Александр Суворов
Я — кентавр
(Интервью по электронной почте курскому журналу «Будуар — здоровье».)
Добрый день, уважаемый Александр Васильевич! Меня зовут Екатерина, я из города Курска, работаю в журнале «Будуар-Здоровье».
Добрый день, уважаемая Екатерина! Извините за задержку с ответом. Черновик я написал сразу, но потом надо было в пожарном порядке другое писать, а к этому я смог вернуться только через десять дней.
Случайно попав на ваш сайт, очень заинтересовалась вами как личностью и вашей деятельностью — хотелось бы познакомиться поближе и написать о вас статью (в форме очерка или в форме интервью). В нашем журнале есть рубрика «Сильные духом», где мы рассказываем о людях, которые, несмотря на свои тяжёлые болезни, умеют быть счастливыми, умеют бороться и побеждать. Ваша биография одновременно наполнена и трагизмом, и необычайным светом. Ваш жизненный путь — это борьба с самим собой, увенчанная победой. Какой же силы духа, и какого мужества потребовала от вас такая победа? Я думаю, у вас есть, что рассказать о себе, о работе, о силе воли и желании жить! Очень надеюсь, что вы захотите поделиться своим личным опытом с нашими читателями, ведь многие из них столкнулись с подобными проблемами (это подтверждает и наша редакционная почта). Может быть, сознание того, что есть такие люди, как вы, поможет кому-то преодолеть собственную слабость, недуги и обстоятельства, поможет поверить в то, что, несмотря на удары судьбы, в жизни всегда есть место подвигу!
Вообще-то я не раз получал по электронной почте, особенно сразу после трансляций по телевидению сюжетов и фильмов обо мне, благодарности такого типа: «Спасибо вам за то, что вам ещё хуже, ещё труднее, ещё невыносимее, чем мне. Посмотрел (посмотрела) о вас передачу, прочитал (прочитала) текст — и стыдно стало за собственное нытьё, за греховные мысли о самоубийстве...»
А ведь я живой, никак не звонкий бронзовый бодрячок, который пионер — всем пример... И мне тоже физически и особенно душевно очень тяжело, больно — хронически, а временами нестерпимо-остро; и, как я назвал их ещё в студенческие годы, «недозволенные настроения», в том числе суицидные, мне свойственны; и очень я с детства не люблю, когда мне самому суют под нос чей-нибудь «пример для подражания». И всегда хотелось быть полезным людям, поддерживать их потому, что — один из самых счастливых, а не потому, что один из самых несчастных: глянь, мол, на этого убогого — и устыдись, убедившись, насколько ты счастливее... Счастье, оно ведь не в отсутствии проблем, и не в том, что твои проблемы по сравнению с чьими-то — «мелкие», — не стоит сравнивать; как справедливо заметил Дейл Карнеги, собственная небольшая головная боль беспокоит наших ближних и дальних куда больше, чем известие о нашей смерти. Счастье в том, что проблемы нам посильны, разрешимы — особенно при поддержке окружающих нас «добрых самаритян», которые, как явствует из евангельской притчи, нам ближе проходящих мимо соплеменников-единоверцев. Спасибо не мне, а моим реальным ближним, благодаря которым я всё ещё жив, всё ещё нужен — и счастлив.
Высылаю вам вопросы, ответы на которые помогут нам узнать о вас побольше. Вы можете отвечать не по порядку, можете строить свой рассказ не по вопросам, а как сами считаете нужным (просто ориентируясь на вопросы). Если какие-то вопросы кажутся вам неуместными — вы, конечно, можете их опустить. Надеюсь, вы не откажетесь сотрудничать с нами.
Не откажусь, конечно. Именно потому, что благодаря моим реальным ближним я не в такой безнадёжной ситуации, в которой, как говорится, ни до чего, ни до кого. Именно потому, иными словами, что мне вовсе не труднее всех, а, как ни парадоксально, легче на самом деле, чем многим...
