Отблески детства

			Эти воспоминания, которые покажутся сегодня экстремальными для любого подростка — воспоминания о пятилетнем детстве. Другими словами — из другого времени, другого возраста, из грозной атмосферы последних предвоенных дней — Николай Юшков рассказывает о детском опыте серьёзности, яркости, строгости и глубины жизненных впечатлений; опыте, из которого со временем формируется твёрдое, но чуткое и живое ядро личности.

Колька мельтешил и путался под ногами. Правда ему казалось, что он здорово помогает отцу и дяде Ване собираться в тайгу орешничать.

Всё деятельно укладывали в мешки все необходимое в столь длительную, на целый месяц, поездку. Заготовка кедрового ореха для местного населения все равно, что сенокос.

А тут ещё выяснилось, что с отцом и дядей Ваней едут и они, то есть Колька с матерью. Ну, тут уж Колькиному усердию не было предела. Да ещё дядя Ваня подливал масла в огонь.

На фоне дяди Ваниной долговязой фигуры Колька выглядел просто гигантом — чуть выше голенища сапога. Это обстоятельство не раз служило поводом для заразительного смеха над Колькиными промашками. И на сей раз дядя Ваня не преминул уесть своего любимца. Связав два мешка за горловины, чтобы можно он было их перекинуть через плечо и отнести в лодку, он предложил это сделать Кольке. Конфуз был явно на лицо. Колькино плечо было чуть ниже перевязи на мешках. Все старания закончились тем, что мешки просто-напросто придавили носильщика. Пока он пыхтел, высвобождаясь из-под мешков, пришла на выручку мать, вручив Кольке котелок с ложками-поварешками. И вот они на пару с дядей Ваней начали переносить упакованные пожитки в лодку.

			Николай Юшков (Красноярский край)

На взвозу под ноги Кольки попался камень, ну и понятно, что содержимое котелка разлетелось в разные стороны. Дядя Ваня и тут не упустил случая и, пока Колька собирал ложки и вилки, припрятал детскую ложку. Этот подвох обнаружился на первом же ночном привале, когда приспело время ужинать, а хлебать похлебку из тетерки нечем. Кольке пришлось глотать слюнки и дожидаться, пока кто-то первый уступит ему своё «орудие труда».

А вот после ужина надо было посмотреть, как мальчишка обхаживал дядю Ваню. И повод был, ох, как жизненен — была нужна деревянная ложка.

Поддавшись на уговоры, дядя Ваня вынул из костра толстую обгоревшую ветку дерева. «Это ольха» — объяснил он племяннику и начал ножом доделывать и подправлять то, что успел сделать с веткой костер. А мальчишку отправил к речке по воду с котелком. Когда Колька, пыхтя и отдуваясь, притащил чуть ли не полный котелок воды, дядя Ваня начал окунать заготовку будущей ложки то с одной, то с другой стороны в воду и класть сухой стороной в костер. Дождавшись, пока заготовка слегка обгорит, он соскабливал нагар, и, в конце концов, ложка получилась на загляденье — маленькая, гладкая, коричневая, в общем, чудо ложка, как раз по Колькиной руке.

Колька с этой ложкой не расставался ни днем ни ночью, и, как истовый охотник, носил её за голенищем своих сапог, яловых, сшитых одним старовером в знак своей дружбы с Колькиным отцом.

* * *

...Вещей в лодку натаскали много. Разместили их по длине лодки на три равные доли.

А что за лодка была у Колькиного отца с дядей Ваней! Чудо лодка! Долблёная из огромной кедры, с подшивами-набойками для увеличения высоты бортов, длинная — девять метров. Весел лодка не имела, кроме одного небольшого одноручного — для рулевого. Ходили на таких лодках по местным мелководным рекам на шестах. Даже сейчас, в наш техногенный век, многие водномоторники позавидовали бы, если увидели бы, как шесть крепышей-сибиряков, стоя по трое на борт по отработанной методе, четко бросают свои шесты с металлическими наконечниками на нижних концах вперед по носу лодки. Опираются ими об дно реки, и лодка плавно, словно барс сибирский приподнимается и делает прыжок вперед. Движение лодки напоминает чем-то прыгуна с шестом — лодка идет плавно, покачиваясь и не производя никакого волнения воды. Шесты издают своими наконечниками, ударяясь о гравийное дно реки, звук, напоминающий звук рухнувшего огромного дерева на лесозаготовках. Скорости движения лодки могут позавидовать владельцы лодочных моторов и неуклюжих (типа «казанки») лодок. Ну, а в нашей лодке, подготовленной к походу, все скромнее. И шестовиков всего трое, и груза поболе, и «рулевой» определен вперед смотрящим, т.е. Кольку разместили на мягком мешке на носу лодки.

