Концерт
в Ленинградском государственном университете
Добрый вечер. Мне сказали, что у вас тут принято без объявления войны начинать действия боевые. Несмотря на то, что у нас всё приготовлено для концерта: сцена, микрофоны и прочие дела, у меня вот, со своей стороны, приготовлена программа какая-то даже, которой я могу придерживаться хотя бы для того, чтобы сильно не задумываться, чего же сейчас спеть. Я считаю, что мы вполне можем нарушить те или иные условности хотя бы тем, что вы пожелаете что-то услышать, и это совпадёт с моим сегодняшним настроением, намерением, и так мы и сделаем, увильнём немножко от программы, а может быть, будут заданы какие-то вопросы, написаны какие-то записки, на которые можно ответить не просто словами, а песнями. Это бывает иногда очень интересно.
Вообще, что касается записок, я думаю, что когда я ещё не помру, но уже буду ничего не делать, напишу какой-нибудь трактат. Во всяком случае, географически даже записки можно проанализировать следующим образом. В Москве, например, чаще всего спрашивают: «Не ваша ли песня «Интеллигент, вставай на лыжи», «Смерть кенгуру» или «Сжимая топор в волосатой руке». Целый репертуар появился таких песен. Некоторые даже специально пишут такие песни, чтобы сказать: «Да, есть!» и спеть. В Днепропетровске, например, часто пишут в конце первого отделения: «А теперь спойте что-нибудь хорошее», а в середине второго пишут: «А теперь спойте что-нибудь». Чаще всего просят просто спеть ту или иную вещь, или спрашивают: «Как вы относитесь к Высоцкому и Розенбауму?» Почему-то — всегда вместе, на одной записке. Но иногда, чаще всего всё-таки не в столице, а в провинции, как ни странно, приходят очень интересные записки, в ответ на которые действительно можно что-то спеть. Однажды меня спросили: «Что такое отчаяние?», однажды спросили: «Чего вы ожидаете от предстоящего пленума ЦК по образованию?» — у меня и на это нашлась песня, как ни странно, посвящённая нашему заведующему РайОНО. Так что бывают такие вещи. Если вдруг вы вдохновитесь на какие-то серьёзные жизненные заявки, разговоры, то не стесняйтесь, я буду только рад этому.
Ну, и последнее. В общем-то, я оценил то, что меня приписали к городу Москве. Действительно, я там появляюсь сейчас достаточно часто по разным надобностям, но остаюсь верен глухой провинции, памятуя, что всё самое самобытное выходит оттуда, с окраин, где ничто не мешает произрастать в дикой обстановке на своё усмотрение. И больше того, в своё время наше семейство переехало из Саратова, такого довольно цивилизованного города, вузовского, в Туапсе, а потом даже - в окрестности, и там мы очень хорошо себя чувствуем. Там действительно можно не только пытаться не суетиться, там можно жить, не суетясь, и это меня очень устраивает, потому что это то, к чему я вообще прихожу, может, это и по песням как-то почувствуется, не знаю. Но тем не менее, всё началось с Саратова, и я, наверное, так и начну с саратовской песенки.
«Мне на всех перекрёстках суют сирень…»Я тут тоже иногда буду бормотать свои стихи, кроме песен. Стихи, конечно, бывают в самой такой привычной форме, с рифмами, такие, как в песнях, только без музыки, а в последнее время, года полтора, у меня пошли такие — не совсем обычные, так называемый верлибр. Ну, как в своё время один литературный герой объяснял другому, что проза — это то, что мы говорим в обычной жизни, чем и как мы говорим в обычной жизни. То же самое, наверное, можно отнести к верлибру, не сильно разбираясь, есть там поэзия или нет. У меня даже в этой связи такая фраза всё время в голове стоит: «Поди докажи, что ты не верлибр». В связи вообще со всем, что говорится. Как-то раз, когда я более-менее окунулся в стихи ленинградского поэта Геннадия Алексеева, я понял, что те странные вещи, про которые я не знал, как они называются, и которые у меня появлялись на протяжении нескольких последних лет — это тоже можно считать в каком-то приближении стихами. А сейчас они как-то хлынули бурным потоком, и я их даже иногда на концертах перед песенками читаю. Они чем-то, возможно, дополняют эти песни, оттеняют, и у меня это как-то на контрапункте или на сходстве компонуется. И я даже некоторые песни без этих стихов не представляю. Некоторые, из-за того, что они не в рифму, я плохо запоминаю, я буду по бумажке читать, а некоторые, короткие, наверное, попытаюсь так.
