«Учительская газета» № 14, 28 апреля 1992 г.
Вместо вызова на дуэль
Если бы «Собеседник», опубликовавший в 7-м номере за этот год статью Н. Фохта «Монстр на тропе», выходил лет двести назад, я бы точно знал, как мне надо поступить. Я бы вызвал автора (на дуэль — перчатку ведь бросали не только своим оскорбителям, но и тем, кто сказал дурное слово в адрес дорогого для вас человека. Юрий Михайлович достоин того, чтобы на его защиту поднялись все честные люди.
Я уже давно не юноша, меня трудно чем-то удивить. В моей мастерской дневали и ночевали Высоцкий и Любимов, я горжусь тем, что Сикейрос захаживал к нам на огонек... Евтушенко, Неруда — да мало ли замечательных людей я видел, и вот ведь закономерность — чем масштабнее личность, тем больше грязи на нее выливают обыватели... Юрий Михайлович Устинов — человек из ряда тех, кто далеко опережает свое время и потому на себе ощущает всю ненависть, зависть, злобу многочисленных лилипутиков, всегда имеющих чем связать великана... Я и детям своим, и внукам расскажу о том, что мне повезло в жизни: я встретил Устинова.
Но сейчас, к прискорбию, мне придется рассуждать не о великом. Поверьте, мне нравственно, душевно трудно это делать — защищать имя Устинова от наговора не только взрослых, но и его ребят, бывших его воспитанников. Но что делать — судя по всему, в мировой практике не решена эта проблема: правовая защита педагога от клеветы детей, мстящих ему по тем или иным причинам или используемых взрослыми в своих целях. Что ж, попытаюсь хотя бы психологически построить эту защиту.
Так вот мне кажется, что показания тех ребят (их единицы), на которых строятся и нынешние обвинения в адрес Устинова, и прежние, еще в 70-е годы, носят какой-то патологический характер. Я не очень силен в психоанализе, но тут без Фрейда не разберешься. Устинов брал на Тропу (так называется его экспедиция в горах Неверного Кавказа) всех — и тех, от кого, на мой взгляд, надо было бы держаться подальше. Юрия Михайловича не раз предупреждали друзья: с этим мальчишкой ты еще нахлебаешься, ты знаешь, что это за комок ненависти, он, всем взрослым готов мстить за свое несостоявшееся детство! А Устинов лишь улыбался в ответ на многочисленные предупреждения друзей о том, что «этот мальчик здесь появился специально», что он еще сыграет свою зловещую роль в той драме, сценарий которой вот уже несколько лет пишут недоброжелатели — и способные, и совсем пустые люди, соединившиеся цепочкой зла. Знаете, что говорил Устинов в ответ? «А почему вы уверены, что всякое добро должно вознаграждаться?» Я не разделяю этого его христианского всепрощенчества... Один из ребят (его имя в статье Фохта не названо, воздержусь и я от его оглашения), на «показаниях» которого теперь самодеятельный расследователь Н. Фохт строит «обвинения» в адрес Устинова, работает в нашем кооперативе промышленным альпинистом (есть такая не очень распространенная должность). Драма этого парня мне хорошо известна изнутри. Его отношение к Юрию Михайловичу — прямо по Фрейду: месть мальчишки, выросшего без отца и затем решившего, что таким отцом — для него, единственного! — будет Юрий Михайлович, и не сумевшего преодолеть свою ревность, переросшую затем в патологическую злобу на педагога... Друзья предупреждали, что с этим мальчишкой он намучится, потому что есть такие души, которые никакими средствами не распрямить. Но Устинов берет всех — это похоже на хирурга-самоубийцу, который соглашается оперировать и безнадежных больных, зная, что тем самым он лишь увеличивает процент собственных неудач и вовсе не способствует поднятию своего авторитета. Но — «жалко ведь»!
