Я не такой, как все …

(интервью журналу «Ступени»)

Мы знакомы семнадцать лет. А педагогический стаж Юры Устинова — что-то около тридцати. За это время была работа и в детском доме, и в интернате, и в школе. И никогда я не видел Юру одного — всегда вокруг него собирались детишки. Как-то само так получалось...

В 1990-1991 году Юрий Михайлович создал Центр Восстановления и Развития Личности (ЦВиРЛ), в основу концепции которого легли его идеи. Пока еще Центр не построен — идет стадия «доставания» стройматериалов, но первая группа — ребята из Чернобыля, — которая будет жить в палатках, уже в пути...

 — Скажи, пожалуйста, какие личности восстанавливает и развивает Центр и имеет ли он отношение к среднему советскому школьнику?

 — Для среднего советского школьника есть средняя школа, есть кружки и секции, где можно заниматься только чем-то одним и больше ничем, потому что там занимаются только этим — довольно неустроенный мир, в котором некуда деваться тем, кто не вписывается в какие-то рамки...

 — Значит, те, кто вписывается...

 — Огромное большинство пытается жить так, чтобы вписываться. Но жизнь сама вытесняет, кружок вытесняет, класс вытесняет, двор вытесняет, потому что, помимо средних школьников, есть еще иные дети, которые немножко по-другому устроены, немножко по-другому думают. Это, скажем так, дети с особенностями. Иногда особенности настолько довлеют, что порождают заболевания, переходят в них. Это бывает.

Я помню, у нас в московском дворе-колодце был такой Сима. Семафор его звали. Его регулярно били. Просто так, ни за что. Просто потому, что он — Семафор. Причем я отчетливо помню, как я пытался заступаться, но мне сказали, что тогда и меня будут колотить. Значит, я тоже как Семафор. Так проходит граница, черта. А потом его доколотили до того, что он годам к тринадцати просто свихнулся на этой почве. Он уже не мог ходить ни через двор, нигде. Все время торчал в окне, потом у него были ужасы... Вытеснили его, довели. Без городских дурачков плохо, но речь не о них. Москва, например, когда с ума сошла? Когда она всех городских дурачков выкинула в сумасшедшие дома, вот тогда она и рехнулась. Потому что глубины безумия не стало, этой юродской глубины, которая давала диапазон жизни — от безумия до какого-то высшего полета мысли, разума, сознания. Точно так же и с этими несредними ребятками — как только их начинают вытеснять и приводить к общему знаменателю, тоже исчезает глубина. Так вот Центр существует для тех, кого вытесняют и кому нужна конкретная помощь. Конечно, особенностей, о которых я говорил, достаточно много, и все они достаточно разные, поэтому, чтобы было понятно, о чем идет речь, я приведу некоторые примеры. У нас был такой, условно говоря, Санечка. Приехал, пару недель присматривался, а потом, когда доверие у него появилось, он подошел и говорит: «Вы только никому не говорите, но я на самом деле девочка, а не мальчик». На научном языке это называется «нарушение психосексуальной ориентации». Ну ладно. Девочка и девочка. Что тебе — юбочку? Пожалуйста. Бантики? Давай. Что еще? Вот тебе еще девчоночьи причиндалы, и в другой лагерь. Дескать, девочка пришла. Вот эта девочка играла себе, играла, складывались какие-то отношения. А потом произошла такая штука, которую мы называем «кувырок». Мы ведем таких ребят через «кувырок». То есть мы даем возможность это отклонение развить до маразма, когда оно уже начинает давить. И через «кувырок» он возвращается обратно. Правда, это удается не всегда. Иногда человек борется за эту свободу и остается тем, кем хочет. Это, в конце концов, их дело. Но там, где этот «кувырок» можно сделать, там, где это приобретенное, там мы это делаем. Или более общий случай. Например, ты мне говоришь, я — чайник. Тогда я, в свою очередь, начинаю наливать в тебя воду, мало того — я ставлю тебя на газ, время от времени дергая за носик — не закипел ли? А если ты — чайник со свистком, то я заставляю тебя еще и свистеть. А тебе очень этого хотелось, но тебе не давали. А теперь я даю — пожалуйста. И вдруг выясняется, что ты не совсем чайник. Вот это и есть — «кувырок», который основан, конечно, не на логике, а на парадоксе.

