он вчера спускался.» – «Вчера? Спускался? Как, что?..» Первая встреча с Летным не вызвала к нему особого расположения.
Наверное, это тоже одна из особенностей «Тропы». Люди раскрываются перед новичком не сразу. С детьми проще – они не остерегаются. Взрослые же – смотрят, что за человек. Перед экспедицией в туапсинских газетах опять прошла серия статей против Устинова. Впрочем, Летный, пожалуй, не присматривался к нам так пристально, как Батяня. Но оба они раскрылись перед нами позже – уже в базовом. Мы их увидели, как очень неплохих ребят, со своей изюминкой.
Юра рассказал историю Летного.
– Я приезжал к нему в детдом. Если он на меня смотрит прямо, значит, все в порядке. Если мордочку держит вот так, с наклоном набок, значит, бьют его. Я беру его за мордочку, поворачиваю, а у него по щеке слеза течет. Он мне говорил: «Ты, Юра, о них плохо не думай, они просто не знают, что может быть по-другому. Вот если бы их к нам – на «Тропу»…» То есть, он их оправдывал, тех, кто его бил. Так что все – оттуда.
Это было рассказано Юрой в ответ на Инкино признание, что ее покорил стиль общения с ребятами на «Тропе»: ни Толик, ни Летный во всех ситуациях не выходят из себя, не кричат на ребят… Летный и Толя действительно были очень симпатичны в базовом, когда рядом был Юра и на них не лежала вся степень ответственности. В Учебном же они были несколько другими: Толик – угрюмым, как нам казалось, неумело копировавшим Юру, Летный – жестким, авторитарным.
…Второй день начался с голоса Летного, который известил, что начался новый день, и те, кто опоздает на зарядку, будут «разгружены» на полдня. Батяня оказался в лагере. Ночью он добрался до Терзияна, где располагалась больница, там его встретила машина с поисковиками. Ему сказали: «Вы арестованы», – и отвезли в больницу. Там он поговорил с Инкой и пошел добираться обратно в лагерь.
Летный после завтрака пошел тянуть до базового линию связи, взяв себе в помощники Сашку. Сашка в лагерь не вернулся. Как объяснил Летный, он оставлен в базовом как связист. Мальчишка был из «шлангистых» («шланговать» = сачковать), нам казалось, что он окажется в базовом одним из последних. Впрочем, Летный заявил, что давно так толково ни с кем не тянул линию.
Мне дали в напарники Алешку Решетнева и поручили смотать часть старой линии связи, которая шла до дороги по лесу. За разговором выяснилось, что Лешка попал на «Тропу» благодаря тому, что раньше на «Тропах» бывал его старший брат, но потом он «отошел». Лешке пришло письмо с приглашением. На вопрос, хочет ли он перейти в базовый, Лешка ответил «нет». Я подумал: может, и вправду не хочет? Было видно, что работа его явно не манит. Я предложил ему помотать провод на катушку. Он помотал двадцать метров и отдал катушку мне.
Возвращались обратно уже не по лесу, а по дороге. На обочине – земляника. Лешка на нее накидывался: видит и бросается к кустикам – будто боится, что я могу его опередить. Я шел, старательно не обращая на землянику внимания.
Кстати, существовали и другие способы перехода в базовый лагерь, кроме как через «социограмму». Можно было отправиться в «командировку». Например, доставить вещи или продукты из Учебного в Базовый. Человек «успешно отработал свою командировку» и остается в базовом.
Когда мы вернулись в лагерь после сматывания линии, Летный спросил меня:
– Как Лешка?
Я ответил.
– Может, сделать для него персональный сачкодром? – предложил Летный.
– В сачкодром все равно можно отправить только после разбора, – возразил Батяня.
После обеда я занимался какой-то мелочовкой. Кажется, опять был сушильный костер. Я высушил палатку и предложил Толику заняться оборудованием сачкодрома. Он, подумав, сказал, что не надо. Палатку свернули. Потом сушили спальники. После обеда появилась связь. Часам к трем Летный отправился в базовый.
