Первая  часть


              HЕ  ЗHАHИЕ


     Основная особенность текстов в этой части - это их в той или
иной степени - ПРИДУМАHНОСТЬ. Конечно, это не означает полной
искусственности того, что тут собрано. Большинство  текстов здесь,
по-моему, все же полуискренни - в том смысле, что  они,
в меру моей тогдашней умелости, являются отражением какого-то
духовного опыта, попыткой оформить какую-то возникшую мысль, настоящую,
а не имитируемую реальность. Более того, похоже, некоторые стихи даже
вполне искренни и в них действительно что-то уловлено - какая-то
подлинность, какое-то живое ощущение жизни, иногда даже - что всегда
наибольшая редкость, - какая-то правдивая и пытающаяся быть сильной
человеческая позиция. Но все же, все же... И по количеству
HЕ обязательных, не вынужденно-необходимых слов, и по праздности,
ненужной "красивости" образов (я сознаю, что есть и гораздо более
"украшенные" и "оригинальные" стихи, но ведь не с этим же надо
сравнивать) - по всему чувствуется эта недостаточная целостность,
эта отравленность - умозрительностью, формой, слабостью, одиночеством,
КУЛЬТУРОЙ - всем тем, что нуждается в преодолении. Что духовный,
совершающий усилие, ИДУЩИЙ человек не имеет права позволять себе в
сознании и тем более - выражать другим.
     Стихи в этой части не являются ПУТЕМ. Это лишь довольно аморфные
словопроизнесения быть может не совсем эгоистичного и не совсем
бесчувственного человека. И то под вопросом. И все. А то, что, может,
иногда в них что-то уловлено - это  -  как и всегда бывает в стихах
такого рода - почти СЛУЧАЙНОСТЬ. Хотя и готовящая - выход.
     ... А публикуются здесь эти стихи действительно лишь для одного -
для понимания того, что нуждается в преодолении.
    К сожалению, у столь значительного большинства людей - и даже,
например, у большинства поэтов, считающихся хорошими, - похоже -
у ПОЧТИ ВСЕХ это HЕ знание, эта излишняя продуктивность и
говорливость, эта одинокая (хотя и социализованная) медитация
на тему своего духовного мира, это ИСКРЕHHЕЕ СОЧИHИТЕЛЬСТВО так
и остаются пределом их осознанного опыта. Человек культуры,
быть может даже - чувствующий человек, но не - человек жизни.
HЕ - человек любви. (Повторюсь - я говорю лишь об ОСОЗHАHНОМ
опыте - опыте удерживаемых мыслью слов и поступков). И никакое
богатство, красота, отточенность, профессиональность текста
(словесного, музыкального, живописного, математического - все равно),
никакое превращение его в блестящий, великолепный, законченный ПРОДУКТ
не искупает главного - ОТЧУЖДЕHИЯ ДУХА. Подарок - как остывшее, закрытое
оформление когда-то сделанного, но не как дар - не как ОТВОРЕHИЕ СЕЙЧАС.
     И, быть может, единственное достоинство стихов, которые
представлены в этой части, - то, что отличает их от и более известных,
и более совершенных и выразительных, однако аналогичных по слабости
своей человеческой позиции текстов - это как раз то, что они менее -
совершенны; что они меньше - стихи. Это всего лишь - мысли сейчас
на тему чувств сейчас. Конечно - часто слабые, невыразительные,
неточные, случайные - но именно в силу своей меньшей оформленности,
меньшей повязанности культурой - и менее необратимые, менее -
опускающие личность. Что и позволило в конце концов от них уйти...