Или другой пример. Ну, скажем, задержка роста. А у растений и животных есть эти гормоны, эти приемы роста, приемы защиты и т.д., о которых человек не догадывается, а взаимодействуя с живой природой, набирается всего этого и начинает расти. Это вообще один из самых важных моментов, поскольку лечит сама природа. Именно поэтому мы говорим «социальная терапия организуемой средой». Если мы даем возможность организовать среду, в которой человек находится, то происходит взаимореставрация, то есть, наблюдая за природой и помогая ей в чем-то, человек сам учится у нее определенным моделям поведения. Я к этому еще вернусь, но немного с другой стороны.

Еще пример. У нас был такой парень, Пашка. Он вдруг где-то классе в четвертом выдал потрясающий рисунок — первый рисунок в жизни. Потом еще несколько. Умничка. А в школе ему ставили двойки, мать — алкоголичка... Как-то все это собралось однажды, и он швырнул все рисунки и сказал: «А, пошли они все!» И перестал. То есть протест. И, как протест, отказ от реализации своих творческих возможностей. Тяжко из этого выводить, но можно. Или, например, есть ребята, «находящиеся в интернатных учреждениях без противопоказаний к усыновлению при отсутствии адаптации к условиям учреждения». Мы хотим сделать такой центр усыновления, где в совместной деятельности будет идти взаимопоиск. Не просто выбор, как на витрине, а обязательно делая какое-то дело, большие и малые будут искать друг друга.
Все, о чем я говорил, — лишь часть того, чем будет заниматься Центр. Подробнее об этом написано в так называемой «ориентировке», которую мы составили и отпечатали типографским способом. Да, нужно еще вот о чем сказать. Мы будем делать конный маршрут по горам для неходячих ребятишек, с повреждениями ОДА, ДЦП и т.д. Причем их будут сопровождать ребята с третьей ступени восстановления. Важно, что неходячие ребята сами будут работать на привалах — разжигать костер, готовить пищу, ставить палатку и т.д. Таким образом, они получают опыт выживания в экстремальной ситуации, хотя такой цели мы здесь не ставим. Это будет 2-3-дневный маршрут с возвращением на базу с маленькой гостиницей для родителей и сопровождающих.

 — Ты упомянул выражение «третья ступень восстановления»; поскольку наш журнал называется «Ступени», то я, как честный человек, просто обязан попросить тебя рассказать о самой организации Центра.