Помнится, Толик сидел и разбирал одежду по мешкам. В это время он нас уже разглядел и начал идти на контакт. Мы с ним слегка поговорили. Наткнувшись на черные майки и шорты, он рассказал питерскую историю. Устинов покрасил форму в черный цвет в черные для приюта «Синяя ворона» дни. Тогда, по словам Батяни, околомафиозные структуры, желавшие отмывать деньги через приют, предложили Юре половину прибыли за участие и покрывательство. Он отказался. Директор приюта ждал, что приедут два «черных воронка»: один за ним, другой за детьми. Так Устинов и его соратники переехали из Питера в Самару.
Я спросил у Толика, сколько ребят, по его мнению, готовы к переброске из Учебного в Базовый.
– Ни одного, – ответил он. – У них желание работать пересиливается желанием покидать камушки в речку или чем-то еще в этом роде.
Я предложил по очереди сделать здесь образцовый пионерлагерь для тех, кто работать не хочет – были и такие, а тех, кто хочет, перекинуть на базу. Толик отказался.
– Все равно рано или поздно надо будет поднимать всех.
И еще он вспомнил об Алешке Решетневе:
– У него сегодня день рождения. Я с утра забыл. Сделаем тортик, может, что и попоем.
Еще он упомянул, что Лешка сегодня явно не в духе. Связь наладилась, и Лешка то и дело бегал к телефону поговорить с Юрой. Даже сходил в доставку и принес подарок от Юры – компас или что-то подобное.
Тортик делали, пока Лешка был в доставке. Толченое печенье смешали со сгущенкой, положили на дно большой алюминиевой миски. Сверху – «крем»: сгущенка с какао. А еще – толченая карамель, ягоды, вынутые из варенья. Было вкусно. Ели ложками, передавая миску по кругу. Пели. Батяня произнес «речь». Суть речи сводилась к тому, что принято решение о переброске Учебного лагеря в Базовый. Завтра надо это сделать. Лагерь будет снят только в том случае, если мы – не провиснем. Причины экстренной переброски ребятам не объясняли. Как и того, например, зачем сегодня тянуть линию, если лагерь завтра перебрасывается.
Нам было непривычно то, что ребятам не даются ответы на многие «почему». Как и информации о том, что происходит в Базовом. Как позднее выяснилось, Юра без «взросляка» был просто не в состоянии начать в Базовом работу: там делалось то же самое, что и в Учебном.
– Выгляну из палатки – начинают шевелиться, пойду отлеживаться – сачкуют, – говорил он Инке, когда та отправилась в базовый с доставкой.
Рано утром Батяня уехал из лагеря по делам. К восьми из Базового должен был спуститься Летный, но задержался. Пришел, и постепенно начались работы по переброске лагеря. Потом он отправился с доставкой на базу.
Я остался с несколькими человеками в лагере. Задача была такой: высушить спальники, перемыть полиэтилен, приготовить обед, закопать канавки вокруг палаток, навести порядок в лагере. И тут я увидел этих детей в отсутствие руководителя. Не сказать, что они были неуправляемыми, но где-то на грани этого. Они были сориентированы на своих руководителей, а я был для них гостем. Говоришь что-то Доктору, а он на середине твоей фразы начинает что-то кому-то кричать. Перед обедом вернулась доставка, и Летный поехал в город. Время до обеда все провели по своему вкусу – кому как нравилось.
После обеда появился Толик, и начали более активно свертываться. После двух доставок лагерь был перенесен. В последней доставке у меня произошла легкая стычка с Алешкой Решетневым. Он попытался радостно скидать бревна, на которых сидели вокруг костра, в речку: мол, «мы стоянок не оставляем». На что я ответил:
– Мы, в отличие от Вас, оставляем. Люди придут, будет готовый костровой круг.