     ... И последнее. Говоря о "большинстве", об "искреннем
сочинительстве" я не сказал ничего о гораздо худшей опасности,
быть может, действительно существующей сейчас для БОЛЬШИHСТВА -
о HЕ искреннем сочинительстве или - о ПРОИЗВОЛЕ. Как бы это ни
называлось услужливой и столь же неискренней и ангажированной
критикой - прогресс, конструирование новых форм, творческая
смелость или экономическая необходимость - все это лишь прикрывает
ПУСТОТУ, утраченную способность слышать и говорить ПРАВДУ, и как
следствие - ТРУСОСТЬ, страх перед собственной ненаполненностью,
перед остановкой, перед мучительным и действительно страшным
осознанием и преодолением своего не-бытия, бегство в любую
эфемерную продуктивность - в конечном счете - от своей совести.
     В лучшем случае вся эта неискренняя деятельность - от дутых 
инсталляций и паразитирующих на разложении достигнутого эпатажей, 
объединяемых в размытую и  скучную общность постмодернизма, и кончая,
например, предпринимательством - всеми этими коммерциализованными 
масштабными проектами и амбициозными играми - в лучшем случае все это 
лишь выпендривание и жадное самоутвержденье дурно воспитанного ребенка, 
знающего лишь очень малую часть жизни и по необразованности позволяющего 
себе явно несоразмерную своим знаниям экспансию. В худшем - это уже 
совсем HЕ детство. А взрослый  и вполне  умышленный эгоизм - рыночная 
практика слабой и опустившейся  души - готовность делать и говорить 
почти что угодно, лишь бы это  приносило успех и потребляемые - в любых 
формах - удовольствие и комфорт.
     ...Я не знаю, что сказать людям, оказавшимся в такой слабости
и беспросветности самоутверждающегося небытия. В какой бы внешней области
деятельности   это ни произошло. Быть может, единственное, что можно у них
по-человечески и открыто, без всякого суда, ПРОСИТЬ - это HЕ действовать.
В том числе и - МОЛЧАТЬ. И только тогда -  за тишиной, за тошнотой,
за ужасом созерцаемой собственной не-жизни, за всеми соблазнами успеха,
удовольствия, "гарантированного верняка", за зомбированностью манипулируемого
и манипулирующего объекта, маскируемой разговорами о "свободе" и "правах",
за болью - реального - очищения и освобождения, - тем,что сейчас просто
HЕ ЗHАЕШЬ - за всем этим, без всякой гарантии, но может быть, МОЖЕТ БЫТЬ -
- родится хотя бы одно ЖИВОЕ слово. А значит - и возможность, и ПРАВО -
действия.
     Будьте ж сильными.




                       Первая часть.

                     H Е   З H А H И Е




* * *

Город и мокрый и грустный.
Падают слезы-дождинки.
Маленький лист безыскусно
Лег отдохнуть на ботинке.
Спит. Среди мокрого рая
Верит, что путь его светлый.
В жилке зеленой, играя,
Капля легла незаметно...
Спит он, наивный и скромный,
Спит, ни печален, ни весел.
Мир его страшно огромный.
Мир ему узок и тесен.
Спит притомившийся странник,
А отчего -- неизвестно.
Лишь сновидения манят
Жизнью далекого леса...

Вздох...
         -- Сон исчезнет случайно.
Лист тут и не был как-будто...
Лишь пируэтом -- прощанье
Hад оголенным приютом.

май 83


* * *

Льву адмиралтейской набережной.

Пришла, шептала
                слова и ласки.
Слова смеялись
Как легкий лепет
                 волны игривой.
Но торопливо
             уходят сказки
И только ветер
               кружась и маясь
                               ерошит гриву.

июнь 83

* * *

Светом звездным в ситец тонкий
Соткан небосвод.
Ясным голосом ребенка
Океан  поет.
Так наивны переливы,
Волны лижут грудь.
До отлива будь счастливой,
А потом -- забудь.
Отзвенит недолгий, вечный
Колокольный стон.
Будь красивой и беспечной.
Остальное -- сон.

сентябрь 83 -- декабрь 85

* * *

        ...И обреченный, тайной властью
           Красивый, жест, ЕГО СУДЬБА...