«Есть такая песенка о превратностях любви…»«Не скажу какого лиха ради…»
«Можно пробить талон, и ехать хоть на край света…»
«Что день, что вечер…»
«Не обязательно бежать на почту за газетами…»
«Слепой закат догорел и замер…»
Ну, поскольку в зале сейчас сидят люди достаточно молодые, я немножко эту песню прокомментирую. Иногда спрашивают, кого именно я имею в виду под словом «холера». Я имел в виду заразное заболевание инфекционное, которое как раз тогда, когда мне было примерно столько лет, сколько, в основном, сейчас многим из вас, а именно — 22 года, как раз тогда мы думали, что в Саратове будет такое инфекционное заболевание для всех и для каждого, и по этому поводу мы там все сидели, никто никуда не уезжал. А если бы захотел уехать, его бы просто не выпустили, ему бы билет не продали, пока он не принёс бы большую-большую медицинскую карту, где бы свидетельствовали, что он прошёл все возможные карантины, к тому времени уже, наверное, ехать было бы некуда. Поэтому никого не выпускали, никого не впускали, и у меня не состоялась одна очень важная встреча. Как вы поняли, поскольку эту песню я спел там же, где остальные про любовь, — дело касалось как раз таких вещей. Холера в данном случае — это холера, и всё.
Записка: «Как поживает клуб «Маленьких фонарщиков», и, если можно, — «Знали, но вечерами…», «Третью прощальную», «Кошачий вальс», «Фонарщика», «Старую историю» и «Вторую песню старика».
Почти все из них я и собирался спеть, а те, что не собирался, что — сейчас, а что — чуть попозже, но попробую спеть. Вот я её кладу на видное место.
Значит, как поживает клуб «Фонарщиков». Он, как и все нормальные клубы, почил в бозе, или уж не знаю как, но во всяком случае, он себя полностью исчерпал и был торжественно ликвидирован по договорённости. Мы пришли с ребятами к общему мнению, что он своё дело сделал. Потом были ещё один и ещё один наборы — это были уже другие клубы с другими названиями: «Зелёная гора», «Светлячок»… И сейчас я просто оставил эту работу, потому что и себя, видимо, подысчерпал, надо просто отдохнуть, переключиться. И могу только сказать, что ребята выросли, самый последний из «фонарщиков», кто ещё не прошёл по возрасту армию, сейчас как раз находится там, служит в Прибалтике, ещё двое — в техникумах, кто-то находит себя сейчас потихонечку на педагогическом поприще — многие из «ядра» клуба. Ну, в общем, всё ничего, и жалеть мне пока не пришлось ни о чём в том, что связано с этим клубом, с его результатами. Многие ребята сейчас находятся в посёлке, вернулись из каких-то кругов по другим городам, кто из Москвы, кто ещё откуда, и мы с ними составляем какую-то такую компанию, пока не связанную каким-то конкретным делом, но в принципе к этому готовую.
«Верно, подрастеряли…»Я сразу не среагировал, тут в записке просьба спеть «Вторую песню старика» — я её не спою по той причине, что просто не помню. Дело в том, что примерно две из трёх песен, которые у меня появляются, как правило, очень быстро исчерпывают для меня то, что они несут, то что они реализуют, или не получаются по каким-то причинам, то есть, песня вроде имеет мелодию, все слова, но она не состоялась. Я эти песни обычно или прячу подальше, или хороню. Эта вот песенка как раз такая — мертворождённая. Она прожила буквально пару дней, я её забыл, она в каталоге значится, а я её сам даже не вспомню, так что извините — не смогу.
Я хочу спеть песню, посвящённую одному очень хорошему человеку, попутно он является и одним из моих любимых авторов. Это Александр Краснопольский, куйбышевский инженер. Как-то раз я его услышал, его песни мне запали, и я начал внутренне к нему тяготеть. Потом у нас в Саратове образовался клуб песни, мы пригласили Сашу с концертом, он приехал, мы посидели. Тогда ещё Указа на было, мы после концерта даже вино какое-то пили, разъехались, и у меня появилось ощущение, что чего-то самого главного всё-таки не произошло. И стало так жутко, отчаянно, что я две недели мучился, потом придумал ему вот эту песню, которую я спою. Прошло ещё недели две, и выяснилось, что он испытывал примерно то же самое чувство. Выяснилось это следующим образом: он просто взял и приехал, без лишних слов. И так у нас завязались так называемые отношения, которые длятся и по сегодняшний день. А песенку я спою.