Лодку столкнули поглубже в воду, все разместились по своим местам. Мать всех перекрестила. Отчалили. И пошла плавная работа шестами — попеременно по правому и левому борту лодки. Лодка ходко пошла вверх по течению.

До намеченного кедровника было не менее двух дневных переходов с ночевкой. Тот ночной привал и золотисто-коричневая ложка запомнились Кольке на долгие годы. А пока он лежал на носу лодки вниз лицом и смотрел, как из-под носа лодки брызгали серебром рыбьи мальки. Если же ему удавалось узреть в хрустально-чистой воде крупную рыбину, он вопил, как болельщик на чемпионате по футболу в Бразилии. Отцу приходилось студить его пыл каплей воды с наконечника шеста прямо за шиворот куртки.

Так и добрались до намеченного места к вечеру второго дня. Переночевали. А на утро началась работа. Трудная, порой изнурительная. Надо было перенести все припасы к облюбованному для табора месту. А это около двух километров от берега реки. И отец с дядей Ваней не единожды проделали такие походы с мешками на плечах. Дядя Ваня ещё поутру из одного такого похода принес несколько рябчиков, и мать занялась готовкой обеда. Ну, а Колька накомарником ловил рыбьих мальков и грозился всех накормить ухой.

Обед обошелся без ухи, а вот вечером отец выхватил из реки нескольких хариусов. Они и Колькины «таймени» составили отменную уху. Поужинав и спрятав лодку в прибрежных кустах, все двинулись к новому месту жительства. Колька преодолел этот маршрут верхом то на отцовском, то на дяди Ванином загорбке. Место для табора было выбрано по-сибирски основательно, со вкусом, с учетом техники безопасности по охотничьим меркам. Шалаш устроили между двух деревьев. На нижних ветках кедрачей положили жерди и наклонно, от этих жердей к жерди, лежащей на земле, разместили вниз макушками молодые ели и пихты. Навтыкали их так плотно, что стену эту непросто пробить даже палкой. Стена пружинила и надежно защищала в дальнейшем обитателей шалаша от непогоды. На полу в шалаше настелили плотный толстый слой пихтовых веток, и тоже макушками в сторону костра.

Колька было воспользовался этим качеством пола как катушкой, но инициатива была сразу пресечена, и на выходе из шалаша положили дополнительную жердь. Опасность укатиться прямо в костер была ликвидирована.

Костер был расположен перед шалашом на обширной поляне, которая заканчивалась крутым обрывом к водам таежного ручья. Лабаз для хранения припасов расположили так, что из любого уголка становища он четко просматривался и мог быть защищен огненным боем, как выражались аборигены. С задней стороны шалаш был защищен от непрошеных гостей из животного мира завалом из нескольких поваленных деревьев.

Оборудование для обработки шишки и ореха расположили на поляне. На все эти благоустроительные мероприятия понадобилось несколько дней. Не торопились, все делали основательно.

Параллельно с этим обследовали весь кедровник, определили запасы шишки, присмотрелись к следам местного населения. Крупного зверя не обнаружили. Для заготовки мяса пришлось сходить за границы кедровника. Дядя Ваня с этой задачей справился отменно, и мяса хватило до конца сезона, даже немного домой привезли. Хранили его на выходе вечной мерзлоты к обрывистому берегу ручья, под толстым слоем лесного мха. Все эти тонкости Кольку волновали постольку поскольку. Однако рефлексы таежника нарабатывались, и все увиденное и запомнившееся в детстве не раз и не два сослужило ему добрую службу в дальнейшей жизни. А пока он старательно участвовал в заготовке дров, с упоением лазал по маленьким кедрушкам и срывал на удивление крупные шишки. Вечерами пек их на костре и искренно, от души оделял ими взрослых.

