Владимир Круглов. Застывшее время. Документальная повесть
Финал
Мы поступили верно, точно в соответствии с инструкцией
Б. П. Жидков
Вот наше повествование и подходит к концу. Но не надо думать, что все закончилось спокойно. Спокойно из этого лагеря уехать, наверное, было просто нельзя. Поэтому уже за 4 дня до окончания смены я подозревал надвигающуюся бурю, тем более, что все было как-то подозрительно спокойно.
И буря не замедлила разразиться. Случилось это за 3 дня до окончания третьей смены и всей, собственно, лагерной кампании. Главным катализатором ситуации естественно оказался опять же наш любимый мужчина — директор. Суть в том, что директор играл в волейбол. Это была одна из его любимых спортивных игр, и все было бы прекрасно, если бы, как всегда не ряд обстоятельств.
Первое обстоятельство состояло в том, что в волейбол директор играл обычно вечером и, как правило, в не особо трезвом состоянии.
Второе обстоятельство было более труднопреодолимым — директор не умел проигрывать. Это означало, что в тех случаях, когда счет вдруг внезапно оказывался проигрышным для его команды он терял покой и склонен был винить всех кого угодно в происходящим. За исключением себя, разумеется. С присущим ему, естественно, темпераментом.
Так вот в данном конкретном случае обстоятельства игры были таковы. Матч проходил после ужина — примерно в 21.00. Играли две смешанные команды — в одной были дети и взрослые и в другой. Взрослые были представлены вожатыми, физруками и, собственно, директором. Дети — ребятами первого отряда.
Судила игру Маша — та самая, что во второй смене была вожатой первого отряда. Я не берусь за точность описания самого матча — к сожалению, мне не довелось присутствовать в зале на игре, но с моей стороны наблюдения события развивались так.
Сначала из спортивного зала донеслись крики. А я находился в методическом кабинете — другое здание между прочим. Крики услышали также в коридоре, где уже укладывали спать детей. Тоже другое здание.
Потом у меня в методическом кабинете появилась Маша чем-то сильно расстроенная. Она была достаточно возбужденной, чтобы я рискнул ее о чем-то расспрашивать и она просто ушла, хлопнув дверью, после того как сказала несколько непонятных по смыслу фраз, что-то вроде:
— Меня все достало, ..., и этот...., — после этого Маша довольно точно выразилась, кого она имеет в виду, а также указала направление куда, по ее мнению он должен пойти.
Хлопнула дверью она тоже неслабо, а учитывая, что Маша являлась девушкой статной, то с потолка упал приличный шмат штукатурки.
Я немного напрягся, зная, что Машу, несмотря на ее повышенную активность, вывести из состояния равновесия все же трудно. После этого я услышал крики в коридоре и вышел на звук.
В коридоре сидел директор и гневно вещал о том, что он... да что же это такое... да как только такие люди...
Я подошел к нему и рискнул поинтересоваться, в чем собственно дело? Дело, оказалось вот в чем. Эту картину я составил уже немного позже из сообщений разных лиц, но донесу ее вам сейчас в полной мере.
Оказывается, в этот злополучный вечер директор проиграл. Точнее, проиграла команда, за которую он играл. Судила игру, как я уже сказал Маша, и, поскольку разрыв в очках был очень невысок, директор счел, что Маша судила нечестно, и обрушил весь свой гнев и досаду на нее.
Я не готов утверждать, кто же на самом деле там проиграл, а кто выиграл, но, на свою беду, попытался немного успокоить Бориса Петровича, что, мол, не корову проиграли... С этой минуты директорский гнев частично обрушился на меня.
— Этот гуманитарный педагогический институт, — кричал он, — дернул черт меня с ним связаться... («Вот уж правда», — подумал я), — да как же можно давать детям такой урок лицемерия... (это он про Машу — мол даже дети видели, что она судила нечестно)
— Скажите, — поинтересовался я у него, — неужели вы думаете, что дети в этой ситуации будут предельно искренни? Вы же директор! Разве они могут сказать вам: «Борис Петрович, нет, вы не правы?»
Кстати, будущее показало, что те самые дети, на которых директор так горячо ссылался как на свидетелей своей правоты, впоследствии объясняли свое поведение так:
— Он же директор! Что еще мы могли ему сказать!?
После моей фразы директор безапелляционно заявил:
— У нас прекрасные дети в лагере. Они не будут врать. Они всегда честны и искренни. И вообще у нас замечательные дети, чего нельзя сказать о взрослых.
Это, вероятно, был камень в мой огород и огород вожатых, но я уже не мог остановиться.
— А что же тогда эти замечательные дети так себя ведут? — осведомился я, — посылают матом воспитателей, никого не слушают...
— Это такие воспитатели, — категорично заявил он. — они того заслуживают.
— Что ж вы с такими работаете тогда? — удивился я, — и, потом, наверное, их стоит уважать хотя бы за их возраст...
