Андрей Михайлов

Санкт-Петербург

REQUIEM химере

Фарисейская закваска суть гордыня людей, поклонившихся своему собственному умозрению.
Августин

Не называются чернью люди, похожие на землю... Напротив, те, которые не желают понять, хотя им должно понять... Вызвав из тьмы дух разрушения, нечестно говорить: это сделано не нами, а вот теми.
А. Блок

В основе мироощущения любого интеллигента, в той глубине, где у него рождаются наиболее им ценимые его идеи о мире — и тем самым, в силу говоримого ниже, рождаются уже искажёнными — лежит страх. Страх этот проистекает от нравственной неполноценности. Точнее, от очевидного несоответствия между относительно высокой интеллектуальной умелостью, и более или менее выработанной образованием способностью облекать в словеса почти любые свои идеи, представления о реальности и суждения о добре и зле, а также детали, нюансы, возможные чувство- и мысле-формы, — и нравственной неразвитостью, т.е. неспособностью наполнить эти формы настоящей искренность или, по-другому, Духом Божьим — именно потому, что слова почти вытеснили дух, почти отгородили человека от открытости духу. Эта постоянная генерация виртуозных и умелых, но духовно-ущербных, смещённых словес и есть шумовое выражение нравственной недозаполненности интеллигента, его неполночувствия, и , как следствие, — его самоутверждающегося самобегства!

Как всякий страх, страх интеллигента больше всего боится самоосознания, т. е., прежде всего, точного называния своей вины. От почти честных, почти искренних чеховских героев — почти прозревавших свою истинную вину — неверие и нелюбовь к людям — но лишь почти, почти! — а по сути, даже если и творивших доброе, то лишь случайно, мимоходом, не выкладываясь полностью — а полностью всегда продолжая быть занятым собой, своими ощущениями, своими химерическими проектами будущего и своей фиксацией на очевидной отвратительности настоящего (виноваты другие!..) ...От этих чеховских, ещё почти невинных, ещё почти героев — к героям черноватеньким, криминальным, героям, нашедшим своему чувству вины другого виноватого — этот ряд начинается от одиозных из декабристов и радикально-либеральных критиков и заканчивается всякими народниками, кадетами, эсерами-эсдеками и прочей революционной публикой всех мастей, — к людям, уже вполне подчинившим любовь прожектерству, интелектуально-протестному самоутверждению, либо прямой прогрессивной ненависти; и от этих героических идеологов-разрушителей-убийц “старого мира” — к современным уже вовсе не- героям (т.е. к ничем своим уже не жертвующим, если даже и очередным обличителям и разрушителям очередного старого мира — то лишь попутно, не в ущерб себе, покуда выгодно, а главное — поклонившимся уже вовсе своему желудку — этим банкирам и махинаторам, рекламщикам и информ-манипуляторам, политикам и пиаровцам, этим всё имеющим и всё продающим, исключительно образованным и умело вяжущим лыко стяжателям — а чего: денег, власти, влияния или иного инфраструктурного капитала — уже не важно...

Всех этих людей, как бы прото-, просто и пост-интеллигентов объединяет одно — почти в хронометрической последовательности: нарастающая неспособность признать себя виноватым: от смещения акцентов к полному непониманию самой проблемы своей вины... (Как это? Я — прав, я же пробился, я же умный — значит, моя позиция, это моя заслуга, какая вина? — про “первый станет последним” они и слыхом не слыхивали, а если и слышали (образованные!) то всё равно их заморенному нравственному чувству подобная абстрактная фраза (поскольку не потакает справедливым амбициям выдающегося человека)ничего не говорит...)