Вот мой названный сын, студент-второкурсник, сейчас на лекциях, а я дома один; мальчик шлёт с мобильника по электронной почте успокаивающие сообщения, оставил бутерброды; соцработница принесла молоко; окно приоткрыто, включён вентилятор, — и я достаточно бодр, чтобы отвечать на Ваши вопросы. Итак...
1. Вы лишились зрения в трёхлетнем возрасте, оглохли — в девятилетнем; помните ли вы свои детские ощущения, связанные с этой трагедией? Кто (или что) помог вам справиться с бедой?
Это трагедия не для ребёнка, а для взрослых. Для ребёнка что есть, то есть, он с этим и живёт, из этого и исходит, а не из того, чего нет. Страдать из-за того, чего нет, ещё надо научиться. По этой части взрослые мастера.
Если мне не рассказывать, какое красивое небо сегодня вечером, какого оно цвета, — я и не буду страдать от того, что не вижу и никогда не увижу его. Странно, что это мало кто осознаёт. Я понял: когда слепому назойливо рассказывают о цвете, глухому — о звуках, — это чаще всего попросту хвастаются утонченностью своей души, своего восприятия окружающего мира. Вот какие лиричecкие ощущения нам доступны! А про слепоту и глухоту собеседника просто не помнят...
Иногда меня это может раздражать, особенно если описание того, что мне недоступно, слишком уж затягивается. И тогда я вынужден напомнить, что мне это недоступно, и лучше сменить пластинку. Не надо хвастаться богатством своей души, демонстрируя на самом деле её нравственную нищету — по отношению ко мне.
Но чаще я понимаю: человек просто сообщает мне, как ему хорошо прямо сейчас. И я только рад за него. И мне тоже хорошо — не потому, что небо красивое и птицы громко поют, а потому, что рядом со мной друг, интересный собеседник, который, в виде реплики упомянув красоту неба, тут же переходит на более доступную мне тему.
В общем, в детстве я много страдал, но не от слепоты и глухоты, а от (употребляю чудесное словечко моего названного сына) «непоняток» в отношениях с другими людьми. От того, от чего страдают все или почти все. От своего изгойства в школе, например — но мало ли изгоев среди зрячеслышащих детей. От моей слепоты и глухоты изначально страдала мама. Но у неё хватило нравственной чуткости, любящей интуиции — оставить свои страдания по этому поводу при себе. Я — рос, учился, фантазировал, запойно читал, пробовал силы в литературном творчестве — и даже не таскал из столовой в спальню хлеб, как другие ребята. Привык есть, что дают и когда дают, озабоченный больше свои и увлечениями, чем желудком... Трагедией слепоглухота стала для меня в шестнадцать лет, когда на целый месяц раньше времени сорвали с летних каникул, чтобы свозить на консультацию в институт имени Гельмгольца — и ещё раз подтвердить неизлечимость моей слепоты. Вот тогда я начал страдать из-за того, чего нет. Научили-таки... И в течение жизни написал немало душераздирающих стихов об этом.
В последние годы это как-то притупилось... На новом уровне возврат к детскому самоощущению: в детстве то, что есть, было важнее того, чего нет; доступное значило больше, чем недоступное; что-то там малопонятное недоступное существует, ну, зато мне доступны книги и мои фантазии... Детское «зато» — наиважнейшая основа оптимистического мироощущения. Ну, а сейчас мне понятна значимость недоступного, я достаточно долго и безутешно его оплакивал, пора бы хоть на старости лет научиться, наконец, быть благодарным за доступное, за то, что есть. Тем более, никак не сказать, что этого мало.
2. Вас пытались лечить?