«Жизнь, как жизнь, проскакиваешь зимы, лета…»«Старею, друзей совсем узнавать перестал…»
«Ничего не придумать молчанья уместней…»
(Комментирует записки): Не в лоб, так по лбу: не вторая, так первая «Песня старика». Ладно, я её спою чуть попозже. Нет, первую я пою, она в чём-то моя.
«Сколько на сегодня писем другу? Спойте, пожалуйста, «Синеву».
Всего их было десятка два, из них многие не поются по разным причинам. Но хорошо, я спою «Синеву», спасибо.
«Почему вы опять стали петь «Зелёный поезд»? Раньше вы упорно отказывались исполнять его».
Ответ очень простой. Дело в том, что я вообще эту песню никогда не хоронил, но она всегда встречалась очень неадекватно. Я её считал одной из самых своих грустных, а она всегда встречалась с жутким энтузиазмом в зале, и это меня обескураживало. Но, видимо, за те год или два, что я её не пел, аудитория повсеместно выросла. Во всяком случае, сейчас я уже год её пою, и не было ни одного случая, где бы её, по крайней мере, внешне, воспринимали как-то не так. То есть, наверное, мы с вами немножко умнеем, становимся тоньше, поэтому она опять получила «вид на жительство». Я считаю, это нормальный процесс, это хорошо.
«Часто ли вы чувствуете себя одиноким?»
Ну, честно говоря, я человек замкнутый по натуре, мне действительно хочется, даже необходимо чувствовать какое-то одиночество, не знаю уж, для чего. Может быть, это, конечно, лестно, у Окуджавы была такая песня насчёт тех, кто в стае, тех кто… (Смеется). Может быть, странно причислять себя к тем, кто любит одиночество, но это действительно так.
«Возможно ли, чтобы тебя все понимали, как вы думаете?»
Думаю, что нет всё-таки. Нет, это зависит от сложности того, что ты хотел сказать или что ты ощущаешь. Бывают какие-то очень простые вещи, доступные, наверное, всем. Даже не в том дело, что доступные, а у каждого просто свой набор внутренних сенсоров — кто на что резонирует, и, тем не менее, есть вещи какие-то общепонятные, наверное.
И заявки: «Домишки», «Трава», «Прощание». Я попробую.
«Как вы относитесь к року, джазу, не к хэви-металу только конечно».
Почему «только конечно»? Я, правда, не знаю хэви-метал, так что не знаю, как к нему относиться, а вообще… Джаз я даже пытался играть, немножко писал какие-то джазовые темы, мой инструмент — бас-гитара. Что касается рока, то есть группы, к которым я отношусь с достаточно большим уважением, даже очень большим. Это ранняя «Машина», хотя у меня есть к ним претензии, что они больше разрушали, чем строили, но, тем не менее, я их очень любил. Сейчас — не всё подряд, но тем не менее. Вот Гребенщикова есть интересные работы, которые мне созвучны. Довольно поздно, но до меня дошло, что «Битлз» — это хорошо. Каюсь, я несколько лет их не понимал, а потом понял, что они не только громко поют, но и хорошо, что всё это – музыка.
Ну хорошо, раз вы такие сегодня агрессивные…
«Строить воздушные замки довольно несложно…»«Мы условимся – трупов не будет…»
«Не выше пояса забвения трава…»
Возможно, что-то придётся выбирать, потому что заявок много.
«Вы рассказали о клубе «Маленьких фонарщиков» и его судьбе, но для тех, кто о нём не знал, он так и остался загадкой. Расскажите, что это за клуб, кто туда входит, и чем занимается. Ещё хотелось бы узнать, кто вы по профессии, и чем занимаетесь в своём маленьком посёлке. Заранее спасибо».
Знаете, я, честно говоря, сменил столько разных занятий, что ощущаю себя лицом без определённых занятий, хотя я работаю, даже получаю зарплату. Вообще, сначала из меня попытались сделать вундеркинда, и в 14 лет я закончил музыкальную школу. Дальнейшего успеха это мероприятие не имело в силу того, что в музыкальной школе мне привили такую любовь к музыке, что я постарался держаться от неё подальше несколько лет, пока не начал заниматься самодеятельностью разной.
Потом я получил диплом инженера в политехническом институте и несколько лет подвизался на этом поприще, не могу сказать, что безуспешно, что-то удалось создать для отечества, и в этот период вклинились четыре месяца, когда я работал художественным руководителем большого Дворца Культуры. Произошло это потому, что там был наш КСП, и, видимо, руководство Дворца решило, что у хорошего КСП должен быть хороший президент, и он должен быть хорошим худруком. Где-то эта логическая цепь оказалась неверной, и таким образом я просуществовал в этом качестве всего четыре месяца.