Восстановили. Через пару дней Устинов послал на место Учебного лагеря группу с заданием убрать все следы пребывания лагеря на этом месте. Куда дели бревна – не знаю. Надеюсь, не в речку.
В БАЗОВОМ
В Базовом все оказались часам к девяти. Был ужин. После него все так и остались у костра и «кучками» разговаривали. Когда переносили Учебный, Заяц привел из города Поляну – Татьяну Поляновскую из Одессы, одного из завсегдатаев «Тропы».
Юра начал вечерний «разбор». Мне казалось, что стиль его общения с детьми должен быть очень тихим, успокаивающим, когда устанавливается чуткость, позволяющая услышать смысл каждого слова и слушать себя. Напротив, Юра вел разговор очень энергично, с первых секунд приковав к происходящему внимание собравшихся. По кругу пошел вопрос: «Что было для тебя сегодня самым главным?» Юра напряженно, нарочито внимательно слушал и не задавал вопросов, только иногда «переводил» для тех, кто не слышал оратора из-за журчащего рядом ручья.
Потом началось самое интересное: так называемый «разбор состава». Все встали вокруг костра, и о каждом человеке по кругу говорили одним словом, «какой» он. Говорили очень быстро, без пауз. По завершении процедуры Юра сказал, чтоб все придумали, какой он, и потом хором крикнули. В основном кричали «бородатый». Под конец Юра предложил всем завтра отправиться в больницу, на день рождения к тому парнишке.
После отбоя выяснилось, что старшие на «Тропе», имеют склонность сбредаться на чай у костра. Мы просветили Юру, что то, чем они там занимаются, на нашем коммунарском жаргоне называется «слонизм». Послонили. Ни о чем серьезном тогда не говорили. Юра сказал, что неплохо бы за время нашего пребывания поговорить, поскольку их поколение уходит, и нужно передавать вещи, которые могли бы работать. Еще когда я пришел с первой доставкой, Юра «пожаловался» на трудности этого года. Стиль разговора напружиненный, нервный.
Утром Юра подарил нам «для начала» статью о приезде в Одессу, в которой упоминалось об идее «спасательства». После этого он дал нам прочитать письмо с идеей создания системы, в некоторой степени претендующей на материализацию идеи крапивинского Великого Кристалла. Человек до 16 лет, которому не дают выжить в его городе, может, благодаря такой системе, быть переброшенным в другой город на определенный срок. Потом – либо вернуться, либо отправиться по следующему адресу. Юра спросил, что я думаю. «Переварю». – «На здоровье».
Натягивали тент. Казалось, все было как-то по-другому, чем в предыдущие дни. Все вокруг крутились, что-то делалось. Часов в одиннадцать начали собираться к отходу, подбирать друг другу форменные рубашки. Народ покормился, отчалил, а мы остались. Юра с одним из ребят отправился в разведку.
Мы с Инкой, испросив санкцию, стали устанавливать нашу палатку, которую мы на всякий случай привезли с собой из Петрозаводска. Палатка, на которой мы спали в предыдущую ночь, обладала уникальным настилом: ветки разъезжались, и спишь в итоге на земле. Я починил этот настил и сделал новый. На новом настиле мы установили палатку Поляны: ее палатка стояла на отшибе, и она захотела перебраться поближе. Свою палатку мы поставили на место, где прежде была палатка Поляны.
Юра, вернувшись из разведки, спросил:
– А почему там поставили?
Объяснились, почему там.
– По-моему, здесь всем места хватит.
Любая мелочь на «Тропе», как правило, согласовывается с главным начальником. Можно это оправдать требованиями безопасности, но когда можно поступить и так, и по-другому, народ принимает решения не сам, поскольку знает: как на самом деле надо, знает Юра.