Устинова никто ведь не заставляет подбирать и пытаться помочь всем. Вот он потратил уйму времени на то, чтобы разбудить в каком-то мальчишке если не интеллект (с этим порой оказывается совсем глухо), то хотя бы сердце. Неудача... А вы видели хоть одного хирурга со стопроцентной гарантией успеха? Впрочем, кто его знает, кем бы стал этот мальчишка, не пройди он Тропы? Один из них кричал в свое время, что расстрелял бы всех окружающих, попади ему в руки автомат. Может, мы потому еще и живы, что хоть какие-то струны души этого маленького «звереныша» Устинову все-таки удалось перенастроить — может быть (страшная догадка!), Сфокусировав всю его ненависть — на себя, на педагога? Я не силен во фрейдизме, но, по-моему, в случае с некоторыми из ребят мы имеем дело именно с комплексом мальчишки, выросшего без отца, а потом взревновавшего ко всем остальным того, кто неосторожно оказался на этом месте...
Как я понимаю величие и трагедию Устинова?
Создавая на Тропе мир иных отношений, показывая ребятам жизнь такой, какой она должна быть, Юрий не может отвечать за ту реальную, простую, обыденную жизнь, в которой оказываются его питомцы. Некоторые из них, спустившись с гор, с Тропы и ждущие человеческого тепла, без которого они уже теперь не могут, — попадают в тот ужас, что мы видим вокруг себя. Большинство выдерживает это испытание и продолжает нести в своих душах законы Тропы. Но есть среди бывших воспитанников Устинова и такие мальчишки и девчонки, которые этой «сшибки» не выдерживают. И они начинают мстить человеку, который открыл им глаза на то, что существует какой-то иной мир. Лучше бы не открывал? Лично я не берусь ответить на этот вопрос: что лучше — прозябать, так и не узнав, что такое Жизнь, или оказаться в ситуации, в какой оказываются некоторые «устиновцы»?
Видимо, от этой «обиженности» до чувства мести, желания любыми (любыми! в том числе и безотказными, то есть абсолютно недоказуемыми ударами «ниже пояса») средствами опорочить бывшего кумира — один шаг. А тут еще рядом находятся взрослые, которые услужливо подсказывают, что именно нужно писать в своих заявлениях. Кстати, это, насколько я помню, у иезуитов в наставлениях было: если врага невозможно опорочить никакими другими средствами, следует шить ему обвинение в сексуальных преступлениях, потому что даже если он отмоется, молва людская все равно останется. Вот и, пожалуйста, — образ «монстра» готов...
Все это ужасно подозрительно. Почему люди, долгие годы молчавшие, хотя возможность высказаться была, вдруг «вспомнили» — причем сразу несколько человек! — то, что будто бы происходило в далеких горах в восьмидесятых, а то и семидесятых годах? А если бы катастрофы с машиной не произошло — они так бы и молчали? Есть во всем этом налет какой-то закулисной интриги, существа которой я лично не понимаю, но она кажется мне безнравственной еще и потому, что здесь вплетаются судьбы этих шести погибших ребятишек.
Гонители и завистники Устинова выбрали практически безотказную технологию: вряд ли найдется на земле педагог, которому при желании нельзя было навесить ярлык «совратителя». Детские показания, тем более, сделанные не без вмешательства заинтересованных взрослых, — это, знаете, настолько своеобразный жанр...
Я не удивлюсь, если советские юриспруденция и педагогика добьют-таки Устинова. Я не могу вызвать на дуэль всех лилипутов, и, боюсь, у сотен Юриных воспитанников тоже может не достать силенок для помощи дорогому для них человеку... В судьбе нашего многострадального Отечества и не такое случалось, но время все-таки не такое, как раньше: оклеветать — можно, но стереть в лагерную пыль вряд ли удастся. Хотя я видел, каким выходил Устинов из психушки, куда его коллективными стараниями удавалось-таки упрятать в 70-е годы. «Нормальному» с обывательской точки зрения человеку за глаза бы хватило всего этого для того, чтобы послать всех — и детей, и страну эту — к чертовой матери и податься на Запад, куда, как в прорву, уплывает все талантливое, чем пока еще богата Россия. Но он остался, потому что если и он уедет, то следующий несовершеннозрелый «очевидец» все-таки возьмет в руки автомат и некому будет его остановить...
Тот парень, о ком я упоминаю, куда-то смылся сейчас, почувствовав, очевидно, что на этот-раз он, кажется, влип в историю, из которой и ему не выбраться сухим из воды. А прокуроры — да и что им, бедным, делать после этаких публикаций — уже выписывают ордера на допросы ребят?..