Потом, после переезда в Туапсе, — а Туапсе, как известно, город инженеров и педагогов, то есть, на всех должностях там работают либо инженеры, либо педагоги, — я был механиком по игровым автоматам, лаборантом в школе, играл на танцах в пансионате, ну, и потом удалось создать детский клуб по месту жительства, где первая группа называлась «Клуб маленьких фонарщиков».
Надо сказать, что все эти переходы происходили не осознанно, а просто где-то другого выхода не было, а где-то это давало какую-то свободу для другой деятельности. Точнее, несколько лет я занимался детскими клубами на общественных началах, и был заинтересован в такой работе, которая бы меня не очень обременяла в рабочее время, поэтому меня устраивало почти всё, что этому удовлетворяло. Ну, а потом удалось устроиться штатно педагогом-организатором, и последнее время я им работал. Работал, видимо, слишком не рассчитывая силы, поэтому через какое-то время они начали кончаться, и я решил устроить перерыв.
Сейчас я работаю методистом довольно далеко от своего уютного посёлка, в самом Краснодаре, появляюсь там иногда, методистом в клубе самодеятельной песни. То есть, как говорится, споспешествую его успешному развитию. С этим клубом я сотрудничал так заочно, внештатно, несколько лет, ну, а сейчас это просто такая удобная работа, на которой можно бывать тогда, когда удобнее всего тебе, что-то там делать, и иметь всё-таки простор для какой-то другой работы, если хотите, даже для творчества, хотя я специально этим всё-таки не занимаюсь.
Что касается «Клуба фонарщиков», то это был обычный детский тимуровский клуб, который жил по законам примерно таким, как у Гайдара. Я там был чем-то вроде комиссара. Клуб был достаточно самостоятельный, активный, дела делались самые разные: и старикам помогали, и детским садам, каким-то там школам, чему хотите, и КСП занимались, но не специально, а в основном помогали на слётах во всякой черновой работе, ну, и песни пели, и сочиняли тоже, но, опять же, не специально, а потому что это было как-то в крови, что ли. Свобода самовыражения — она была просто сама по себе, поэтому песни получались у ребят. Такой был клуб, и все остальные тоже были похожи на этот, была разница во всё возрастающей свободе и всё уменьшающемся возрасте ребят, вплоть до первого класса, да даже до дошкольников.
Что тут ещё?
«Спойте «Не испить святых колодцев», «Вертолётик».
Дальше.
«Как-то вы написали венок сонетов, была ли это случайность или литературный опыт, или как? Расскажите его историю. И поёте ли вы со сцены песни Устинова?»
Песни Устинова пою, и не только Устинова… Но я так: или целый концерт пою других авторов, или целый концерт — себя. Во-первых, трудно переключаться, это разные миры, во-вторых, из чувства самосохранения: плёнки некоторые на магнитофончиках обрезают комментарии, и мне начинают приписывать чужие песни.
А венок сонетов — это получилось так. Я познакомился с Юрой Устиновым, и проникся какими-то чувствами к тому, что это был за человек, как он жил, как складывались его песни, и всё это дело оказалось выраженным в стихах… Уж не знаю, почему такая форма — венка. Собственно, даже не сама форма венка была главной, а было главным желание прочередовать свои стихи, посвященные его песням или его жизни, — его песнями, именно этими, которым эти стихи посвящались. Вот так оно всё и делалось. А почему получился венок — не знаю, ей-богу. Но я его сейчас уже не пою, мне кажется, что стихи там очень слабые.
Ну, тут ещё ряд заявок. Я так понимаю, что сейчас уже всё равно, что я буду петь — обязательно кому-нибудь угожу.
«А чем занимается в Туапсе Юра Устинов, как он живёт?»
Живёт он хорошо. Он работает на турбазе, это, в общем-то, его специальность, и, по-моему, у него всё складывается удачно.
Такое деловое предложение: может быть, что касается заявок, мы уже ограничимся, мне бы хотя бы часть из этих реализовать, а вот что касается каких-то серьёзных вопросов, то давайте.
Тут и «Стикс» и «Коза в лазарете», «А только стемнеть…»
«Как вы относитесь к созданию всесоюзного совета КСП?»
Ну, видимо, он всё-таки нужен для чего-то, и я даже пытаюсь там чем-то помогать.
«Будете ли вы записывать на «Мелодии» пластинку, если будете, то запишите туда, пожалуйста, «Зелёный поезд» и «От нас росу прячет трава».
