Андрей Русаков. Эпоха великих открытий в школе 90-х годов. Фестиваль реки снов. Киевский педагогический клуб.

Ты будешь рад, что знал меня когда-то...

Во множестве советских школ, не ведающих ни о каких педагогических новациях сами собой зарождались две интегративные нормы образования: туристические клубы и школьные театры. Стандартная школьная среда разорвана двумя полюсами: казарменностью обучения и хаосом подростковых отношений. Она очень любит провозглашать, но не умеет воплощать как раз то, что даёт театр: культурные и непринужденные формы человеческих отношений, эстетическую чуткость и умение выражать свои мысли, меру свободы и самоограничения, способность к согласованной коллективной работе и опыт увлеченности и ответственности. Театральные репетиции словно нарочно придуманы как антиподы жесткой предметной системе. Вместо бесчисленных мелких заданий — одно крупное дело на много недель. Вместо армейской логики общения на уроке (вопрос — доклад, приказ — исполнение) — опыт свободного эмоционального общения, но введенного в культурные рамки. Вместо подчёркнутого безразличия к твоей личной жизни — тот круг, где с радостью используют самые разнообразные твои умения и фантазии.

Степень удачи здесь, конечно, бывает разной — но само свежесть ощущений часто стоит созерцания взрослого профессионализма. Хотя и среди школьных театров есть свои звёзды. Жаль, что для них фестивали проводить не принято. Театр 84-й школы выделялся всегда «Я помню, как Люба впервые пригласила меня на выступление её агитбригады. — вспоминает Анатолий Шапиро, — я пошёл больше из вежливости. Но когда я увидел, что делается под названием «агитбригада», я был поражён. Это был профессиональный спектакль. Это было событие, всё время державшее зал в напряжении. Зал был не зрителем, зал был собеседником...» Агитбригадой театр Любови Новохатской назывался не из-за какого-то политического содержания — а скорее из-за активного образа жизни; ребята часто выступали с концертами то перед иногородним друзьям, то перед детьми-инвалидами Чернобыля, то в детских домах, то в переходах, зарабатывая деньги, чтобы отослать их жертвам армянского землетрясения. Теперь театр агитбригадой не именуется. Прежняя агитбригада символически тоже существует, часто собирается — и на каждое 9 мая дает концерты в Парке Славы над Днепром.

Сам же театр 84-й школы остался в ведении Наума Резниченко (известнейшего ныне в Киеве преподавателя русской литературы и недавнего призера Всероссийского конкурса «Учитель словесности») и захватил ещё одну школу — ту самую 182-ю с реки Снов. Спектакли готовятся здесь иногда по полгода, но играются только один раз. Все попытки уговорить Наума повторить премьеру ни к чему не приводят. Зато столь стабильных аншлагов не знает, пожалуй, ни один киевский театр. Играют в основном старшеклассники — но участвуют и пятиклашки, и давние выпускники. Спектакли очень разные — но каждый из них будто пропитан неким общим оттенком грусти, нежности и счастливой задумчивости. Режиссерское ли это влияние — или такая субстанция сама собой сложилась в здешней театральной традиции — сказать затруднительно.

...Прошедшей зимой Наум Резниченко ставил «Маленького принца»; но этот спектакль, как и все проходящие в день рождения Любови Новохатской 25 января был одновременно и вечером её памяти. Половина артистов была прежними Любиными учениками. Школьный зал хохотал, встречая добрых знакомых во внезапных амплуа, порой затихал, порой расцветал улыбкой. Когда же выходил Юра Вутянов в роли Лиса и произносил сакраментальное: «Ты навсегда в ответе за тех, кого ты приручил», — всё в сценарии высвечивалось для всех присутствующих отблеском совсем иной истории. «Ты посмотришь ночью на небо, а ведь там будет такая звезда, где я живу, где я смеюсь — и ты услышишь, что все звёзды смеются... И когда ты утешишься (в конце концов всегда утешаешься), ты будешь рад, что знал меня когда-то...». Этот феномен двойного звучания текста вольно или невольно слышится последние пять лет в каждой январской постановке.

♦

...Любовь Васильевна Новохатская была убита в ночь на католическое рождество 25 декабря 1991 года в польском городке Легнице пьяными подростками. Поездка была случайной — просто уговорили посопровождать группу школьников, среди которых не было ни одного знакомого. Несколько ребят попали в драку — Любовь Васильевна за них вступилась. Те мальчишки благополучно отправились в гостиницу. Тело Любы нашли только под утро, искромсанное ножами.