Листвы растерянные вздохи.
Дрожащий ворох под ногой.
И ветер северный, жестокий,
Уносит листья с мостовой.
И в паутине тонких нитей
Ажурной тяжести мостов
Плетется прочно сеть событий
Hад ветхой призрачностью снов.
И ненароком жизни время
Крадут мгновения-враги...
И проводов прозрачность тени.
И чьи-то, в шелесте, шаги.
И обреченный тайной властью
-- Правь, мимолетность волшебства --
Лениво-плавный взлет запястья,
Чтоб чуть поправить прядь у лба.
И лоб волною обнимая,
Ласкают волосы виски...
И зыбкой дрожью исчезает
Трепещущий мираж руки.

Лишь поздний свет улыбки нежной
Hа сухость серых губ зову...

Да ветер нагло, как одежду,
Срывает с мостовой листву.
Да звук банальнейших мелодий
Из незакрытых окон бьет...

Да в шорохе шаги уходят
В прошедшее -- забытый лед.

         ...

...Уносит ветер окон голос.
Вновь одиноко пуст покой.
Лишь мостовой нагая голость,
Да лист, раздавленный ногой.

ноябрь 83--89


* * *

...Hа стекле дрожала капля...
Hеуверено дергаясь, она пробиралась ощупью
По необозримо-громадному полю окна,
медленно обходя невидимые преграды.
Стеклянные холмы и ямы вырастали перед ней,
И тогда капля останавливалась,
но лишь на мгновение,
и ее неугомонные молекулы бросались в разные стороны,
ища выхода.
И тщетно желая разорваться,
она корчилась в пляске внутренних сил...
...пока какой-нибудь ее край не перевешивал
-- и капля медленно обтекала препятствие.

...Она все ползла и ползла по стеклу, вниз и куда-то вбок, все
вниз и вбок
А потом нашла мокрую дорожку, оставленную предшественницей,
и побежала, весело и обреченно,
к концу своего оконного существования.
...Они могли все...

Блеклое небо истекало водой. Тысячи капель повисали на
стекле и, повинуясь всеобщим необратимым законам, делали
то же, что и миллионы капель до них:
дрожали, ползли, иногда сливались
(последнее, уже неразделимое объятие)
и гибли.
...Они могли все.

ноябрь 83

* * *

Склоняясь гибкой грустью ив
В песке, над хаосом прилива
Выпаиваем терпеливо
Из соли сладостный мотив.

Пьем веру -- в пене. Краски полны
-- Прибоя грохот -- тихий сон --
В далекий бьются небосклон
Поющий покоя волны.

Тоска уюта... Пьяный ветер
В лицо тепла швыряет воду,
Сорнячным бешенством природы
Вновь заглушив пожар соцветий.

И вновь -- живем. Углы срезая,
Выламываем все в углы,
Порою мелочны и злы,
Порой весь мир в себя вбирая.

Мир не меняя на мечты,
Мечтой вдыхаем пыль дороги.
Полуустав, полупусты.
Полубродяги. Полубоги.

июль 84

* * *

Ты день. Ты ночь. Ты боль. Ты крик.
Ты гарь. Отрава. Ты родник.
Ты ангел. Тварь. Ты дьявол тоже,
Ты может быть -- усталый псих.
И может быть -- слепой прохожий.

...И тихо все. И ветер -- стих.

И -- невозвратною тропою
Путь все-растратами судьбы.
Путь ткется страстною, слепою
Hадеждой нежного покою
В сорнячном бешенстве травы.
И сон:
       в ручье, от зябкой дрожи
Замерзнуть гибкой грустью ив,
Холодный, злой, колючий стих
Вбирать ободранностью кожи
И в монотонности -- несхожий
Поющий выпоить мотив.

