VI

По территории детдома я бродил совершенно свободно. Зимой лазил на лыжах там, где летом у нас был огород и сад. Умел — на лыжах — преодолевать сугробы, и вверх, и вниз. При этом, чтобы перебраться с одного снежного острова на другой, бывало нужно пройти по расчищенной дорожке.

Однажды мне захотелось поползать на лыжах там, где летом у нас цветники перед фасадом детдома. Для этого пришлось немного пройти по расчищенной — сейчас ледяной, а летом асфальтированной — дорожке. Сзади мне кто-то всё время наступал на лыжи. Уже недалеко от крыльца я чуть не кувыркнулся. И отмахнулся лыжной палкой назад. Тут ко мне как подскочит Олег Валентинович:

— Тты что?! Александра Ивановича ударил!

А тот, потирая крепко-таки ушибленный бок, смеётся:

— Правильно! Так мне и надо!

Оказывается, дорожку присыпали песком. Меня и тормозили, чтобы сказать об этом и спровадить на снег.

Александр Иванович Мещеряков заведовал лабораторией изучения и обучения слепоглухонемых детей научно-исследовательского института дефектологии академии педагогических наук СССР. Детдом наш был основан им и Ольгой Ивановной Скороходовой, слепоглухой ученицей профессора Ивана Афанасьевича Соколянского, имя которого и носит лаборатория. В то время Ольга Ивановна была уже старшим научным сотрудником лаборатории, кандидатом педагогических наук.

В качестве научного руководителя детдомовского учебно-воспитательного процесса, Александр Иванович, пока позволяло здоровье, приезжал в детдом довольно часто, останавливался когда в гостинице «Берёзка», а когда — чаще — в самом детдоме, в комнатке рядом с медицинским кабинетом. Потом эта комнатка стала кабинетом завуча.

В гостинице «Берёзка» я как-то был в номере у Александра Ивановича. Это одно из самых ранних моих воспоминаний о нём, мне было, наверное, лет одиннадцать, в детдоме я находился всего несколько месяцев. Александр Иванович пригласил к себе в гости — в гостиницу — человек десять ребят, в том числе и меня. Кажется, по случаю своего дня рождения (16 декабря). Нас на славу угостили чаем и тортом, то есть остальных ребят, а меня... так и не удалось оторвать от радиолы. Она была достаточно громкой, а я очень соскучился по музыке...

Александр Иванович изучал наше осязание, тот психологический механизм, благодаря которому мы можем общаться дактильно, читать по Брайлю и вообще ориентироваться на ощупь. Его интересовало, обязательно ли надо ощупывать всю руку, чтобы узнать дактильный знак, или достаточно прикоснуться к некоторым наиболее информативным местам.

Экспериментаторы обмазывали себе руки чем-то чёрным и разговаривали с нами, снимая этот разговор кинокамерой. Чёрное легко стиралось, и на кинокадрах можно было видеть, какие именно места на руке для нас наиболее информативны. В результате этих экспериментов возникла концепция о СИГНАЛЬНОЙ ПРИРОДЕ ВОСПРИЯТИЯ: образ восприятия строится по немногим информативным — СИГНАЛЬНЫМ — точкам. Чем и обеспечивается высокая скорость восприятия.

При этом установили, что чувствительность кожи у слепоглухих ниже, чем у зрячеслышащих. Наша кожа грубее — натруженнее. Оказалось предрассудком представление, будто у слепых и слепоглухих какие-то особо чувствительные руки. Наоборот. Дело не в чувствительности, а в психологическом — сигнальном — механизме восприятия.

Я участвовал в тех экспериментах. Они проводились в техническом кабинете, куда я таскал на ремонт свои брайлевскую и зрячую машинки. Помню оторопь и лёгкуюбрезгливость, которую я испытал, когда Александр Иванович заговорил со мной рукой, чем-то «испачканной». Тут уж поневоле продемонстрируешь сигнальность восприятия предельно наглядно: я старался касаться «испачканной» руки как можно меньше. Минимально достаточно, чтобы всё же понять, что мне говорят.