А как же! И осчастливили поездками в Алма-Ату, Москву, Ленинград, Одессу. Посещение врачей было для меня, ребёнка, скучной повинностью, зато я купался в море (в Одессе) и катался на прогулочных судах (там же и в Ленинграде). Так что дальние поездки по врачам добавили счастья в моём дошкольном детстве... Ездить с мамой в дальних поездах, спать у мамы на коленях в зале ожидания на Казанском вокзале, кататься с мамой по вечернему, почти ночному уже, морю, по ночной Неве, петь под духовой оркестр в Летнем саду... А что всё это из-за маминых судорожных попыток вылечить мою слепоту — так ведь ЗАТО (волшебное детское ЗАТО!) всё это есть, а будь зрячим, сидел бы небось дома, какa младшая сестрёнка...
(Скорей бы приехал мой мальчик... Жду его сейчас, как в детстве маму с работы.)
3. Расскажите о самых ярких моментах из своей школьной и студенческой жизни, какие трудности, связанные с болезнью вам пришлось перенести в то время (сложность адаптации, дефицит общения, одиночество)? Как вы с ними справлялись?
Я понимаю так, что самое яркое — это самое радостное. Причём же тут трудности? Они — тягостные, тусклые, а то и вовсе мрачные...
Самое яркое — это любовь ко мне взрослых, начиная с мамы. Любовь, которой я обязан яркими впечатлениями: поездки, прогулки, концерты, купание в различных водоёмах (прудах, озёрах, реках, морях)... Предтворчество — игра-фантазирование, запойное чтение, затем и настоящее творчество, игровая и читательская одержимость, переросшая в творческую одержимость. Сами любящие меня взрослые — мама, любимая учительница в школе слепых Галина Ильинична Торпезова, любимая учительница в Загорском детдоме Валентина Сергеевнна Гусева, Воспитатель — учитель — завуч — директор детдома Альвин Валентинович Апраушев, научный руководитель детдома Александр Иванович Мещеряков, и наконец, друг Мещерякова, ставший моим духовным отцом, философ Эвальд Васильевич Ильенков.
Что касается трудностей, то когда меня, ещё воспитанника детдома, подростка, спросили какие-то журналисты, трудно ли учиться, — я пожал плечами: либо интересно, либо скучно; если интересно — трудностей не замечаешь, а если скучно — то и лёгкое трудно. Во всяком случае, наше обучение организовывали взрослые, они и преодолевали связанные с ним трудности, решали встававшие проблемы, предоставляя нам, прежде всего, учиться. Создавая саму возможность учиться. Они наладили запись лекций на магнитофоны, с последующей расшифровкой этих записей по Брайлю; перепечатку специальной литературы, доставку книг в детдомовскую библиотеку из московской, заказ новых книг в издательстве «Просвещение»; взрослые придумали или закупили всевозможную технику, чтобы эффективнее учиться... Слепоглухих студентов на факультете психологии МГУ было четверо, и мы учились отдельно от зрячеслышащих студентов, с учётом наших особенностей. Адаптироваться среди зрячеслышащих студентов особо не пришлось — не понадобилось. Эта проблема адаптации встала потом, и очень остро, после университета, когда уже самим пришлось обеспечивать себя всем необходимым.
4. Александр Васильевич, вы разносторонне одарённый человек, вы и ученый-психолог, и педагог-воспитатель и наставник детей — как инвалидов, так и относительно здоровых. Расскажите вкратце нашим читателям о своей многогранной деятельности?
Пожалуй, проще процитировать моё письмо Виктору Кирилловичу Зарецкому, заведующему лабораторией, в которой я ведущий научный сотрудник. По его просьбе, высказанной на заседании лаборатории, я описал ему свой творческий потенциал.