— Нет, — опять категорично заявил директор, — не за что. Не стоит. И вообще я давно бы всех выгнал.
Тут я понял, что разговор пора заканчивать ибо вряд ли мы смогли бы с ним до чего-нибудь договориться.
— Ну что, — ответил я, — ваше право. У меня, конечно, немного иное мнение...
Видимо эта фраза оказалась ключевой. С этой минуты события закружились с невероятной быстротой и, честно говоря, я так и не понял, чем же его так задела эта фраза.
— Вы прямо сейчас уедете, — заявил он мне вдруг.
Я сначала не понял. Как-то я не очень готов был к такому повороту разговора, тем более, что мне казалось, что беседовали мы с ним довольно мирно — учитывая его способности к громким крикам.
— Уважаемые, Владимир Витальевич сейчас уезжает, — это уже было охранникам.
Я уже ко всему привык в этом лагере, но меня опять сумели в нем удивить.
— А в чем, собственно, дело? — поинтересовался я у него.
И вот тут его прорвало, и он все-таки начал орать. Как выяснилось в этом лагере «Никаких других мнений в этом лагере быть не может», «Приезжают всякие», «Все ходят и записывают в блокноты...» и еще много такого же.
Фраза про блокноты относилась, видимо, ко мне и к Светлане Анатольевне, поскольку мы не могли не записывать все перлы Бориса Петровича, которые вы имеете возможность увидеть в данном труде в качестве эпиграфов к главам.
Кроме блокнотов фигурировала еще одна интересная история с записями — но уже на диктофон. В главе «Директор» я приводил расшифровку диктофонной записи, сделанной нами на одной из линеек. К сожалению, до директора каким-то образом дошла информация о том, что эта запись была сделана — но кем или когда — он выяснить не смог. Развитием этой ситуации стала моя замечательная беседа с Татьяной Александровной. Инициатором ее была она. Мы уединились в ее кабинете и она сообщила мне:
— Владимир Витальевич, тут вот Борис Петрович говорит, что вроде как кто-то из вожатых записывал его на ТЕЛЕФОН...
Я искренне порадовался в душе по поводу ее неосведомленности о существовании на свете цифровых диктофонов и как мог удивленно пожал плечами:
— И что? Что здесь такого? Меня вот хоть на камеру снимайте. Честному человеку скрывать нечего.
— Ну да, — согласилась она, — но все-таки ему неприятно... вы поговорите с вожатыми.
— Я поговорю, — сдерживая улыбку, пообещал я и на этом наш разговор завершился.
Так вот, возвращаясь к ситуации. Я выслушал все эти тирады, подумал про себя, что вот это — диагноз и пошел к себе в комнату собирать вещи. Там мне встретились Сережа и Саша, старший вожатый. Я сообщил им, что я уезжаю. Они сильно удивились и попытались убедить меня в том, что волноваться не стоит, а стоит пообщаться с директором спокойно и все уладить.
Я усмехнулся в душе, но переубедить их не смог, и они отправились к Борису Петровичу. Борис Петрович встретил Сережу вопросом: «А вы кто такой? Я вас не знаю!»
Сережа как-то не ожидал этого вопроса от человека, с которым несколько дней уже работал бок о бок и не сразу нашелся что ответить.
В общем, как я и говорил им, диалог ни к чему не привел, да собственно, я и был этому рад. Мы собрались и спустились вниз, где нас встретила Татьяна Александровна, в глазах которой светился непередаваемый ужас.
— Мальчики, зайдите, пожалуйста, на минутку, — попросила она.
Мы зашли и, грешным делом, подумали, что она собирается извиняться. Действительность оказалась куда прозаичнее.
— Я не знаю, как вам сказать... — начала она, — но вы понимаете...
Мы несколько минут слушали, как она ходила вокруг да около, а потом не выдержали.
— Ближе к делу можно?
Она глубоко вдохнула.
— В общем, не могли бы вы показать охране свои мобильные телефоны. Приказ директора.
Мы переглянулись. Самое сложное было не улыбнуться.
— Конечно. В чем вопрос... — можно было и поупираться из этических и нравственных соображений, но мы наслаждались моментом.
Татьяна Александровна вздохнула с облегчением.
— Ну и хорошо. До свидания, мальчики!
Мы вышли, еще раз переглянулись и пошли укладывать вещи в машину. У ворот нас остановила охрана.
— Ребят, не могли бы вы зайти на минутку...
Мы зашли.
Охранники из всей этой команды оказались наиболее адекватными людьми. Видно было, что им дико неловко, и они тоже ходили вокруг да около не меньше пяти минут. Через пять минут мы опять не выдержали.
— Что нужно-то? Телефоны показать?
Охранники радостно выдохнули.
— Да. Извините нас...
Мы показали. Охранники зачем-то переписали их модели, потом вернули нам... Не смеяться было тяжело.
Наконец ворота закрылись, и я с облегчением подумал, что больше сюда никогда не вернусь...