...от чувства вины перед народом. (Но ведь не перед Богом всё-таки; народ-то, т.е. в виде конкретных личностей, не очень-то уважаем: да и как можно уважать человека, который если и думает о чём, так о навозе для поля, а в твоих словесах и прогрессивных проектах ни бельмеса не смыслит; вина-то выходит всё перед ним какая-то театральная). А в отместку за это, чтоб понатуральней было (я же виноват перед тобой, народ), надо дать ему почувствовать его обиженность и угнетённость, надо ударить в колокол и разбудить его, и путём впрыскивания всё более низких и разрушительных идей добиться, чтобы он поднялся (не на меня, не на меня — на разных мерзких правящих властителей...); а когда зверь, наконец, проснётся и — потому что всё окажется по-настоящему — станет по-настоящему же страшно — тогда, чтобы сохранить лицо, нужно будет быстренько “сменить парадигму” и перейти от чувства вины перед народом к чувству вины народа перед мной (вариант: серой злобной страны перед просвещенными добрыми нами...) И закончить уже откровенной и неприкрытой пропагандой голого самоутверждения талантливой личности среди сборища ублюдков, войне каждого против всех, где, на фоне смерти всех духовных критериев, единственным структурообразующим фактором становится капитал. Какой — неважно. У кого больше, тот и больше как личность... А то, что это накопление наших капиталов (наш рост как личностей) происходит на фоне обнищания и вымирания аутсайдеров, на фоне информационного, нравственного и физического растления, на фоне наркотиков и войн — то это опять же: народ сам виноват передо мной (нами): в том, что наша ненастоящая идея джентльменской игры цивилизованных стяжателей оказалась такой же химерой, как и все наши остальные ненастоящие (т.е. без сердца, без Духа Божьего) идеи.

(Конечно, “горе соблазнившим малых сих”, — но ведь это же опять сказал Некто, кто не слишком уважал интеллигенцию. Да и вообще сказал много лишнего и нам мешающего — за что и был по закону распят. Мы вообще на самом деле очень любим всякое закон и право — но лишь до тех пор пока оно работает на нас. А с нецивилизованным народом что и делать мне — продвинутому человеку , кроме как соблазнять его, — а потом презирать этот недостойный народ за то, что вдруг так грубо обнаружит то,чем я его искушал так тонко.)

Как всякий страх, которому подчиняешься, интеллигентский страх, трусость в ситуациях роста вседозволенности (“свободы”) трансформируется в агрессию. Пусть виновные встанут перед судом (кто, кроме юристов, сумел бы так формулировать?) — эта вполне интеллигентская идея закономерно завершилась революцией и террором. По другому искупить превышение человеческих полномочий до Божьих оказалось невозможным. В нынешнюю российскую пору перестройки и демократических реформ идея суда интенсивно поэксплуатировалась уже по отношению к самому тогдашнему страшному исполнилелю-стрелочнику: Сталину и коммунякам (любопытно, как при этом многие вспоминатели ”забыли” о своем собственном соучастии в репрессиях (Хрущев,Волкогонов,Разгон...), не говоря уже о тотальном забвении куда более страшной вины — вины не пешек,но “ферзей” — вины создателей той же разрушительной идеологии, носителей того же самовлюбленно-прожектерского, презирающего мир духа). Идея суда, впрочем, потом благополучно захлебнулась: именно потому, что виновным оказался весь народ (не я, а — он); виновным к тому же оказался весь мир, за то, что оказался низок и в нём нельзя строить жизнь нравственно (я — знаю!.. любой образованный человек — знает!.. Только дурак может еще чего-то — себе во вред — пытаться. Для умного же теперь нравственность — это стяжательство по научному). Уважать такой виноватый передо мной мир нельзя: по отношению к нему остаётся самоутверждаться.

При этом не стоит думать, что такое снижение планки привело и к снижению агрессии: деятель эпохи российской революции считал своими тех, кто за народ — по отношению к казавшимся другими можно было реализовывать свою ненависть; банкир эпохи реформ считает своими тех, кто за него (да и то постольку, поскольку он их купил), остальные для него вообще не люди (разве что те, кто враг — ещё чуть-чуть...) Финансовая и информационная спекуляция — если посчитать в итоге все последствия, все, как результат даже погибшие тела, не говоря уже о гибнущих душах — видимо, более эффективная форма агрессии, чем война классов. В каком-то смысле мыслящий негероический герой нового времени уже никого не ненавидит: все для него уже и так мертвецы. Среда для использования. В лучшем случае — объект манипуляции.

— Но позвольте! — выслушав всю вышеприведённую тираду об интеллигенции и, уже окончательно не выдержав воскликнет некий искренний идеалист, либо политически ангажированный, умело спекулирующий понятиями господин (ныне, в конце века, эти свойства часто неосознанно перемешаны в одной и той же личности), — па-азвольте! Зачем же вы в чёрном-то цвете всё мажете? Ведь есть же и настоящие, истинные интеллигенты, белая кость, так сказать, избранники духа, их-то вы куда денете?