Значит, там дела такие. Группа московских товарищей, из тех, что подписываются «группа товарищей» потом, заставили меня записаться на какой-то там студии на всякий случай. Я решил применить к ним методику непротивления, но сам я ничего «пропихивать» не буду. Если им удастся что-то сделать — значит, будет пластинка. Что из этих песен там попадёт — трудно сказать, но что-то будет. Скорее всего, пластинка всё-таки не выйдет по чисто коммерческим соображениям, я думаю. Спрос будет не очень.
«Что вас связывает с туристскими песнями?»
Туристские песни… Ну, просто у меня получались некоторые, которые потом стали расцениваться как туристские. Что-то типа отягчающих обстоятельств: то есть, если в песне фигурирует прохождение маршрута, рюкзак, некоторые трудности, значит, песня уже автоматически становится туристской. У меня такие были.
«О художнике»… В общем, хорошая программа…
«Где учились, чем занимаетесь кроме песни, кого из бардов-классиков уважаете, с кем дружите?»
Учился в политехническом институте на факультете электронной техники, это такая специальность, где учат всему с понятным успехом и результатом: тут и электроника, и механика, и что хотите. Из классиков мне наиболее симпатичны Кукин, Городницкий, Дулов, Новелла Николаевна, Окуджава… Я могу кого-то забыть. А больше привязанностей у меня как раз не в мире классиков, а вот как раз моего поколения, даже чуть помладше.
Ну, тут целое сочинение, я потом его прочту, если будет время, ладно? Сейчас я ещё немножко попою, чтобы…
«Были ли у вас в жизни тяжёлые кризисы, и что вам помогало из них выходить?»
В общем-то, вся эта жизнь проклятая — это история сплошных кризисов. Может быть, кроме последнего времени, когда я уже немножко нашёл себя, я всё время переваливался из одного кризиса в другой, и в этом деле мне очень помогали песни. Вот «Верно, подрастеряли…» — это песенка такая, кризисовая. Я потом спою ещё несколько кризисовых песен обязательно, и скажу что это они, а может, вы и сами догадаетесь. Ну а сейчас… что ж тут просили-то?.. хорошо…
«Пора в дорогу, старина…»Я, наверное, так, чтобы постараться никого не обидеть: если в заявке несколько песен, я хотя бы одну постараюсь исполнить, чтобы ответить на несколько записок. Ну, тут про любовь немножко ещё.
«Напоследок выпью чаю…»«Тонкими мазками, осторожно…»
Ну, ещё следующее… Вот, кстати, песенка-кризис, по идее.
«Всё бы ладно, и всё бы ничего…»Сегодня, на подъезде к Ленинграду, где-то в районе Колпино, меня, видимо, настиг вирус, и сейчас происходит жестокая внутренняя борьба этого вируса с ремантадином — кто кого. Я иногда начинаю прислушиваться к тому, что внутри, и сбиваюсь. Вообще, я испытываю очень большую неловкость, мне всё время кажется, что я через вот эту систему акустики, по крайней мере, первые пять рядов обязательно заражу. Неотвязно это вот ощущение. Я думаю, как бы мне и спеть громко, и всё-таки не сильно бед натворить. Почему-то очень сильно мешает.
«Прекрасно, когда всё ещё впереди…»«И будет снег лететь в окно…»
«Ухожу в листопад…»
Так. «Что такое бакштаг?» Ну, у этого термина есть два значения: во-первых, это ветер, который дует сзади сбоку… вообще-то, это даже не бакштаг, а бакштаг, это мы так говорим — бакштаг, а вообще — бакштаг. Это ветер, который дует сзади сбоку, и судно может идти правым бакштагом, левым бакштагом… Это и курс ещё по отношению к ветру. Кроме того, на некоторых типах судов — это такая снасть, которая держит мачту вправо или влево, то есть, есть правая снасть бакштаг и левая. Вот, например, на спортивных судах класса «Звёздный» есть такие бакштаги, ими манипулируют, когда яхта меняет галс, наветренный бакштаг натягивают, подветренный ослабляют, чтобы мачта не сломалась.
Пришла, наконец, долгожданная записка!
«Городницкому аккомпанирует Кане. Вы аккомпанировать можете, а вот петь надо другому».
Вы знаете, я тоже того же мнения. Но, видимо, не находится смелых людей, которые бы взяли на себя этот нелёгкий труд.
«Какие у вас отношения с ленинградским КСП «Восток»? Какое ваше участие в различных фестивалях самодеятельной песни? Не кажется ли вам, что нынешняя широкая дорога — пропаганда авторской песни — имеет и свою отрицательную сторону?»