 — К нам приходят люди, которых жизнь взяла за ноги и сильно стукнула о стенку. Вот такой удар мы называем «генеральной травмой». На первой ступени мы должны понять эту травму, докопаться до нее. Мы будем общаться, играть, но только с человеком. Ни с какими книгами, телевизором и т.п. — только с человеком. То есть есть педагог-оператор, есть закрытое пространство первой ступени, очень уютное, комфортабельное — никуда не нужно ходить, все есть. И минимум информации, только люди — человек входит, человек выходит, ребята пришли с третьей ступени с каким-то грузом и т.д. При этом хочешь — разговаривай, не хочешь — не разговаривай — свобода полная. На дверях — «светофоры», то есть двери открыты, но ты можешь нажать изнутри красную кнопку, и у тебя над дверью будет гореть красный свет, и никто к тебе не придет, тебя никто не будет беспокоить. Микролифт подаст обед, он же заберет посуду. Сколько тебе надо побыть одному, столько ты будешь. Ты полностью защищен и можешь отсидеться. Знаешь, когда что-то случается, то хочется забиться хоть под стол, хоть куда... Так вот, первая ступень — чтобы забиться. Как только мы поняли природу «генеральной травмы», ее образ, течение — начинается подготовка перехода на вторую ступень. Мы должны этот образ «генеральной травмы» стереть. Таким образом, на вторую ступень человек приходит чистым и свободным. А сама вторая ступень — поиск иной модели поведения. Но уже есть союз с воспитателем, есть взаимопонимание. И вот мы двинулись на вторую ступень. Мы ищем в коллективной творческой деятельности, в индивидуальной — как угодно. На второй ступени есть огромный склад всяческих вещей — твори, выдумывай, пробуй. Здесь же наверху — зал больших игр, здесь же и цирк, и театр, и спортивный зал. Кроме того, есть еще зал малых игр и множество всяких мастерских, микролабораторий, маленьких студий и т.д. Можно заниматься чем-то одновременно, можно соединять несоединимое — для этого есть вторая ступень. То есть через деятельность идет поиск модели поведения. Как только эта модель оформится, приходит время ее социализировать. Это будет уже третья ступень, где нет информационной оторванности, а есть возможность заниматься самообслуживанием и обслуживанием других, работать совместно с воспитателем. Одним словом — открытая жизнь. Социум, создаваемый на третьей ступени, моделирует тот социум, куда человек отправится. Получая иммунитет и выходя из Центра, он все равно останется человеком Центра. Он выйдет с навыками оказания первичной психологической помощи независимо от возраста. Почему независимо от возраста? Потому что часто нам такую помощь оказывают кошки, собаки, рыбки в аквариуме...

 — Насколько я понимаю, нельзя сказать, что результат третьей ступени — единственная конечная цель работы Центра. Я думаю, что прохождение каждой ступени... Вообще это все довольно условно — конечная цель, неконечная цель... Ну, скажем, может ли человек после второй, например, ступени уйти, неважно по какой причине, так и не дойдя до третьей ступени?

 — Конечно, он даже может начать с третьей, а закончить на первой ступени. Если это, например, девчонка, то ей нужно двигаться совсем наоборот — от сомнения, от подвижности к несомненности и обустроенности. Я тебе так скажу. Когда я еще в 60-х годах пришел работать в интернат, я первое время никак не мог понять — вот ребятишки идут по коридору, и практически каждый подходит, утыкается головой в живот или в грудь, смотря куда дорос, стоит несколько секунд и идет дальше. Это все без слов, безо всего — постоял и пошел. Есть такой момент — «дать уткнуться». А человек в это время приходит в себя. У него стресс смывает, в общем, много чего происходит. Наверное, для нормального человека комментировать это не надо. Так вот, должен быть этот дом, где можно по-крупному уткнуться. Уткнуться, отогреться, встряхнуться, в себя прийти, что-то иное в себе поискать, «кувырок» сделать, встать на ноги и пойти дальше.

 — Первая ступень, несмотря на то, что она наиболее комфортабельная, самая самостоятельная. Это уже на второй ступени идет работа воспитательная, а первая — самостоятельная работа, то есть человек должен что-то сделать сам, преодолеть себя?

 — Нет. Здесь такая вещь, как полифункциональность. Я скажу еще об одном аспекте. Дело в том, что большинство детей лишены человеческих контактов, человеческого участия. Даже в благополучных семьях они засыпают под проигрыватель, просыпаются — под магнитофон, едят — под телевизор и т.д. Короче говоря, живого человека заменяет машина. И этот дефицит общения как бы отшибает в душе то место, которым общаются. Нужно время и возможности, чтобы его восстановить. Ведь сейчас большинство предпочтет тебя или меня какому-то игровому автомату. В прошлом году мои ребятишки дошутились — идеал общения, говорят, это когда в пустой комнате два телевизора экранами друг к другу и показывают. И никого. А ругались они по поводу классов, где сидят ученики, а вместо учителя стоит телевизор или компьютер. Пусть, говорят, будет наоборот. Пусть учитель, который это придумал, выйдет, а мы посадим 39 компьютеров вместо учеников. Ценная мысль, я считаю, для современной школы.