Все подготовительные работы были закончены. Колоты, главное силовое орудие, были изготовлены с любовью. Колот — это вроде стенобитного молота древних. Большущая колотушка на длиннющей рукоятке — крестовина, состоящая из большой, около метра длиной, чурки и длинной рукоятки, до четырех метров длиной. И все это соединено особым клиновидным способом, укрепляющимся от длительной эксплуатации. Рукоятка гладко обработана, чурка в месте соприкосновения со стволом кедры размочалена, чтобы не поранить кору дерева. И вот это сооружение весом 20-30 килограмм, а то и поболее — шишкарь таскает от дерева к дереву. Концом рукоятки упирает в комель кедры, а чурку на другом конце рукоятки поднимает и прислоняет к стволу дерева. Отдышавшись, а то и пригласив помощника, чурку отводят от дерева метра на полтора, и с силой ударяют по стволу кедры. По стволу кедры выше колотушки к вершине и концам ветвей проходит мощная нервная дрожь. И, если шишки поспели — они сыпятся дождем на головы шишкарям. В этом случае говорят, что «шишка идёт на колот». А пока шишка все ещё не шла на Колот.

И один из двух колотов стоял прислонённым к контрольной кедре, а другой Колька с помощью дяди Вани превратил в горячего рысака и скакал на нем в свободные минуты от основной своей обязанности — службы на побегушках. Все томились от безделья и обстукивали контрольную кедру. И вот как-то после легкого утренника шишка пошла. И началась страда.

* * *

Через неделю изнурительной работы от зари до зари все валились с ног, добравшись до шалаша. На первых порах самой неблагодарной работой была сушка шишки. Сушили ее, рассыпая по площадке на специальных сушилах (стеллажах) вблизи костра. Шишку надо было ворошить, и это вменялось в Колькину обязанность. Первая шишка была густо облеплена каплями кедровой смолы, и можно представить, во что превратился юный шишкарь. Одежонка на Кольке, пропитавшись смолой, гремела, как рыцарские доспехи. На руках и мордашке налип толстый слой смолы, уже ничем не смывавшийся. А вот белые, длинные волосенки походили на конский хвост, облепленный репьем. Это обстоятельство вынудило дядю Ваню точить целый вечер свой нож и при свете костра подстричь Кольку под Котовского. И Колька стал похож на колобка, но только с ножками. По этому поводу пытались сочинить новую сказку.

Ну, а сушили шишку для того, чтобы она лучше разминалась на вальках и орех не прилипал к шелухе. В дальнейшем шишка высыхала на деревьях и попадала на обработку без предварительной подготовки. А вот первую неделю с ней пришлось повозиться. Как говорится, «сказка скоро говорится — дело мешкотно творится». Но все же дело двигалось. Росла гора шелухи на площадке, росло и количество полных мешков с чистым орехом. Поставили вешала, накрыли их крышей из корья и подвешивали к ним мешки с орехом. А под вешалами оставляли горки чистого ореха для братьев меньших — бурундуков и белок, чтобы они мешки не тревожили. И ночами при затухающем костре долго слышались разбирательства между «рыжими» и «полосатыми».

Среди круговерти дел и уже подкатывающей усталости, не забыли Колькин юбилей. Ему исполнялось пять лет. По этому поводу жарили шашлыки из дичины и грибов боровиков, пили чай из душистых трав. А дядя Ваня по этому случаю принес целый туесок брусники, голубики и уже переспевшей кислицы. Кольке-то некогда было этим делом заниматься, он провеивал на сите орехи. День был расписан по минутам, хоть Колька ещё и не знал, что такое минута.