Ну, с клубом «Восток» у меня отношения хорошие, они ничем не омрачены, надеюсь. Их было не так много, чтобы можно было их чем-то омрачить. Что касается участия в фестивалях, то я действительно раньше некоторое время участвовал в них в качестве соискателя, где-то в 74-м году я прекратил это занятие, и с тех пор, если и бывал, то либо зрителем, либо членом каких-то высоких комиссий. Сейчас и этого стараюсь избегать. А что касается широкой пропаганды, то мне кажется, что само по себе это неплохо, важно — как это делать. Вот мне понравилась, например, телепередача, посвящённая Визбору. Там было понятно вообще — откуда эта песня и где она живёт. А вот когда это непонятно, когда песню ставят в условия, для неё нетипичные, смертельные, тогда становится, конечно, жутко.
«Когда у вас чаще возникают песни, когда вам хорошо, или когда плохо?»
Когда плохо.
«Возможно, я не очень правильно сформулировал вопрос. Мне кажется, что когда человек счастлив, ему трудно, или лень, или, может быть, просто незачем создавать сильные произведения».
Вы знаете, у меня так всё оно и есть, честно говоря. Поэтому у меня и весёлых песен практически-то нет.
«Ветерок такой – взлететь хочется…»«Перехожу улицу на зелёный свет…»
«Музыкантик важно едет…»
«Это не вопрос. Вы сказали, что сомневаетесь в раскупаемости своей пластинки…»
Вы знаете, я вот сейчас получил уже подтверждение тому, что она будет не очень популярна, потому что если делать пластинку, то петь надо кому-то другому.
«Если вы считаете себя незаменимым, то это оттого, что ваши песни трудно петь другим. Вам в этом повезло. Спасибо».
Спасибо и вам, хотя вообще мне доводилось слышать хорошее исполнение.
«Когда будет Краснодарский слёт?»
Трудно сказать, будет ли он осенью, потому что на него «наползает» союзный.
«Как туда попасть?»
Вы знаете, кто хочет туда попасть, подойдите после того, как всё это кончится, я скажу, с кем держать связь, тут есть в Ленинграде друзья, которые всегда знают о наших событиях, которые связаны очень тесно, они, может быть, тоже дадут как-то знать.
Я пока продолжу. Я вот начал петь песенки: «Трубач», «Музыкант», там ещё будут разные «Караси», потом была записка спеть «Песню старика» — почти во всех этих песнях все действующие лица — фактически, это я сам. Допустим, когда я работал на заводе, как-то раз я шел на обед, а мне навстречу из столовой шли женщины — работницы цеха, они раньше обедали, — и несли в бумаге что-то такое вкусно пахнущее рыбой, такое промасленное… и показалось, что я тоже чем-то похож на эту жареную рыбу, такая жизнь тогда была. И получилась песня про карася. Потом как-то раз мы поехали на острова, это было ещё в Саратове, на Волгу, на речном трамвайчике, и мне показалось, что мы с другом похожи на речной трамвайчик, получилась песня про кораблик. То же самое относится и к таким песням, как «Кривой сучок». Была такая «Песня старика», которую я сейчас, видимо, спою, я просто сам себя ощутил стариком. Помните, в песне «Вертолётик», там «…уходит только жизнь…». Это было письмо мне (песня, в общем-то, не про любовь), была переписка с одной девушкой моложе меня, она в 25 лет вдруг почувствовала, что появляются какие-то признаки старости — жизнь уходит. И на это я ей ответил, потому что у меня тоже бывало такое состояние: когда мне было 25, у меня у самого появилась вот эта «Песня старика». Она была как антитеза более ранней песне про гулливеров, где ребята строят плотины и таскают бумажные или деревянные кораблики по лужам, по ручьям. Вот такая антитеза была. То есть, это всё песни либо про себя, либо про каких-то друзей.