До того, как вернулись ребята, Юра взял нашу гитару, перестроил ее под семиструнку, и полезли из него какие-то страшные песни тридцатых годов. Потом вместе с Поляной стали они вспоминать песни пятидесятых-шестидесятых. Я почти ничего из певшегося не знал. Потом Юра пошел куда-то, сказав «хватит». Я перестроил гитару обратно и стал петь Круппа. Юра подошел, дослушал «А я по вас соскучился, ребята» и сказал:
– Вот теперь я могу поблагодарить вас. Никто меня в тот год не поздравил с днем рождения, и получил я только ваш одинокий сборник Круппа.
Мы действительно послали ему пару лет назад на день рождения самиздатовский сборник Арика Круппа, одного из наших любимых бардов.
Вернулся народ, стали ужинать. Юра взял гитару, попел, потом Батяня провел разбор.
Песнопения, сопровождавшиеся беседой, продолжились во время послеотбойного слонизма.
– Могу персонажей из песенок представлять: …Мой утенок, дурачок… – и показывает рукой на Летного. – Спросите, может, чего-нибудь?
Кое-как мы поговорили о «спасательстве», но вскоре разговор залез в такие философско-лирические дебри, из которых нам было трудно что-либо вынести.
Из прозвучавших в тот вечер баек были занятные. Упомянули о Луферове, и Юра спел песню 18-летнего Луфа, добавив:
– Я ему 25 рублей отдал.
– Чего?
– 25 рублей отдал. Мы с ним ехали по Садовому кольцу. Я у него спрашиваю: у тебя есть 25 рублей? Он говорит: бери. Я говорю: отдам. Он: да бери, бери… А я и вправду потом отдал. Тогда он и говорит: «Скажи всем, что ты мне 25 рублей отдал, а то мне никто не отдает. Ты – первый». Вот я всем и говорю.
Такие байки за Устиновым можно записывать непрерывно. Как-то он рассказал мне такую:
– Едем мы с Тропы. За рулем – педагог. Он меня спрашивает: «А как вы, Юрий Михайлович, определяете, что спад будет?» Я отвечаю: «Когда макушка кислит, тогда и будет спад». Он: «Чего-о?..» – и машина оказывается в кювете. Очухался и говорит: «Слушайте, это ведь совершенно другие подходы!»
Это он рассказал после своего диалога с Никитой, несколько странным и шлангующим мальчиком. Он на что-то пожаловался, кажется, на головную боль. Юра прошелся по нему руками, помассировал и что-то сказал в качестве «диагноза». Кто-то из ребят спросил:
– А как ты определяешь, что болит, какая температура?
Он отвечает:
– Как-то давно иду, вдруг в голове стучит: 5-15, 5-15. Смотрю на часы, а там и вправду - 5-15. Так же и с давлением, и с температурой. У тебя, Никита, сейчас какое, по-твоему, давление?
Он подумал и медленно проговорил с вопросительной интонацией:
– Сто тридцать?
– Ты думаешь? Ну, несколько великовато, но для первого раза неплохо.
С Никитой была связана еще одна история. Сидит Никита у костра. Люди меняются, а Никита сидит, сидит… Юра проходит и предлагает ему отгадать загадку:
– Слушай, вот кошке всё равно, с кем, главное – где. Собаке все равно, где, важно – с кем. А кто это: всё равно, с кем и всё равно, где?
Никита переспросил:
– Кто?
Юра:
– Нет, ты отгадай, кто.
Никита поднял голову и спросил:
– Я?
Юра, удивленно:
– Ты? Значит, тебе всё равно, с кем и всё равно, где?..
И пошел дальше.
На следующее утро часть народа была послана до конца наводить порядок на месте Учебного лагеря. Летный с Сашкой пошли сматывать линию. Юра ушел в разведку. Я собрался с желающими соорудить кухонный столик. Его вчера начали делать, но так и бросили. И народ почему-то так уцепился за этот столик – видимо, было желание заняться чем-то новым. Особенно, как это ни было неожиданно, Алешка Решетнев. На разборе состава он «наградил» Инку прилагательным «удивительная», а меня прозвал «обезьяна». В жизни не слышал от детей подобного комплимента.