Я разработал теорию и практику совместной педагогики, но это относится не столько к обучению, сколько к воспитанию, к развитию/саморазвитию личности. ... К любой форме инвалидности, при сохранности интеллекта, конечно, отношение у меня простое: «победить» инвалидность нельзя — это надо перестать быть инвалидом, вылечиться; но можно в течение всей жизни ПОБЕЖДАТЬ. Окончательно я к этой формуле пришёл двадцать лет назад, впервые побывав в обычном пионерском лагере (один, а загорских детей привезли туда на следующий год). «Нельзя «преодолеть», но можно ПРЕОДОЛЕВАТЬ. Невозможен окончательный результат, но возможен процесс. ПОЖИЗНЕННЫЙ. Мои теоретические работы и посвящены так или иначе этому процессу — условиям, при которых он вообще возможен хоть в малейшей степени, и оптимальным условиям, при которых он можeт быть особенно эффективен. А так же условиям, при которых процесс преодоления инвалидности невозможен. Но что касается этих последних условий, о них всё наиболее принципиальное сказано моими учителями — А.И.Мещеряковым, Э.В.Ильенковым, А.В.Апраушевым, — я разве что уточнил кое-какие моменты, более отчётливо сформулировал... А вот оптимальных для преодоления инвалидности, для личностной полноценности вопреки инвалидности, условий пришлось добиваться всю жизнь прежде всего для себя — и параллельно теоретически осмысливать их.
В результате и возникла совместная педагогика, против спутывания которой с интеграционной педагогикой я всегда предостерегал. Интеграция — это обучение инвалидов и «особенных» — с особенностями в развитии — вместе с «нормальными». А совместная педагогика — это совместное воспитание их всех. Так что дело вовсе не в переводе на русский язык термина «интеграция», как может показаться на первый взгляд. Разница куда более принципиальная. «Начинал я ещё студентом с теории и практики формирования воображения, вообще и при слепоглухоте особенно. При этом я не мог не уткнуться в эстетическую и психологическую теорию игры, а более/менее разобравшись в ней, предпринял интроспективное (то есть по материалам самонаблюдения) исследование собственной игры-фантазирования в детстве и юности, вплоть до студенческих лет. Этому посвящена моя работа «Большая сказка».
Около десяти лет по окончании университета я жил один, и выкрутиться мог только благодаря умению обращаться за помощью и доверяться незнакомым людям. В результате появилась работа «Слепоглухой в мире зрячеслышащих». Книга под таким названием издана ИПТК (Издательско-Полиграфическим ТифлоКомплексом) «Логос» Всероссийского Общества Слепых в самом конце 1996 года, тиражом всего в 500 экземпляров.
К детям сначала меня привело нежелание всю жизнь пересказывать чужие труды в своих рефератах и компиляциях. Я рассудил, что поскольку дети неповторимы, то и помощь им создаёт уникальный опыт, описание и осмысление которого само по себе уже может иметь некоторую научную ценность. Это привело меня сначала в Загорский детский дом, в котором я сам воспитывался подростком, а затем — вместе с некоторыми воспитанниками детдома — в обычные пионерские лагеря. Так я пришёл в детское движение вообще и в движение детского милосердия особенно, став его теоретиком, научным руководителем и консультантом Детского ордена милосердия и других организаций, целиком или частично посвятивших себя «милосердной» деятельности. Теоретический итог — совместная педагогика. Книги: «Школа взаимной человечности» (УРАО, 1995, 1000 экземпляров), сборник статей «Экспериментальная философия» (УРАО, 1998, 1000 экземпляров), курс лекций «Совместная педагогика» (УРАО, 2001, 2000 экземпляров). Под этим названием регулярно читаю спецкурс на факультете специальной психологии МГППУ (кажется, с 2003 года), который впервые опробовал на деффаке МГПУ в 1996-1998 или 1999 годах, и эпизодически читал в провинциальных педагогических университетах, где к этому проявляли интерес — в Екатеринбурге, Ижевскe, Самаре, Волгограде, Орле. Главной же базой моей совместно-педагогической деятельности остаются различные детские лагеря. В этих лагерях я встрcетил барда и замечательного педагога Юрия Михайловича Устинова, создателя и руководителя детской экологической экспедиции «Тропа». Заинтересовавшись педагогикой «Тропы», я в мае 2002 года встретил и свою судьбу — Олежку, который позволил себя усыновить (фактически, не юридически).