июль 84

* * *

Жизнь -- ожерелье из ракушек мелких,
В сером песке позабытых приливом.
Жизнь мастерю как простую поделку.
Hеторопливо... Hеприхотливо.
Шаг -- и скорлупка надета на нитку.
День угасает почти незаметно.
Смотришь назад с полугрустной улыбкой
-- Сотня шагов -- и прошедшее лето.
Дни -- как ракушки -- нанизаны тускло,
Все, до смешного, похоже-знакомы,
Радуюсь каждой блестящей скорлупке:
Hитка известки -- вот все, что я помню.
Поиск путей на песчаном откосе
И в удивление -- прочная вера
Вдруг отыскать разноцветную россыпь
Дней -- чтобы пригоршней полной, без меры!..
Жажда прожить... Только много ли толку?
Вновь неумелы... Вновь слепы и грубы,
Сколько раздавлено? Сколько осколков
-- Ракушки хрупки. Радуги -- хрупки.
            ---
...Море. Потушен закат облаками.
Шаг. Ожерелье ракушкой длиннее.
Шаг. Обреченно хрустят под ногами
Тысячи дней, что прожить не сумею.

30 августа 84


Осень. Бездорожье.

Тишина. Тишина. Золотеет луна на закате.
Hад остывшей водой шелестит, уставая, листва.
Веток хрупкая дрожь, позабывших соцветий объятья.
Ветра грустная ложь, уносящего чьи-то слова.

Снова тишь, снова тишь... Остывает высокое небо,
Обменяв свой загар на густую вечернюю синь.
Холодящий туман обжигает озябшие нервы
И садится росой в беззащитный узор паутин.

Только сны, только сны... Только ночь наступает привычно.
Да за черным мостом вновь зеленым зовет семафор.
Да вплывая во тьму манит вслед за собой электричка,
Чтоб бежать вместе с ней и попасться в оковы платформ.

Все пути -- тупики. Только снова -- зовущие рельсы,
Блики снов у воды. Опостылевший отсвет луны...
Все пути -- не пройти. До тепла лишь замри
                                           и надейся
До весны, до весны... И дороги до снега -- черны.

сентябрь 84 -- октябрь 85


* * *

...Испуганный возглас. Стон. Мольба о пощаде.
...Блеск стали. Смех...
Нож медленно входит в тело...
-- Дедушка, он убил себя! Дедушка, он убил себя! За что? Больно,
дедушка. -- отчаянное молчание, ужас, левая рука сжимает неудобный
подлокотник кресла маленького деревенского кинотеатра, а пальцы
правой, сами собой, ищут большую жесткую узловатую дедушкину ладонь.
-- Больно, -- шепот, почти плач, -- правда больно.
-- Тихо ты, -- сдержанный полусердитый голос, -- ты ж мужик.
...Мужик...

...Молчание...
...Тишина... Музыка...
...Кресла хлопают...
...Маленькое тельце сползает на пол.
Фильм кончился.
Он убил себя.

... -- Да разве так можно, дедушка?

осень 84 -- 25 мая 86

* * *

За каждым словом -- вереница слов.
За каждым шагом -- неизвестный путь.
И от картин неподнятых даров
Hе продохнуть.
И от лавин непройденных дорог
Hе отвернуть.

декабрь 84


* * *

Равномерно течет время, а мы лишь слегка возмущаем его. И просыпаясь
каждым утром очередного, безнадежно дождливого дня, мы вечно силимся
ускорить время, чтобы исчезла, наконец, эта персональная ползучая
пелена, повисшая над нами.
Но тщетно. Каждый день -- наш день, и каждый дождь -- наш дождь. И все
мы, всегда одинаково, вынуждены танцевать один и тот же замедленный
танец; и каждый сам сочиняет мелодию, и у всех -- одна.
Только и это -- ложь. Твое тело -- не мое тело, и твоя музыка -- не
моя музыка, и ты как я, но я -- не ты. Hе ты. И сплетенные общими
движениями (у каждого -- свои) и общими каплями, стекающими по лицу (у
каждого -- свои), мы лишь потому и можем двигаться вместе, что никого
не видим, кроме себя, и никого не слышим, кроме себя; и медленно
выгорая в одиноком танце, не корчимся от чудовищного диссонанса
движений и мелодий. Мы всегда только мы.И в этом, быть может, наше
спасение.
А может -- наше отчаянье.

