Мадин

Пространство нашего знакомства было невелико: несколько встреч на кухне у общих друзей, несколько — в его комнате в музее, раза три-четыре — на раскопках и столько же — просто в лесу. Всё.

Остальной объем занимали легенды. О том, как он привез русскую жену. О том, как к этому отнеслись его близкие. О том, как он жил с семьей в каком-то умопомрачительном строении хозяйственного свойства. В таких жилищах можно рожать богов, но жить нельзя. Затем была квартира, похожая на квартиру, но открытая всем ветрам. Члены семьи простужались по очереди; иногда кашель звучал в формате «тутти».

Это все — безобидные легенды. Человек, живший в те времена, может сказать: а что здесь, собственно, неправдоподобно?

Самое завиральное я легендой назвать не могу, ибо был тому свидетелем, даже принимал некоторое участие. И есть свидетели моего участия, так что все это правда.

Он был король. Свиты вокруг него я что-то не припомню. И не могу себе сейчас представить, чтобы он повелевал людьми. Вообще-то повелевать людьми может каждый дурак, если он по совместительству начальник. Мадин повелевал Временем и много чем, со Временем связанным. Например, Историей.

Он был машинистом Времени. Просто так, без машины, напрямую. На машину он бы за всю жизнь не скопил, но она и не нужна была: он как-то обходился. Какие-то у него со Временем были свои дела. Где он этому научился, не знаю.

Этому не учат, но с этим и не рождаются. Значит, сам придумал.

У меня дух захватывало, когда по ходу разговора с ним меня носило на две-три тысячи лет туда-сюда. Я приходил во двор музея, и он появлялся из своего кабинета, как из пещеры. При этом в его руках мог быть каменный скребок, бронзовый наконечник стрелы или шариковая ручка — любой из этих предметов свидетельствовал о том, что передо мной — король первобытного племени.

Разумеется, он был обнажен до пояса, а волосы перехватывала веревочка. Или полоска кожи, снятая с вождя конкурентов.

Мы начинали говорить, и я убеждался, что ошибся: этот человек прибыл из будущего; он король инопланетян, и на планете его нет ни холода, ни предрассудков, так что одежда практически не нужна. Он был королем будущего, потому что после разговора с ним я начинал понимать, кто мы и зачем живем.

Надо сказать, он был живописен. Я вообще-то не умею фотографировать, но когда снимал его, получалось безупречно. Как-то он это обеспечивал.

Я до сих пор не могу сказать, зачем он посещал наше время. В нем и только в нем он был королем в изгнании: если дворец — то на отшибе, если трон — то в подвале, если казна — то такая, которую и деньгами не назовешь.

Деньги на раскопки ему давали через год. Раз в два года он расцветал, и я пытался выкроить время, чтобы успеть застать его у Анастасиевских курганов или около дороги на Псебе, где бульдозер разворотил редкое захоронение, — посмотреть на цветущего Мадина.

Он отрывался от важнейших государственных дел и водил меня по владениям, знакомя с подданными. Не всех он помнил по именам, но вот это - точно девушка, умерла молодой, и в ее могилу положили то, что могла себе позволить зажиточная семья. А это начальник среднего звена. Военнослужащий. Его спровадили с целым арсеналом. Ну, и так далее.

Горшки обжигают не боги, и лепят тоже. Кто их эксплуатирует, сказать сложно, наверное, все кому не лень. А вот из осколков склеивают короли. Только высочайшим повелением можно заставить пару сотен черепков встать в позицию, в которой они находились, еще не будучи черепками.

Я даже не пытался понять, чем нож отличается от скребка, а скребок - от обычного камня. Довольно быстро я понял, что только тот, кто был там тогда и видел, что этой штукой делали, может давать названия подобному хламу с уверенностью Мадина.

Терпеть не могу суперменов, и Мадин был единственным, чьи божественно-инопланетные штучки меня не коробили, более того, приводили в восторг.

Разговор наш шел в одни ворота, как и положено при такой разнице в статусе. Я что-то говорил или спрашивал. Он извергал поток звуков, которые можно было поделить на булькающие и шипяще-свистящие. Слов я не разбирал. Ощущение было такое, как будто ешь суп харчо, воздвигнутый российским общепитом. Настоящий харчо варить умел только мой отец, никогда в жизни не бывавший в Грузии. Он же, отец, безупречно владел русским языком.