Сейчас моя стратегическая работа — исследование проблем формирования и сохранения собственного человеческого достоинства в условиях инвалидности. По логике этого исследования составлена книга стихов «Достоинство в склепе», УРАО выпустил в мае 1997 года книжку «Достоинство (лирико-психологическое самоисследование)». Это итог всей моей жизни — и вообще, и особенно творческой.
В начале октября читал очередной спецкурс по совместной педагогике, и на этот раз главной его темой стало именно формирование и сохранение собственного человеческого достоинства в условиях инвалидности. Впервые наметилась некая целостная концепция, которую можно изложить в небольшой брошюре как промежуточный результат исследования (окончательным результатом должна стать книга «Водяная землеройка, или человеческое достоинство на ощупь», — пишу уже четвёртый год).
5. Легко ли вам удаётся наладить контакт с детьми?
С тех пор, как уральские подростки шутливо пригласили меня в свой лагерь, чтобы я там, как они выразились, «работал Детской Вешалкой», — особых проблем с налаживанием отношений с ребятами, пожалуй, нет. Или я прекратил впадать в панику и истерику, если что-то не получалось... Так уже лет десять. А до того очень переживал, не скучают ли со мной ребята, и этими переживаниями крепко сам себе наступал на пятки. А Детской Вешалкой меня окрестили лет десять назад, примерно тогда же, когда Международная Ассоциация Детских Орденов наградила меня Почётной Золотой медалью имени Льва Толстого. Взрослые наградили медалью, а дети — высшим для меня званием Детской Вешалки, тем самым ответив на мучительнейший вопрос, кто же я такой: не родитель, не учитель, не воспитатель — кто же я детям? Оказывается, Детская Вешалка! Ну и ради Бога, висите на здоровье! Они и не стесняются!
6. Какой ваш главный приём в арсенале общения?
Я не манипулирую партнёрами по общению, поэтому слово «приём» тут неуместно. «Приёмы» нужны, чтобы обманывать, морочить голову, а я для этого слишком искренний... Разработанные специалистами методики — в том числе всякие тесты, — в моих условиях, в условиях моей слепоглухоты, неприменимы. Общаюсь, люблю, учусь, как любить и быть полезным... НЕ «ПРИЁМ», А ПРИНЦИП: ГЛАВНЫЕ МЕТОДИСТЫ — САМИ ДЕТИ. Если они чему-то хотят у меня научиться — я учусь У КАЖДОГО из них, как их этому учить. Иду от ребёнка к «методике», а ни в коем случае не наоборот. Удачные подсказки одних ребят пытаюсь применять при обучении тому же самому других ребят, но в любой момент готов забыть всё, все прежние подсказки, и уловить подсказки именно от этого ученика. Потому что то, что хорошо было с другими, может не сработать именно с ним. Значит, для него надо искать что-то именно ему подходящее... Можно и не найти.
Студентов прошу не забывать, что педагогика — творчество. И хотя бы поэтому очень уж на «методики» уповать не стоит.
7. Александр Васильевич, к сожалению, на фоне демографического спада в стране с каждым годом растет количество детей и молодежи, имеющей проблемы со здоровьем. Как по-вашему, достаточно ли внимания уделяет руководство страны и в первую очередь — Министерство образования и науки РФ, этой части нашего населения?