Слишком фантастичен ужас этого события, чтобы назвать его трагической случайностью. Возможно, когда люди становятся слишком сильными источниками света, то невольно задевают за какие-то нервы мировых духовных противоборств? И навстречу человеку вырываются силы вполне иррациональные?

...А мы живём над самой бездной.
На тонкой плёночке живём.

Не впервые ли в жизни она осталась в одиночестве? Она ведь привыкла всегда быть в окружении близких людей. Может быть, для неё мгновение одиночества — как Снегурочке прыжок через костер? Впервые в жизни — всё чужое. Чужая страна, чужие дети, которым она была и осталась безразличной.

...В любой случайности есть всегда какая-то закономерность. Люба настолько любила людей и настолько всю жизнь купалась в ответной человеческой любви, что у нее было притуплено чувство опасности. Она жила с уверенностью, что в ответ на добро не могут сделать зла.

...Лучшие люди всегда вызывают огонь на себя. От неё шли импульсы добра. А добро всегда сталкивается со злом, притягивает его к себе. Это закономерность.

Во многом знании много печали. На эту фразу Экклезиаста история ничего не смогла возразить. Иногда легче пройти по краю пропасти, пропасти не замечая. Если сознавать весь ужас происходящего — то возможно ли будет сдвинуться с места? Или это всё равно настигнет и заставить окаменеть — как застыла в безнадёжном шоке Россия после начала Чеченской войны? Пропасти рано или поздно огрызаются.

Мне приходилось тесно общаться и работать с людьми многих профессий. У меня сложилось твёрдое впечатление, что учительство при всей своей образованности — одно из самых наивных сословий. Без наивной, робкой веры что что-то изменится к лучшему — веры ни на чем не основанной! — никакая педагогика сегодня не была бы возможна. И только поэтому что-то может к лучшему измениться.

♦

«Любовь была её земным именем и смыслом жизни», — так начинается книга, в которой нет никаких попыток быть интересным кому-то постороннему. Книга не для читателей — а для авторов. Тиражом пятьсот экземпляров. Воспоминания — о больших делах и о крохотных происшествиях без всякой иерархии важности, письма друг к другу, газетные вырезки, стихи, факты биографии, строчки, написанные в разные годы самой Любовью Васильевной и строки, написанные под впечатлением общения с ней — как урок воздействия ее личности, образа мыслей. В книге несколько предисловий и несколько заключений. Обсуждения составителей по поводу того, как делать эту книгу, включены в неё на равных со всеми прочими документами: «...Эта книга нужна прежде всего нам. Она должна помочь нам самим глубже понять Л.В., поразмыслить над жизнью её, а, значит, и своей тоже. Может быть, потому важны наши размышления, описания случаев, способных вызвать различных точки зрения, неоднозначные решения».

С тем, что эта книга нужна прежде всего самим авторам, не согласится, пожалуй, только один из них — знаменитый российский историк академик Сигурд Оттович Шмидт: «Сегодня перестают сводить историю к событиям государственно-политическим, к деятельности заметных всем избранных исторических лиц или только к безликим социологическим схемам. Во всём мире возрастает интерес к повседневности прошлого, к голосам обычных людей. Эта книга памяти лежит в русле современных тенденций развития гуманитарных знаний. Такая книга нужна многим — книга, щемящая душу и облагораживающая.

Мне довелось не раз бывать в радушном доме Новохатских, чуждом пересудов сплетни и пустой болтовни: Константин Евгеньевич — один из самых близких моих учеников по Московскому историко-архивному институту. Не от одиночества, неустроенности личной жизни, а от безмерного богатства своей натуры Любовь Новохатская «жила чужими жизнями». В Любови Новохатской было редкостное гармоническое единство учительного слова и личного поведения. Её особенно уважали за то, что она сама уважала ребят. Рано утвердилась она в сознании того, что «надо в отношениях с людьми жить так, чтобы тебя помнили», а ребята не помят об учителях, «которые были ненастоящими с ними».

Большинство цитат в этой статье — из книги. Добавим ещё несколько собственных слов Любови Новохатской.

«...Я вынесла твёрдое убеждение, что ещё очень мало делаю для людей доброго. И сколько я вижу моментов в своей работе, когда не хватило терпения остановиться, оглянуться на людей, так они и растут бурьяном, без людского особого внимания. Обидно за них, за себя». (11.03.74).

«Неужели в суете будней человек может забыть щедрость человеческих душ, тот миг счастья, который бывает в этот момент общей радости? Если он может забыть и предать то... Прорастут ли семена нашей любви?.. Об этом скажет время» (22.06.88)