Тем не менее, Мадина я почему-то понимал. Отдельные слова удавалось опознать, переведя звуки с адыгейского. Другие расшифровывались благодаря его мимике и жесту. Но слушать и соображать так быстро мне было трудно. Так что я просто запоминал все, что он говорил, как крупную музыкальную форму, и потом, в спокойной обстановке, прокручивал на первой скорости. Немного помогало.

Главные же мысли он передавал как-то невербально, телепатически, что ли. В экстрасенсорику я тоже не верю, но факт остается фактом.

В те годы я нередко слонялся по лесу с поселковыми детьми. Это была и моя работа, и моя партийная программа. Я состоял в партии из одного человека. Называлась она коммунистической, но это было совпадение и вообще долго объяснять. Я и сейчас там состою, но здоровья на лес и детей уже не хватает.

А тогда мы набрели на стоянку людей, которые жили много лет назад. Нашли каменные кладки в форме кольца, разомкнутого с одной стороны, и плиту от жернова с дыркой. Выставили охрану и послали гонца к Мадину на раскопки.

Появился он недели через две, когда все выкопал. Посмотрел и сказал, что такого добра в районе семнадцать тысяч (сумма большая, пишу сразу прописью) и что караул можно снять. Как ни странно, мы не обиделись. Забрали жернов и ушли домой.

Обижаться на него было невозможно. Во-первых, он никогда никого не хотел обидеть. Во-вторых, это был святой человек, и обижаться на него было грех. В-третьих, он выполнял функции городского сумасшедшего, а на таких обижаться не велит традиция. Традиция велит к ним прислушиваться.

Когда ему не давали денег на раскопки или санкции на размещение экспозиции, он обрушивал на власть град обвинений, но как-то так, что власть становилось жалко.

С экспозицией вообще было странно. Мадин хотел рассказать об адыгах, их культуре и истории. Власть разрешала повесить пиджак с газырями и прислонить к стенке какую-нибудь хозяйственную палку, но не более того. О членораздельном повествовании и речи быть не могло. Не все национальности вписывались в дружбу народов.

По краткой, но официальной истории выходило так, что за полторы тысячи лет от Рождества Христова жили покойники в дольменах. Потом это все как-то рассосалось, а в 1838 году на берег пустынных волн пришел адмирал Лазарев с отрядом коммандос. Почему военный Лазарев, а не мирный Миклухо-Маклай, понятно, если надо было кого-то победить. Кто-то в этих краях водился неведомый, вроде того, на ком женился Каин. А о неведомых — какая ж экспозиция!

Как я понял, об эту власть Мадин и поломался. Нет такой американской бензопилы, которая бы нашу рельсу перепилила!

Я вспоминаю Мадина и думаю, что же в сухом остатке. По всему выходит, что — больше, чем может человек. Не знаю, где и кем он был в прошлых жизнях, где и кем будет потом. Достаточно того, что для меня двуглавая вершина Псеушхо — это Мадин. И эхо в горах, и грохот вышедшей из себя от паводка Пшенахо…

 

Где-то там, над облаками, неслышно ступает гигантского водоизмещения конь, на котором восседает бесплотный Тешев размером с главный корпус Московского госуниверситета. Все это сооружение медленно, не быстрее сорока километров в час, объезжает Черкессию с целью убедиться, что спят курганы темные и никто не ворует оттуда золото, за которым должен прийти толковый археолог, которого все нет и нет.

Кончается март, и под вершиной туапсинские школьники-туристы жгут костры, и витает над их головами песенка, придуманная четверть века назад, точнее, списанная с Мадина с натуры:

Спокойно и тревожно…
Тревожно и легко…
На чем настоян воздух
полян под Псеушко?
Он грозами напоен,
процежен сквозь траву...
Там, в облаках по пояс,
два всадника плывут.

 

Тропа забыта всеми,
шагам потерян счет,
растянутое время
без устали течет.
Лишь, чиркая о камень,
невесть с какой поры
копыта высекают
не искры, но костры.

 

И, если что, — по коням! —
и поздним хмурым днем
мы тех двоих догоним
и искры подберем.
В сплетенье старых веток
поселим их, храня,  —
хватило б до рассвета
волшебного огня!..

Владимир ЛАНЦБЕРГ