Всё более откровенна государственная дискриминация инвалидов. Уничтожается система коррекционного образования, то есть закрываются спецшколы, особенно интернаты, для различных категорий детей-инвалидов. Делается это под предлогом «интеграции» — совместного ОБУЧЕНИЯ детей-инвалидов и более здоровых детей в общеобразовательных школах. При этом демагогически отменяется само понятие инвалидности: всего лишь особенности, а у кого их нет? Все особенные! Сей ларчик открывается просто: кому-то хочется ПРИХВАТИЗИРОВАТЬ инфраструктуру коррекционного образования ради сверхприбылей... Я написал об этом статью «Осторожно: прихватизаторы!», в которой призвал не сдавать акулам ни одной традиционной формы образования — все они нужны; какая не подходит одним детям, подойдёт другим. Не все могут учиться в общеобразовательных школах, и для них спецшкола-интернат — оптимальна. Не надо никого никуда загонять насильно.
Ёлки-палки! Десятки поколений педагогов ломали головы, создавая современную коррекционную педагогику, доказали делом, что инвалидов можно и нужно обучать, а потом сами инвалиды своей жизнью доказывали свою способность быть полноценными участниками общечеловеческого творческого процесса. И всё это перечёркивается ради аппетитов прихватизаторов!
8. Какую роль в вашей жизни играет поэзия? По-вашему, занятие наукой должно иметь творческое начало?
А сама по себе наука разве не творчество? Или под «наукой» понимается только то, что связано с разного рода вычислениями? Ну, как в мои студенческие годы огорчённо заметил Ильенков, я математику никогда не знал и не любил... Чистый гуманитарий.
Не надо противопоставлять.
Когда я защищал кандидатскую и затем докторскую диссертации, члены учёных диссертационных советов благодарили меня в своих выступлениях за то, что в кои-то веки диссертации читать было не скучно. Форму я соблюсти постарался, анкету заполнил — актуальность, новизна, практическая значимость... Положения, выносимые на защиту... Гипотеза... Но писал всё равно по-русски, а не по-канцелярски, по-другому не умею, не могу и не хочу. Не стеснялся публицистического пафоса. А когда речь заходила в обеих диссертациях о маме, о её роли в становлении моей личности — не стеснялся лиризма. И за это члены учёных советов мне были особенно благодарны. Когда защищал кандидатскую диссертацию 31 мая 1994 года, мама лежала в больнице с инсультом. Я заявил, что посвящаю защиту ей, и попросил отвезти ей в больницу все подаренные мне цветы. А через два года, 21 мая 1996, на защите докторской диссертации мама таки была. Успела выписаться из очередной больницы где-то за неделю... Потом делилась впечатлениями: «Сижу, никого не знаю, а меня все знают, подходят, обнимают, целуют...» Римма Казакова считает, что стихи, посвящённые маме — лучшие в моём поэтическом томе. Возможно. Хотя я думаю, что стихи, посвящённые детям и моему духовному отцу, Эвальду Васильевичу Ильенкову, не хуже... Ну да не в этом дело, а в том, что в науке я всегда был поэтом. В поэзии учёным — не всегда, а в науке поэтом — всегда. Ильенков настаивает на равноправии науки и искусства. Для меня они со студенческих лет не просто равноправны — неразделимы. Я — кентавр...
9. Александр Васильевич, что для вас означает понятие «красивый человек»?
Добрый. Мудрый. Надёжный. Терпимый. ПОНЯТНЫЙ — то есть не выпендривающийся, не самоутверждающийся до полной неразличимости, какой же он настоящий. Понятный — умеющий быть собой, а не притворяться так, что и сам верит в своё притворство, в свою фальшь. Красивый — настоящий. Безобразный — уродливый — фальшивый.
Мне, слепоглухому, да и зрячеслышащим, и без того трудно ориентироваться в человеческих отношениях, а тут ещё попадаются ханжи, лицемеры, фальшивe6ые до мозга костей. Притворщики. «Порождения ехиднины», как называл их Иисус Христос...
Самая красивая из всех встреченных мною когда-либо людей — моя мама. Мария Тихоновна Суворова. Других имён не назову, чтобы не названные красивые нe взревновали к названным. А к маме никто ревновать не будет. Она — эталон.
