Александр Карнишин. Будни директора школы
Ленинский урок
В дверь постучали, потом приоткрыли, мелькнул черный глаз и в щель проговорили:
— Мы пришли...
— Сейчас-сейчас, — оторвался от бумаг директор школы.
Кроме того, что он был директором и весь день носился по этажам, гоняя бездельников, проверяя учителей, наводя дисциплину и составляя списки необходимого, он еще был учителем истории. Но учитель — это провел урок, и все. А он как-то связался со старшеклассниками, и теперь вечером раз в неделю они приходили в школу, чтобы послушать что-нибудь по истории более глубоко, чтобы поговорить , чтобы поспорить...
Вот и сегодня в шесть вечера в полутемном коридоре перед гардеробом кучковалось пятеро-шестеро будущих выпускников.
Кстати, любимцами на уроках они не были. Да и самим им история не казалась главным или самым любимым предметом. Зачастую, начавшись с истории, их беседы перетекали на обсуждение политики и жизни, потом опять — на историю, и так до позднего вечера, пока уже директор сам их не выгонял домой.
— Ну, что ж... Сегодня по плану у нас, — директор полистал тетрадь. — По плану у нас сегодня — Гражданская война.
— А скажите, вот это, то, что в Вильнюсе — это уже война? Там же стреляют? И танки...
— Ну, я думаю, что назвать это войной нельзя. Хоть и стреляют. Хоть и танки. Вот давайте подумаем, какие войны мы знаем в истории. Историю вспомним.
— Религиозные, — аккуратно подняв руку и получив кивок головы — разрешение, сказала отличница.
— Так. Раз. Есть такое.
— Ну, еще вот есть справедливые и несправедливые, — полистал методичку будущий абитуриент.
— Это где такое? Ну-ка, покажи... Вот ведь... Я уж думал, давно такого нет. Какие справедливые-несправедливые? Для кого они справедливые, а для кого — нет? Это кто оценку дает? Победитель? Не бывает войн справедливых. Все войны — несправедливы.
— А наша, Отечественная? — удивленно поднял голову заядлый спорщик и хитро прищурился: срезал!
Директор помолчал, глядя в сторону, в темнеющее окно, на улицу.
— А как ты думаешь, — спросил он. — Для фашистов, когда наши стали их бить, война казалась несправедливой? Они тут же сдаваться начали? Нам, справедливым?
— Так, что... И наша — несправедливая?
— Ну, как тебе объяснить... Понимаешь, справедливо или несправедливо — это же люди решают. И решают, как правило, потом, по итогам события. А войны — они не между людьми. Они — между государствами. Вот, Первая мировая, помнишь? Справедливая? Для кого?
— Так вы же говорили, что была одна сторона справедливая — Сербия!
— Предположим. А Россия?
— Она же за Сербию!
— Ага. А Франция за Россию, Англия — за Францию, Америка — за Англию... Тянут-потянут... Я вот тебе скажу, как историк историку...
— Хы-ы-ы... Я — историк?
— А как же! Мы все — историки. Мы все исследуем и изучем историю А не зная истории — как понять то, что творится? Так вот, как историк — историку. Любое государство есть несправедливое государство. Любое. Следовательно, любая война между государствами — есть война несправедливая.
Они помолчали, переглядываясь.
— Это вы чо, и наше государство...
— Я сказал: лю-бо-е.
— А вы не боитесь?
— Чего? Это не мои слова, это классиков слова. Государство — это аппарат принуждения, насилия одного класса над другим. Это армия, полиция, суд... Это налоги, когда у тебя отбирают твое, заработанное. Государство создает законы, которые ущемляют твои права. Не бывает законов, расширяющих права. Есть только те, что права ущемляют. Просто в одном государстве один класс давит на другой, в другом — наоборот, этот на тех.
— А чего тогда те — терпят?
— А потому что государство с армией и с полицией. А вот когда армия-полиция слабы — вот тогда и возникают гражданские войны. Они — между классами. Между теми, что правят, и теми, что править хотят. То есть, понимаете, брат на брата — это просто описание, как оно происходит. Потому что свои бьются со своими. А на самом деле — война за власть. И люди становятся на ту или на иную сторону. Вот брат на брата и выходит...
— Это как у Шолохова...
— Вот, кстати. Точно. Как у Шолохова. Еще и мечется такой человечек. То к одним — вроде, свои. То к другим — и там свои... А в итоге? В итоге — новое государство. И опять несправедливое.
— Так у нас уже гражданская война, да?
— Нет, у нас войны гражданской нет. Ну, я же сказал: межклассовая она, понятно? Ну, какие классы сейчас борются за власть?
— А вот же, в Литве...
— Разве это конфликт классовый? Это конфликт национальный.
— А какая разница-то? Стреляют все равно...
— Уф-ф-ф... Какая разница... Стреляют. Да, стреляют и там, и там. Но вот, смотри. Вернемся в историю. В революцию и в гражданскую войну. Огрубляя если, то крестьяне и рабочие с одной стороны — независимо от национальности, и буржуи — с другой. Вот, огромная Россия. Многонациональная. А конфликт основной не между нациями отдельными, а между теми, кто правит, и теми, кто работает руками. Вот — гражданская война. А теперь вспомним хоть 1921-й.
— А что там?
— Напомните мне сами.
Задумались, листнули книжки.
— Это вы про Кавказ, что ли? Про Грузию?
— Ну?
— А там что... Ну, войска...
— Скажите, это — гражданская война?
— Наверное, нет.
— Именно. Нет. И сегодня конфликты начались вокруг и около — на национальной почве. Государство слабеет, национальные окраины богатеют и
становятся самостоятельнее, и им уже не нужно это государство. Они уже и сами — с усами. У них растет национальное самосознание и появляется чувство ущемленности, задавленности этим большим и неповоротливым государством.
— А что же делать?
— А то, что Ленин предлагал.
— Это как?
— А вот так: отпустить, говорил.
— Что, совсем? Ленин так говорил?
— Ох, ребята, ну, почитайте вы сами о национальном вопросе. Это уже так зажевано-пережевано. Он говорил о том, что большая нация, русские, должны особо терпимо относиться к нациям малым. Он говорил, что нельзя никого принуждать. Что лучше отпустить... Кстати, вы знаете, что Финляндия — это как раз благодаря Ленину появилась?
— Вы рассказывали.
— Вот и сейчас. Нельзя танки. Нельзя. Надо уступать. Надо понимать, что большая нация всегда виновата. Это как старший и младший. Вот подрос младший, стал самостоятельным, а старший все его за ручку водит. Тот уж и вырывается, и пинать начинает. Кто прав, кто виноват здесь будет?
— Так вы считаете, уступить?
— Это не я. Ленин так говорил. А он был очень умным политиком.
* * *
Поздно вечером директор устало шел домой, думая об ужине, о завтрашнем рабочем дне, о своих «историках», только что разбежавшихся по домам. Хорошие ребята. Что-то с ними будет?
Шел февраль 1991 года.