И «Разговор с ненормальным»… В данном случае, ненормальный — это не сумасшедший, а просто человек, выбитый из колеи на какое-то время — в общем, тоже автопортрет. Песенка про Христа и песенка про Сержа — это по мотивам фильма «Неоконченная пьеса для механического пианино» — это всё тоже мне показалось, что чем-то похоже на меня. Это тот вариант святого… Вы знаете, в молодости мне очень хотелось прославиться, но вдруг понял, что это смешно, и придумал по этому поводу такую песню про Христа — автошарж. Когда я посмотрел «Неоконченную пьесу», мне показалось, что Серж — это тоже слепок с меня, мне захотелось немножко над собой поиздеваться — появилась песенка. «Песенка про фонарщика» — это посвящение друзьям. «Песенка слепых» возникла после фильма «Легенда о Тиле», там были слепые, — кто помнит, — очень своеобразные. Мне показалось, что Фландрия 16-го века мне почему-то очень знакома, и что этих слепых я всё время встречаю в жизни. И вот я как бы для фильма, но уже, конечно, не для фильма, придумал эту песенку. И так вот они все — такие маленькие театрики, спектаклики… На самом деле, это всё очень конкретно связано с моими делами.
«А у года в обойме в пружины свиты времена…»Ну, вот эта песня всё-таки очень старая, я сейчас из этого настроения уже вышел, может быть, опять вернусь, но надеюсь, что это будет не скоро.
«Не пейте сырой воды…»«Он приблизился и замер…»
«У каждого человека должна быть цель в жизни…»
«Тишина, и куда глаза ни пяль…»
«Быть или не быть…»
«Всё двинет как прежде…»
«С таким трудом вырвался, примчался…»
«Ну как дела твои?..»
«Кружатся они, кружатся…»
«Кой чёрт от солнца щурить глаз…»
«Срочно требуются квалифицированные…»
«Послушайте, ведь если звёзды зажигают…»
Тут была большая-большая записка, разрешите, я её попробую прочесть, вдруг действительно там что-то важное.
«А как вы думаете, почему сейчас так много несчастных людей? Многие мои ровесники (20-25 лет) живут будто по инерции: им неинтересно жить, они не имеют цели, сами искать её не умеют, всё ждут, когда снизойдёт какое-то божественное откровение. Мне кажется, люди забыли простые истины — что есть любовь, что любовь — это работа, и что свобода — это осознанная необходимость. И мужчины забыли, что должны быть сильными, и как черти от ладана, бегут от малейшей ответственности за других, и за себя-то стараются не отвечать. А женщины всячески демонстрируют свою силу, забыв, что она — в их слабости. Один мой знакомый пишет очень неплохие стихи, серьёзные, даже, если можно так сказать, с активной гражданской позицией. А сам — пьяница, картёжник, и довольно-таки грязный тип. Как так? Может быть, искусство идёт сквозь человека откуда-то свыше, как ещё объяснить? А вы всегда живёте так, как поёте, и что для вас важнее в жизни — работа или песни? И что вы для себя считаете главным в жизни? Извините за сумбур, я понимаю, что ответить мне почти невозможно, и всё-таки…»
Мне кажется, что нам очень долго не удавалось… не было возможности во что-то поверить, потому что было очень много лжи. И на моих глазах происходила эта метаморфоза. Я ещё могу как-то себя причислять к шестидесятникам, когда был какой-то подъём, была какая свобода, мы во что-то верили, потом наше же поколение били по башке за проявление всего того, к чему призывали газеты, и мы не понимали, почему так. И сейчас, мне кажется, очень трудно выйти из этого оцепенения, оно передалось чуть ли не с генами. Наверное, всё начинается со лжи, ложь — мать всех пороков. Что для меня важнее в жизни, и всегда ли я живу так, как пою? Вы знаете, наверное, не мне всё-таки отвечать на этот вопрос, потому что я отвечу хорошо: да, я стараюсь жить так, как пою. Но… Есть здесь в зале люди, которые хорошо со мной знакомы, они могли бы ответить, не знаю, захотят они выйти и сказать что-то… Я, во всяком случае, стараюсь, потому что песни для меня — это не работа, а следствие того, что со мной было в разные времена, особенно когда бывало плохо, и они поэтому, может, такие неудачные, может, такие корявые… Всё-таки главное — это работа, и то, в чём я себя смог найти — это попытаться кому-то помочь тоже найти себя. Тем же ребятам из детского клуба, допустим. Может быть, помочь каким-то людям найти друг друга через систему клубов самодеятельной песни. Это на самом деле важнее, чем своими хилыми самодеятельными силами пытаться посягать на лавры профессионалов. А вот отыскать друг друга, друзей, единомышленников — это вполне реально. Мне это кажется очень важным в этих песнях. Потому что иногда даже по плохим вроде бы песням, по несовершенным, люди очень чётко находят единомышленников. И я не считаю, что эта записка сумбурная, она очень продуманная, и это всё, если хотите, то, о чём мне тоже всё время приходится думать.