Кульминацией юбилейных торжеств был устроенный дядей Ваней салют, как говаривали несколько лет тому вперед, — двадцатью залпами. Дядя Ваня выстрелил из правого ствола своей двустволки патроном, который застрял в стволе и вытащить его можно было только шомполом, предварительно выстрелив. Но это обстоятельство ничуть не умалило торжественного момента, тем более что Кольку в эти тонкости не посвятили. Это мать много лет спустя рассказала Кольке об этом, когда уже ни отца, ни дяди Вани не было в живых — погибли на фронтах Великой Отечественной.

А вот отец из своего ружья не салютовал, даже по столь торжественному случаю. Да и вообще он редко, особенно без крайней необходимости, из него стрелял. Берёг его как зеницу ока. А было оно у него «турецкое» со стволами из дамасской стали, все до такой степени разукрашенное гравировкой, что вроде бы и места живого не было. Было оно тоже двуствольное. Курки походили на конские головки на изящно изогнутых шеях — ну, прямо арабские скакуны. На курках и под ними в металл были вделаны какие-то камни, которые при свете костра всегда подмигивали Кольке разноцветными огоньками. К этому ружью Кольку тянуло как магнитом, особенно из-за одной его особенности. Если подуть в отверстие стволов, тонких, как бумажка, то раздавался звук, который приводил Кольку в такое уныние, что он старался забраться головой подмышку отца.

После дяди Ваниного салюта отец разобрал своё ружьё, взял ствол в руки, поднес окончание ствола к губам, и из отверстия, куда вставляются патроны, полились над тайгой чарующие звуки. Колька заметил — даже искры из костра устремились ввысь вслед за звуками. Мать почему-то тихо заплакала, ну, а Колька, глядя на нее, тоже разревелся. Тем и закончились юбилейные торжества. А некоторое время произошло событие, ради которого и затеяно это повествование.

* * *

Всю шишку на ближних подступах к табору пособирали, да и пошла так называемая паданка. Работать сборщикам стало легче, но ходить уже надо было на большие расстояния. Стало не хватать рабочих рук. Попытались привлечь к этому делу и Кольку с матерью, хотя бы до обеда. Ну, а после обеда каждый занимался по давно заведенному порядку. Однако Колька не оправдал надежд, подвел его крохотный рост. Продираясь во мху от дерева к дереву, он тонул в нем почти по горло, быстро выдыхался и начинал канючить. Отцу и дяде Ване приходилось помогать Кольке добираться до шалаша, а там он мертвецки засыпал, чего очень редко удавалось добиться от него в обычных условиях из-за его кипучего нрава. Вот и пришла кому-то идея оставить Кольку на таборе одного. Его и раньше оставляли спящего одного, но уходили от табора недалеко. Проснувшись, Колька не паниковал, а начинал заниматься насущными делами. Разогревал на костре оставленный для него завтрак и завтракал. А тут и взрослые возвращались. Вот такая деловитость и подвела бывалых охотников. Да и они сами расслабились. Когда все совсем хорошо, то это не совсем хорошо. Исходив вдоль и поперек весь кедровник, никто из них ни разу не видел следов хозяина тайги. Одного не учли. Появившаяся в изобилии шишка-паданка, неминуемо должна была привлечь «на хлеба» не только братьев меньших, но и хозяев тайги. Вот они и объявились — первые ласточки.

Как-то в одно утро Кольку оставили спящего в шалаше, укрыв потеплее, а сами все трое ушли собирать шишку и довольно далеко. Проснувшись, Колька обнаружил, сто у него гость — большая черная собака. Живого медведя ему ещё не доводилось видеть, а тут к тому же не настоящий медведь — медвежонок. Вот и ошибся будущий таежник. И повел себя как обычно вел себя с сибирскими лайками — собаками добрейшей души, преданнейшими друзьями человека. Гость вел себя бесцеремонно. Лежал на куче шишек, давил их лапами и выбирал языком орехи, весело хрумкая.

Колька предложил ему чистых орехов, и нашел должное понимание. Особенно понравились гостю поджаренные на костре орехи. Они так весело хрустели на зубах гостя и все это со скорлупой. Колька тоже попробовал похрустеть орехами со скорлупой — не понравилось.