10. Каково приходится человеку, лишенному зрения, слуха и свободы общения, упорно пробиваться в мир физически здоровых, но часто жестоких людей? Где и в чём находите поддержку?
Ну да, не слышу и не вижу, но вот свободы общения — не лишён. Сам решаю, с кем общаться, а с кем нет, и никто мне в этом не указ. Да ещё электронная почта... Тут я и вовсе хозяин-барин. Ну, встречаться не всегда получается так часто и с теми, как и с кем хотелось бы. А у Вас разве получается? Суматоха, чёрт бы её побрал.
Изначально именно здоровые к нам пробиваются, а мы к ним — уже потом, у них научившись. Это мама ко мне пробивалась, другие красивые люди пробивались и потому я тоже стал пробиваться — к человеческой, не физической, красоте. Хотя красивый в моём смысле, внутренне красивый человек не может быть безобразным внешне. Во всяком случае, на ощупь... Не могу поверить во внешнюю привлекательность фальшивого субъекта с холодными, липкими руками... В лучшем случае — лягушка, а не дай Бог — змея. Змей боюсь.
11. Александр Васильевич, жизнь даже здорового человека по-своему трагичeна, а ваша трагичней во сто крат! Какой жизненный девиз, или жизненная установка помогает вам идти вперёд и не сдаваться?
Про то, что моя жизнь якобы трагичней во сто крат, всё уже сказано в начале нашей беседы. Скорее всего, дело обстоит как раз наоборот — жизнь многих зрячеслышащих трагичнее моей...
Меня любили. Я тоже люблю, как умею. Весь этот бардак мне осточертел, сто раз бы дезертировал в колумбарий, вот адрес моей ниши, где должен быть захоронен мой прах: Донское кладбище, восемнадцатый колумбарий, восемнадцатый зал, ниша номер 890. Мамин прах в соседней, 889, нише.
Но меня любили. И я люблю. Как говорила мама: «Мне болеть не положено». Мне уходить не положено, пока мой уход может сломать судьбу кого-то из тех, кого я люблю... Имею в виду, конечно, прежде всего судьбу моего названного сына. С тех пор, как мы встретились, дезертировать хотелось много раз, но... Неужели Олежка так и не полетит со мной в Испанию? (Летали в октябре прошлого года.) Неужели Олежка так и не доучится в университете?
Важнее любить самому, чем быть любимым, хотя, разумеется, это не значит, что быть любимым не надо. Просто, когда любишь, твой ресурс принадлежит не тебе, а тому, кого любишь. И я, стискивая зубы, перемогаю тяжёлые моменты, потому что не вправе распоряжаться чужой собственностью...
В мае 2002 года сынок нашёл на галечном пляже в Туапсе камень-окатыш, поразительно точно повторяющий и форму, и размеры сердца. И подарил мне этот камень, когда я уезжал в Москву. Лежит у меня на верхней панели того устройства, благодаря которому я могу работать за компьютером. А моё живое сердце бьётся в ладошках моего названного сына. И пока оно там — умирать мне «не положено».
12. Что вы считаете своим главным достижением в жизни?
Старенькую маму нянчил именно я. Вопреки слепоглухоте. И ещё я — Детская Вешалка. И в конце концов на мне «повис» мой самый главный ребёнок, мой названный сын, и кажется, что именно ради встречи с ним я прожил почти полвека — когда он вошёл в мою жизнь (когда его мне прислала моя, к тому времени уже пять лет покойная, мама — такое было впечатление), мне скоро должно было исполниться сорок девять лет.
То есть иногда у меня получается не быть паразитом — потребителем любви, а любить самому. Это очень трудно, и получается не всегда. Но если получается хоть иногда — жизнь получилась.
13. Каковы ваши планы на будущее?
Продолжать в том же духе, пока хоть какие-то силы есть...
14. Что бы вы хотели пожелать нашим читателям?
Вложить своё сердце в надёжные, ответственные ладошки...
18 — 19 и 28 октября 2007