Был один вопрос в записке на концерте: «Почему вы не пишите песен про Чернобыль, про «Адмирал Нахимов»?» Я чуть не сел. Говорю: а чем же я вообще занимаюсь? Я всю жизнь только этим и занимаюсь, всю жизнь только об этом и пишу, только не бегаю по пепелищам, а, если так можно сказать, занимаюсь профилактикой, начиная с самого себя, чтобы среди нас было поменьше как их там? Марковых? Кого ещё?..
«Кто ваш любимый поэт, и как вы относитесь к стихам Александра Володина?…»
Вы знаете, Володин входит в число поэтов, которые мне ближе других. Могу ещё назвать Геннадия Алексеева, Бориса Слуцкого, Дмитрия Сухарева, Николая Есиненку. Как бы кого-то не забыть. Наверное, Давида Самойлова. Их много, просто они все по-разному…
Тут ещё заявки… «Если вы не боитесь Указа, спойте о том, как вы пьёте с Даниляном». Я не боюсь Указа. Дело в том, что во-первых, мы давно уже не пьём, во-вторых, тогда это действо носило тоже чисто символический характер, несчастная бутылка «Каберне» кочевала из вечера в вечер на протяжении чуть ли не всей весны, не в этом, видимо, было главное. Но тут просьб много, а времени не так много. У меня была ещё одна песня, которой я хотел всё закончить… Давайте сделаем так: предыдущая записка как раз с песней, которую я не могу не спеть, и посвящение — это не отцу, а брату моей матери и другим — того же поколения и той же судьбы, — погибшим в первые дни войны в двадцать лет.
«Я оставлю тебе…»«Пока остывают трибуны…»
Спасибо.
«Капли по стёклам — азбукой нот…»Просто, честно говоря, боюсь злоупотребить вашим временем и терпением…
«А песни на стороне ремантадина!»
Спасибо. Действительно, возможно, не без вашего участия мне что-то полегчало.
«К вопросу о пепелищах. Сегодня у вас есть редкая возможность посетить пепелище Библиотеки Академии Наук. Выскажите, пожалуйста, каким-нибудь образом, желательно песней, своё отношение к произошедшему сегодня пожару».
А из-за чего он произошёл? Сейчас подумаю, может быть, действительно…
«Будете ли вы ещё в ближайшие дни в Ленинграде выступать? Если да, то где и когда?»
Если не ошибаюсь, завтра — в ЛЭТИ, вообще, я все эти дни где-то буду, но я ещё не выучил — где и когда. Кто хочет, подойдите, я попробую уточнить, где я буду.
«Есть ли у вас песни для самых маленьких?»
Ну, ответ на этот вопрос выучен автоматически: всё, что я пою, это для всех абсолютно, вплоть до самых маленьких. Потому что, мне кажется, тот, кто не понимает, всё равно что-то чувствует. Вообще я не практикую внедрение авторской песни в их умы через «Резиновых ёжиков». Может быть, это смешно, но младшему из моих детей сейчас полтора года, и он поёт «Милая моя». Хотя я сам эту песню очень не люблю, но он её поёт с подачи четырёхлетней дочери, а она сама переключилась на Вихорева — «Я расскажу тебе много хорошего». Возможно, им нравится просто звук, может быть, им нравится мелодия, я не знаю, но что-то всё равно обязательно чувствуется. Если песня человечная, то она не может не запасть в душу даже самых-самых-самых. Ну, а дочь, которой девять лет, у неё уже, пардон, и «Волейбол на Сретенке», и всё что хотите в репертуаре. И мне кажется, что не стоит делить песни на детские, на мужские, на туристские…
А что касается пожара… сейчас подумаю… Ну, может быть так: у меня одно время был такой взгляд на такие вещи. Я как-то прочёл «Гадких лебедей», когда они ещё так назывались, до того, как они стали «Сезоном дождей», и мне показалось, что в этом что-то есть, в этой позиции. Потом я от неё отказался, но песенка осталась, называется она «Старая история». Она косвенно, но, наверное, имеет отношение к тому, что произошло.
«А это что у тебя — капкан?..»То есть, возможно, тот самый крысолов, уведя детей из мести, был по-своему прав, но, если хочется изменить этот мир к лучшему, то не надо никого ни у кого уводить, а работать с доставкой на дом, к чему я собственно и пришёл. Чтобы не было пожаров в библиотеках. Ну, вот ещё один храм сгорел… и так далее. Ну что, всё-таки последняя песня на сегодня.
«Не испить святых колодцев…»Запись из архива Н. Курчева (передано А. и М. Левитанами)
Расшифровка В. Бекелевой, октябрь-ноябрь 2006 г.