Про настоящих избранников духа — всё верно. Есть. Вот только придётся сделать на это па-азвольтенесколько замечаний. Во-первых, как только мы начинаем делить на истинных и не-истинных, так сразу понятие интеллигентности несколько размазывается и стоит ли тогда таким спекулятивно-зависимым понятием вообще пользоваться? Во-вторых, если “истинный” означает: воплотивший некий идеальный образ данного типа личности, то стоит вспомнить то очевидное обстоятельство, что идеальный образ интеллигента есть, несомненно искажение идеального образа Божьего в человеке, а именно, как уже говорилось, уклонение в сторону образованности, обученности, операциональной умелости, “окультуренности в определённой среде” при относительном доминировании меры этих качеств над мерой служения нравственному закону. “Кто не со мной, тот против Меня.” Как со скорбью говорил все Тот же, не жаловавший интеллигенции. Смысл этой, тоже уже изрядно опороченной и оклеветанной цитаты прост: хоть в малом уклонившийся от нравственной Истины рано или поздно встанетпротив Неё. И в этом смысле банкиры и пиарщики конца века в России и есть наиболее оформившиеся, наиболее законченные, наиболее истинные интеллигенты, то есть люди, в которых образованность, обученность и операциональная умелость максимально доминирует над почти окончательно заглушенным нравственным чувством.

Впрочем, вполне можно согласится с тем позитивом, который содержится в вышеприведённой фразе о ”белой кости” а именно, что “и среди образованных встречаются нравственные люди”. Заметим лишь, что это утверждение отнюдь не тривиально, потому что быть образованным человеком и при этом быть нравственным — труднее.

Именно потому что нужно быть на уровне всей своей умелости (“кому больше дано, с того больше спросится”), нужно переварить в душе весь огромный и отнюдь не всегда чистый груз своего образования и при этом не заразиться; не заболеть теми болезнями, которые так изящно упакованы в умелые тексты; либо, заболев, выздороветь. Такие люди, как некое приближение к идеалу, есть, и они действительно являются светочами нации, всех наций, вот только их светоносность выражена в ответственном служении (часто очень скромном и внешне неярком), а отнюдь не в блестящей, броской и, как минимум, смещающей , если не разрушающей нравственные понятия, фронде.

На этом можно бы и закончить. Дважды в России — в начале века и в его конце — побеждали интеллигентские идеи. Дважды это были именно победы — то есть действия, осуществляемые по принципу деления на своих и чужих. Дважды это приводило к тяжким страданиям соблазнившегося этими идеями народа и к огромным не только политико-экономическим, но и — страшнее — нравственным потерям.

К сожалению — прогресс на этом не закончен. Предстоит еще третья — российская, мировая ли — победа. В мире — во всех областях уже подготовлена почва, уже разработан пронизывающий все сферы механизм конкуренции, уже научились судить лишь по факту победы и реализуемости, уже приучены, что лучший — это лишь самый умелый — тот, кто получил больше всего удачи и успеха. И — венец механизма — победитель — талант из талантов, интеллигент из интеллигентов, делец из дельцов, циник из циников, убийца из убийц не преминет явиться. Имя его — не конкретное, но общеизвестное, общекультурное, сакральное — было названо еще две тысячи лет назад. По-русски — и не только — оно звучит как Антихрист.

Но поклониться ли этому — уже, видимо, весьма близкому — кумиру из кумиров — как и участвовать ли — и в какой степени — в конкурсе-отборе на это вожделенное место — зависит от вас. И чем вы больше сознаете, чем больше имеете шансы — тем больше и — за соучастие — ваша вина.

Так не пора ли перестать кичиться не пора ли — ведь дорога-то в Преисподнюю — перестать претендовать на мне положенное большее, не пора ли перестать лихорадочно участвовать — и других звать к участию — в этой разрекламированной амбициозной всемирной гонке за субстрат.

И поучиться — хоть чуть-чуть — быть человеком, а НЕ побеждающим кем-то лучшим, которому положено. И поучиться — не в рекламно-потребительском, а в подлинном смысле —

жить настоящим.

И тогда — быть может — что-то понять и — быть может — порадоваться, что довелось жить в стране, которая — слава Богу — еще не дальше всех продвинулась в утрате этого умения.