Однажды Александр Иванович пришёл ко мне в класс очень расстроенный. И прямо с урока позвал меня с собой в технический кабинет.

— Ты уж прости, что от занятий оторвал, — извинялся он. (На самом деле я, само собой, только рад был этому.) — Мы два дня проводили опыты, и вдруг оказалось, что кинокамера вышла из строя — всё пропало, ничего снять не удалось. Я был страшно огорчён, когда узнал об этом. Придётся всё повторять...

Кстати, я гордился, что участвую в исследованиях своих учителей. Никаким «подопытным кроликом» я себя не чувствовал. Наоборот. Чувствовал себя участником большого и очень нужного дела. И всегда с некоторым недоумением отношусь к недовольству ролью «подопытных кроликов». Гнев по этому поводу мне всегда казался каким-то наигранным, искусственным, неискренним — словом, фальшивым, лицемерным. Не могу отделаться от ощущения, что недовольство вызвано чем-то другим — никак не ролью «подопытного кролика». К участию в психологических экспериментах ПРИГЛАШАЮТ, а не за уши волокут. Ты волен согласиться, волен отказаться. По какому же случаю тут бузить? Может, просто — обывательский (и особо присущий «советским людям») зуд «бороться за правду», уличать, изобличать, — «погеройствовать» за счёт унижения других?.. Мол, вот я какой высоконравственный, а они такие-сякие, на людях опыты ставят! (Про «опыты на людях» — демагогия чистой воды, конечно.)

Альвин Валентинович Апраушев защитил кандидатскую диссертацию по техническим средствам для обучения слепоглухонемых детей. Среди этих технических средств — и брайлевские, и зрячие машинки, и специально заказанная аппаратура. Об обучающей машине «Одема» я уже упоминал, но главное — среди аппаратов, которые специально заказывались, — это, конечно, телетакторы.

Телетактор — устройство для общения с целой группой слепоглухих. Принцип: на центральном пульте — клавиатура обычной зрячей машинки; при нажатии той или иной клавиши появляются брайлевские буквы в шеститочиях под пальцами слепоглухих. Шеститочия эти соединены с центральным пультом кабелями, встроены (в первой модели) в небольшие деревянные или пластмассовые ящики, а в более совершенном исполнении весь телетактор представлял собой многоугольный стол, за которым мы сидели. Устройство с шеститочием называлось «тактор».

Сначала был аппарат только со зрячей клавиатурой и такторами, которые представляли собой коробочки с шеститочием в верхней панели — одним на каждом такторе. Потом и центральный пульт, и такторы снабдили клавиатурой брайлевской машинки, чтобы мы тоже могли говорить для всех. Затем появились и аппараты с механизмами памяти, благодаря которым стало возможно делать целую строку шеститочий — столько шеститочий, сколько в обычном (стандартном в СССР) приборе для письма по Брайлю: двадцать четыре. Это уже было очень похоже на современные брайлевские компьютерные дисплеи. На строчках появлялись брайлевские буквы и задерживались там, пока не наберётся вся строчка, а затем вся строка сбрасывалась, и набор начинался заново. Мы это имели в загорском детдоме уже в конце шестидесятых годов. За рубежом тогда ничего подобного не было: в ФРГ в 1980 году — более чем через десять лет после того, как в Загорске появился первый строчный телетактор — я видел аппараты, из которых ползла бумажная лента с брайлевским текстом.

Конструктором и изготовителем (по специальному заказу лаборатории имени И.А.Соколянского и загорского детдома) всей этой техники был Александр Елисеевич П~альтов. Он работал в каком-то ВУзе в городе Владимир. Там для нас всё и делали. Мне кажется, мы тогда были очень близки к созданию брайлевского компьютерного дисплея... И, может быть, могли бы оказаться в этой области первыми в мире...

Когда в детдом привезли первый телетактор, было лето. Большинство ребят — на каникулах. А надо испытать аппарат в действии.