Столик, с перерывом на дождь, сделали. Причем у Алешки проснулась «творческая инициатива». Сначала он предложил сделать нижнюю полку. Сделали. Потом он предложил сделать лестницу – спуск к воде, по той же методе, что и столик. Я кое-что предложил сделать по-другому. Сделали. Соорудили перила для спуска. Причем Алешка пахал – и до, и после ужина.
Во время работы над столиком, когда мы с Алешкой ходили в лес за ветками, произошел любопытный разговор.
– А я раньше думал, что все Денисы какие-то ненормальные. Вот у нас в классе есть Денис – такой… А с тобой даже интересно работать, идеи разные приходят.
Я ответил, что главное, чтобы без меня идеи по-прежнему приходили.
На следующий день он «провис». Предложил оборудовать место у костра – оборудовали, притащив и закрепив нормальные бревна. С кем-то из ребят он пристроил еще пару ступенек к лесенке, после чего все остальное время потратил на перепалку с Доктором.
Что касается перепалок с Доктором, то на разборе на следующий день эта история получила продолжение. Разбор в последний для нас день шел так. Юра задал вопрос: «Что ты понял об окружающих и о себе за этот день?» И многие высказали друг другу массу мелких претензий. Лешка сказал, что Доктор пререкался с Лешкой Газизовым, а Доктор в свою очередь упрекнул Лешку в том, что он таскал еду из котлов, мешал готовить обед. Юра, послушав все это, сообщил, что он рад, поскольку наблюдает группу, пытающуюся построить саму себя. Признак – то, что отношения стали выяснять на разборах. И достал большую «дружинную рубаху».
В эту рубаху одевают вдвоем тех, кто ссорится. Хотели было посадить Доктора с Лешкой Газизовым, но Лешка Решетнев сказал, что Доктора надо одевать в эту рубаху с ним. Их и одели. Доктор, хоть и не высказал энтузиазма, однако согласился. Они к общему удовольствию прошли в одной рубахе три круга вокруг костра.
Вечером предпоследнего дня на посиделках стариков Юра сообщил о событиях в Буденновске. Сказал и еще: из местных лесов в Чечню ушли дикие кабаны. Вернутся людоедами.
Я пошел к поленнице подбросить дров. Подбросил и на обратном пути в потемках наступил ногой в котелок со свежезаваренным чаем. Начали оказывать помощь мне и Поляне – водой плеснуло и на неё.
Проснулся с пузырем на ноге. Народ после завтрака пошел в разведку, а я остался. Я попытался вытрясти из Юры программу «SOS – дети», но с собой ее текста не оказалось. Поговорили.
– Клуб – это максимум три года, а потом – сплошные трагедии. Клуб – значит ориентация на руководителя. У нас взрослый воздействует не на ребенка, а на межличностные отношения.
И на клочке туалетной бумаги нарисовал схемку, в которой между точками-ребятами проходили соединяющие их линии – по кругу, а от точки-взрослого, из центра, шли черточки, упиравшиеся в линии, соединявшие ребят. Рассказал и о некоторых подпрограммах задуманной им программы «SOS-дети». Там были программы привлечения пенсионеров к работе с детьми, заботы о непосещаемых в больницах детях. Говорили о проекте создания в Самаре «Союза самозащиты детей»: дети проводят собрание, берут телевизионщиков и идут в Минюст регистрироваться.
– Алька, как «детский юрист», будет в «ящике» торчать каждую неделю.
А сама Тропа, которую ребята прокладывали в экспедиции, должна была в итоге стать кольцевым маршрутом, по которому можно водить в поход детей-инвалидов с ДЦП и другими нарушениями. Как говорил Юра, «наша тропа пригодна для проезда всадника с волокушей». Ребенок-инвалид получает здорового ребенка в сопровождающие, и вместе они будут на стоянках что-то делать, колышки для палаток ставить и т.п.