 — Так и хочется спросить тебя о том, как это ты так счастливо обо всем этом догадался...

 — Ну, это я не то что когда-то осенился и сделал. Это как с музыкой, со стихами — сначала делается, потом понимается. Точно так же и здесь. И во всем этом больше импровизации, чем науки. Дело в том, что я недавно понял такую вещь, может, это, конечно, самообман, но движение к опыту собственному или еще какому-то — все время движение назад. А движение вперед — это только оперативность мышления и импровизация. Другое дело, что эта импровизация все-таки должна идти, наверное, в какой-то гармонии, в каком-то ритме, темпе, то есть есть параметры, которые задают для нее не границы, скажем, а которые являются платформой, поддерживают ее. Импровизация должна быть природосообразной, органичной. Иными словами — это состояние, которое требует не меньшей подготовки, чем «игра с листа». Только подготовка эта иного рода — это душевная организация свободного человека.

...Я хотел бы вернуться и сказать про самодиагностику этих ребятишек. Как сделать первый шаг в Центр? Это признаться себе в том, что «я — не такой, как все, я — чем-то отличаюсь от основной массы, я — другой». Вот это и есть начало к тому, чтобы выписать себе авиа — или железнодорожный билет и отправиться к нам. Такая самодиагностика и должна людей приводить. Не то, что кто-то взял за ушко, припудрил и привел. Я думаю, что после пяти лет «требовать» от человека момента самоосознания — это нормально. Другое дело — в какой форме. Здесь все зависит от знаковой системы. Если так, как этого хотят взрослые, то, наверное, не годится. Но когда это художественный разворот образов, чувств...

 — Давай поговорим о воспитателях. Насколько я знаю школьных учителей, их установки и проч., мне трудно представить их в роли этих самых воспитателей Центра...

 — Нет возможности взять готовых педагогов и переквалифицировать их, потому что, как правило, педагог, который закончил вуз и идет к детям, чувствует себя ЦЕЛЬЮ. А у нас приходится быть СРЕДСТВОМ. Нужно находить 10-12-летних педагогов и давать вырасти им в этой системе отношений. В системе, в которой состояние воспитанника может быть поощрением, а вина воспитанника — это вовсе не вина, а общая беда его и воспитателя и т.п.

Еще один важный момент заключается в том, что Центр работает на педагогическом самообеспечении. Практически, после того, как наработался состав второй и третьей ступеней, взрослые просто могут уйти, и все будет продолжаться, все будет работать. Естественно, нужен персонал для безопасности, но только для безопасности. Потому что ребята уже сами собой управляют, сами себя и других восстанавливают. Так возникает коллективный организм, который тем и замечателен, что он уже не будет отторгать. Отторгать может только круговая порука. А коллективный организм может только радоваться, потому что у него другой уровень биологического развития, другой уровень культуры. Именно в этом, кстати, истинная причина межнациональных конфликтов, поскольку для культурного человека человек другой национальности может быть только интересен, а не враждебен.

 — Я представляю себе мальчишку, прошедшего все три ступени, которому завтра нужно будет сесть в поезд и уехать. Вероятно, это не самый радостный момент в его жизни?..