Снял меня Олег Валентинович с качелей и говорит:

— Помоги мне.

Я в восторге:

— А в чём?

— Увидишь.

Привёл в слуховой кабинет. Показал телетактор, который установили на нескольких обычных письменных столах посреди комнаты. (В этой комнате, кстати, была радиола, и зимними вечерами логопед Раиса Антоновна Леонова крутила для меня пластинки.)

Олег Валентинович усадил меня за тактор — квадратную коробочку примерно двадцать на двадцать сантиметров, и высотой сантиметров в пять. В центре квадрата был прямоугольник шеститочия. Сам Олег Валентинович сел за центральный пульт. И я обалдел, обнаружив у себя под подушечкой левого указательного пальца брайлевские буквы. Они держались под моим пальцем так долго, как долго Олег Валентинович держал нажатой нужную клавишу на центральном пульте. Поэтому в первых моделях телетакторов (не строчных, а индикаторных, то есть с одним шеститочием на каждом такторе) очень важно было нажимать клавиатуру на центральном пульте ритмично, иначе буквы исчезали раньше, чем мы успевали их распознать.

Испытания аппарата состояли, естественно, в том, что мы через него просто разговаривали. Олег Валентинович обращался ко мне с центрального пульта, вместо того чтобы дактилировать под руку, а я отвечал голосом.

Сначала Олег Валентинович объяснил, что это за переговорная диковина. Потом стал спрашивать, как я провожу целый день. Ну как? Читаю да на качелях болтаюсь часами, фантазируя...

Олег Валентинович огорчился, что я так много болтаюсь на качелях. Он не знал, — а я не смог объяснить, — что не просто так болтался, но фантазировал: придумывал, будто я лётчик или космонавт.

(Прошу запомнить: никакая инвалидность не мешает ребёнку воображать себя кем угодно — на то игра.)

Но для меня важным уроком был разговор о скуке. Олег Валентинович сказал, что развлекать меня никто не обязан. Я сам должен находить себе занятие. И посодержательнее всё же, чем качели...

— А как быть, если библиотекарь в отпуске? Я уже всё прочитал...

— Неужели нельзя попасть в библиотеку? У кого-то ведь есть ключ?

— Не пускают. Говорят, что ключ библиотекарша забрала с собой.

— Безобразие!

И Олег Валентинович добился, чтобы ключ от библиотеки всегда был в детдоме, а мне никто не смел отказывать, если прошусь в библиотеку за очередной порцией книг. В этом он решительно встал на мою сторону. Как и в моей любви к духовому оркестру: никогда не отказывался сводить меня в парк культуры, и хотя отбой у нас был в девять вечера, не уводил из парка насильно, пока оркестр не переставал играть.

(Из-за слабого слуха я стоял у самой эстрады, Олег Валентинович даже договаривался, чтобы меня пускали ещё ближе — на саму эстраду. Слухового аппарата я тогда ещё не имел никакого, не то что нормального...)

Летом Олег Валентинович возил нас в Голыгино — купаться в речке Воря (приток Клязьмы). И даже катал по этой Воре на лодке без скамеек — мы сидели на дне. Орудовал то веслом, то шестом. Мы проплывали под низко склонившимися над водой деревьями и кустами, даже пригибали головы, хоть и сидели на дне лодки. Под пешеходными мостиками через речку...

Об испытаниях первого телетактора я заговорил в связи с вопросом о «подопытных кроликах». Мог ли я почувствовать себя «подопытным кроликом»? Да ни в коем случае! Я чувствовал только, что меня любят — и мне доверяют, приглашая участвовать в большом и важном деле, которое делают любящие меня взрослые ради пользы моей же — и других ребят. Всякие разговоры о «подопытных кроликах», если иметь в виду нас и наших учителей, попросту неуместны. И до предела бестактны, оскорбительны. Нас любили. И нуждались в нашей помощи — в интересах нашего же развития. Вот и всё...