И еще несколько «общих моментов». Дух Базового существенно отличался от духа Учебного лагеря. Здесь мы уже увидели черты той атмосферы, которая установится на Тропе несколько позже.
– В июне главное на Тропе – столкнуть этот паровоз. Дальше они будут друг с другом уже душа в душу, где-то 10-12 июля они начнут писать стихи, а в августе мы будем смотреть: кого-то придется перед возвращением «гасить».
Эта атмосфера несет в себе некоторые особые параметры. Вот Лешка Газизов готовит, вокруг него Доктор и Лешка Решетнев заводят перепалку, втягивают его, а он – настолько спокоен, что даже удивительно. Эту среду можно определить просто – здоровая. Юркино определение: «Социальная терапия организуемой средой». Лечит – среда, причем не хирургическим вмешательством, а менее радикальным терапевтическим воздействием. Поможет вылечиться не всем, но кому-то – обязательно. Природосообразность – важнейшая характеристика этой среды.
– Мы находимся здесь не случайно, поскольку учимся на природных моделях.
Наверное, наиболее характерный для «тропяной» педагогики метод – это «метод кувырка». Если человек не хочет работать, то его переводят в «сачкодром», и как к «сачку» к нему и относятся. Выясняется, что он не хочет быть «сачком».
Юра рассказывал об одном экстремальном случае, в котором сработал «кувырок». В лагере был парнишка, который постоянно кидал топор в деревья. Ему все пытались что-то говорить, но было бесполезно. На разборе в один из дней все без исключения говорили о нем. В конце Юра сказал:
– Ну, что ж, если человеку так хочется… Завтра я выберу самую красивую молодую пихту, и ты ее при всех нас срубишь.
Утром дали ему топор, привели к пихте и сказали:
– Руби!
Он стоит. Юра повторяет:
– Руби! – и кладет ладонь на ствол. Вслед за ним весь лагерь говорит:
– Руби! – и все кладут на ствол ладошки. Парень отбрасывает топор и убегает. Больше с ним таких «заскоков» не случалось.
На «Тропе» мы увидели четкую, за много лет отлаженную систему правил поведения в горных лагерях, помимо того, что узнали массу чисто туристических тонкостей. Когда начинается дождь, дается короткая команда «лагерь на дождь», и все знают, что делать. Переходы производятся «строем»: все идут друг за другом без разговоров – направляющий должен слышать, как идет группа. На привалах не сидят, чтобы не увеличивалась нагрузка на сердце. Когда на пути на уровне лица торчит ветка, подается команда «глаза».
В последний вечер мы попробовали растрясти Юру по песням, тексты которых мы видели, а мелодий не знаем. Многие тексты и мелодии он «не помнит». Ну, кроме этого, разговаривали. Меня интересовало, можем ли мы в принципе взаимодействовать: Юра со своими тихими детьми и мы со своими «незакомплексованными» ребятками.
– Да, можем. В свое время в Союзе отрядов наша группа была не самой яркой. Гораздо ярче были «Каравелла», «Искатель» и другие. Но мы – вели. Именно из-за нашей способности нормально взаимодействовать с разными стилями – в этом отношении мы терпимы.
Звучали истории из прошлого.
– 7 декабря у Василька был день рождения. Я тащил ему в подарок аквариум. Мы встретились на остановке. А он говорит мне: «Юра, давай уедем, я сам не знаю, почему, давай уедем отсюда вдвоем куда-нибудь…» – «Вась, ну что ты, нам ведь надо на занятие ехать, ребята придут». Поехали. На занятие пришли люди в штатском, и на этом всё кончилось. Он ведь чувствовал. А я, дурак, нет…
***
На следующий день мы отправились в Туапсе. Тропа-95 для нас закончилась.
20 июля 1995 г.,
в редакции от 4 сентября 2007 г.