Гостевание продолжалось, дружеские отношения углублялись. Дело дошло до того, что Колька уже сидел верхом на спине гостя, запустив пальцы рук в загривок. Все эти действия сопровождались Колькиными возгласами и каким-то странными похрюкиваниями гостя. Но тут гость насторожился, резко вскочил, сбросил с себя Кольку и шустро скрылся под обрывом у ручья. Падая через голову, Колька увидел вошедшего на поляну дядю Ваню и ещё заметил, что его новый друг был без хвоста. Дядя Ваня все это, оказывается, тоже видел и немедленно прервал идиллическую картину. А Колька взахлёб рассказывал о новом друге. После этого случая Кольку больше не оставляли одного. Дядя Ваня оставлял матери свое ружье, но делал вид, что оставляет его Кольке. От такого доверия Колька подрастал прямо на глазах, его грудь распирала такая гордость, что на вид он стал шире в плечах. А тут через несколько дней с Колькиным отцом произошла веселая история.

Отец возвращался в табор, ружье висело на ремне через шею. Ремень был придавлен полнющим мешком с шишками, стоящем за спиной на поняге (разновидность современной тележки для хозяйственной сумки, только в первобытном варианте). И вот в какой-то момент мешок становился все тяжелее и тяжелее. Отец и так шёл, тяжело переставляя ноги, — устал. А тут ещё Ванька балуется. Вот он его и опоясал ласковым словцом. Мешок освободили. Отец повернулся и остолбенел. Передним на задних лапах стоял огромный медведь и так укоризненно мотал головой и осуждающе смотрел на отца, что отец невольно громко рассмеялся. Медведь опустился на все четыре лапы и, несколько раз оглянувшись, степенно удалился. Отец часто вспоминал этот случай, заразительно смеялся и просил своих друзей подучить его выражаться трех-четырехэтажным — на всякий случай.

Шишкарский сезон заканчивался. Постепенно все сворачивали. На Лабазе освободившееся от припасов, место занимало уже не нужное оборудование. Вернули из дальнего угла кедровника колоты и закрепили в вертикальном положении на контрольной кедре. Действовали по древней заповеди: старый друг — лучше новых двух. Поэтому все, чем пользовались и что было проверено на прочность и надежность, всё прибрали к месту в надежде вернуться сюда на будущий год.

А на будущий год — война...

* * *

Разобрали кровлю и пол в шалаше, сложили в центре поляны костер, поставив вертикально все елки и пихты от кровли. Всю шелуху от шишек загрузили в небольшую болотинку. Кострище, так честно служившее всё это время, окопали по кругу ровиком. Разожгли костер и последний раз на этом месте приготовили обед. Обедали под шум и треск второго огромного костра из кровли шалаша. Когда все прогорело, оба кострища залили водой из ручья, но запах гари чувствовался ещё несколько дней. На это и рассчитывали таежники. Мешки с чистым орехом были относительно надежно защищены этим запахом от хозяев тайги.

Всё было закончено. Посидели перед дорогой. Все нагрузились, кто неистраченным, кто вновь приобретенным добром и неспешно пошли гуськом к реке, к лодке.

			Николай Степанович Юшков родился 8 сентября 1935 года. Описываемые события происходили в окрестностях пос. Келог Туруханского района Красноярского края.Николай Степанович — отец одного из наиболее ярких современных педагогических исследователей Алексея Юшкова.

Колька проделал этот путь уже самостоятельно, он окреп и возмужал. Полезный труд крепит душу. На берегу реки подобрали новое место для табора, построили шалаш и прожили в нем несколько дней. Постепенно перенесли все мешки с орехами, а набралось их чуть больше сорока штук. Эта операция для отца с дядей Ваней прошла трудновато. Каждый мешок весил более полусотни килограммов, а расстояние около двух километров. После того, как орехи были на месте, стали вязать плот. В центре плота (в специальное гнездо) поместили лодку и уж в нее загрузили все мешки с орехами и пожитками. Попутно насобирали брусники, а Колька все это время настойчиво рыбачил отцовской удочкой с наполовину укороченным удилищем, и даже один раз накормил всех ухой из ельчиков.

Всё. Отчалили. Все разместились поудобнее. Кольку закопали между мешками, потеплее укутали. Резко похолодало. И пошли самосплавом, без остановок...