 — Вероятно. Но возвращаться-то нужно, поэтому чисто организационно, в бытовом отношении третья ступень выталкивает. И, условно говоря, четвертой ступенью является жизнь. А каждая следующая ступень всегда престижней по отношению к предыдущей. И это придется как-то найти и воплотить, потому что, если Центр будет не временным местом обитания, а станет домом — мы просто погибнем и никого не выпустим. Центр все-таки должен возвращать социуму восстановленных людей. Другое дело, каков будет социум, когда мы построим Центр. Может быть, поглядев на социум, мы оставим после себя чистое место, потому что восстанавливать будет некого, некуда и незачем... Это вполне возможный вариант. А причин для этого более чем достаточно. Ведь посмотри, что сейчас происходит, — большинство родителей ощущают своего ребенка как некую собственность. Конечно, на много порядков выше, чем собачку или кошку, но все равно — это собственность. И другая сторона. Отечество, да? Родина-мать, да? Мамаша-то отказная, отказные дети. Сиротское государство. Насквозь. Ни папы-Отечества, ни Родины-мамы. Кто она, Родина? Кто это? Где это? Ничьи дети. А если назад идти во времени, то началось все с разрушения общинной культуры лет эдак триста назад. Вот тогда уже стали ничьи. Потом как-то держались, крепились, собирались, но ощущение неполноценности, разрушенности — оно оставалось. Может, отсюда и «русская душа» пошла. Независимо от национальности. Чем хороша общинность? Тем, что она масштабна, целесообразна, тем, что она дает возможность выживать, прокормиться и т.д. и т.п. Масштабность. Наверное, самый важный элемент — масштабность. Ребенок тонет даже в самом хорошем детдоме, потому что там 128 человек. Не может быть 128 человек! Не может быть! Как не может быть 39 человек в классе. Это уже неповоротливая структура, с ней уже ничего нельзя сделать. 12, ну предел 18! Не может быть больше! Никогда я не видел больше!..
А современные города. Огромные улицы с большой проезжей частью, сквер, огромные дома. Там потерялся человек, его уже нет в этом масштабе. Это человечек, человечишко. И он таким растет и вырастает, а еще он садится в транспорт, а там такая давка! А ведь человеку нужна своя территория, какие-то свои сантиметры... И тогда что ему делать? Сделать вид, что никого нет вокруг, и всех уничтожить? Но он же добрый человек, он не будет уничтожать. Тогда ему остается только один вариант — внутренне почувствовать «меня нет». Вот этих двух факторов — транспорт и архитектура — достаточно, чтобы убить человека. Мало того, что он не масштабен, так его еще и нет. А если копать дальше, то можно прийти к выводу, что этот мир для детей не приспособлен. Он приспособлен для того, чтобы их унижать, убивать, но не для того, чтобы они жили. Дело в том, что за последние лет сто пятьдесят мы научились создавать искусственные ситуации: общественно-политические, технические, биологические... Какие угодно, но искусственные. Научились их конструировать целыми КБ, целыми системами, а эта искусственная ситуация мстит. Она становится неуправляемой и превращается в бунт. Например, город. Это же искусственная ситуация...

 — Расскажи, пожалуйста, об условиях, в которых протекает, собственно, строительство Центра. О деньгах, досках, гвоздях... Иными словами, есть ли у Центра так называемый спонсор?

 — Никому ничего не надо. Если, скажем, свои дети еще как-то укладываются в поле инстинктов, то чужие дети никуда не укладываются. Нужно здорово завернуться, чтобы возиться с чужими. Соответствующим образом нас и воспринимают...
А вообще, речь идет не о спонсоре в общепринятом смысле слова, а о другом — или Центр будет, или его не будет. И это «будет — не будет» — очень четкий индикатор для общества. Потому что это — отношение к детям, к детству, к детским бедам. Или это отношение есть, или его нет. Если его нет — никакой спонсор не поможет. Если оно есть — никого не нужно убеждать вынуть душу или рубль. Так что я тоже исследую общество, этот мир, сооружая Центр. Я не знаю еще, как он отзовется. Пока молчит. Я один, чудак-одиночка, даже с какой-то маленькой командой чудаков-одиночек этот Центр не построим. Его может с нашей помощью, при нашем участии построить только общество, в котором мы живем. Вот такой для него пробный камешек. Посмотрим...

Александр Орлов

Туапсе — Москва, 1991