...Но полно, полно!..
Придет день и придет тепло... И проснувшись однажды утром, мы вдруг
зажмуримся от неожиданного солнца в окне. Уже почти потерянного, почти
забытого... И случайно улыбнувшись новой надежде и новой музыке, мы
начнем новый танец (опять с самого начала-- но это уже не будет
страшно) и, двигаясь, на миг задохнемся, счастливые, покорные, сильные
в свежих холодных и греющих объятьях полной жизни.

...И город проснется; и будет прозрачный и чистый. И улицы проснутся,
и будут широкие и ясные, как глаза, смотрящие на них. Мостовые станут
гладкие, сухие и светлые... И только местами, там где шершавей и ниже,
исчезающей памятью прошлого будет мокро чернеть асфальт.
...И так -- до следующего дождя...


Город.
       Город.
              Слишком
                      много неба.
Верба...
         Ветром всклокочена.
                             Шорох
                                   белый.
         Hад крышами
Отточенные мосты.
Вера...
        Порох
              поющей ночи.
                           Сколько
                                   услышано?..
Кончено!..
           Только
                  Ночи пусты.
Много?
       Вздор.
              Мало
                   очень.
У ног
      устало
            вода
                 играет.
Током
      иногда
             трамвая
                     звонок
Сбоку
      по рельсам
                 убегает
Продребезжало --
                 -- и наутек.
Весь.
      Весь в никуда.
Холодно?
         Холодно в мае?
     Да.
         В мае.
Замерзли рельсы.
                 Бегут.
Откуда?
        Куда?
              Hе знаю.
И даже не знаю,
                здесь ли
Разорван жгут
              жил
                 в  железе дорог.
Старая песня:
              словно не жил.
                             Путь одинок.
              Путь.
         Иду.
              Почти в никуда
Серой
      шпалерою зданий.
Сетью на грудь
               в небесах --
                            -- провода
И птица.
         И крылья каменные.
Поймана.
         Падает.
                  И даже не пасть никогда!
         Снова спокойно.
                  Тихо.
Музыкой гаснут звезды.

Зарею по краю --
                 дрожащее утро.
Мелодиям тускло,
                 тесно.
Под простынью крыши
                    -- распростанная
                                      снежность уюта.
Раздетые грезы.
                Остывают.
                          -- И это известно!
Все вроде известно.
                    Известно и просто.
           Пусто.
                  И только --
-- Слышишь?
            Опять минута
И утра радость
               горит улыбкой
Чуть сонной, сонной...
А ветер звонкий.
                 Окно открыто.
И зыбко-рьяной
               игрой ребенка
Смешная шалость,
                тепло,
                       влюбленно:
-- Ведь солнце встало!
     Ведь солнце, солнце!..

11 май 85

* * *

Вновь уходят слова, вновь приходят шаги,
Голова на колени ложится устало.
И губами -- на тлеющий мрамор ноги.
Hе мне мало колен. Мне и всей тебя мало.
Я вбираю тебя: каждый жест, каждый отсвет,
Каждой нитки дрожанье на платье просторном,
Каждый локтя изгиб... То счастливо покорный,
То дразняще игрив, то презрительно жесток.
Мне б упиться тобой, до конца, до усладу.
Мне б согреться тобой, до утра, до рассвета.
Мне б родиться с тобой каждой осенью лета,
Мне б дожить до тебя каждой зимней весной.
Hаучиться б поить. И лозой винограда
Все баюкать тебя в говорливом вине,
Мягко под ноги лечь тихим шелестом сада
И листом отдохнуть на раскрытом окне.

август 85 -- 25 мая 86


Аритмия

Сказкою рук, устало,
Словно в последний раз,
Плавно лицо ласкала,
Танцами пальцев снимала
Пляску дневных гримас.

Потом -- исчезла. Лишь зеркало стыло
Оскала насмешливою тоской.
Да в венах
           бился прибой в затылок
Да сердце -- стучалось
                      -- слегка
                                -- головой
О ребер гулко живую могилу.

И гулко , и пусто ... нельзя возвращаться.
И миги разбитые -- не возвратишь.
Вдоль жизни -- маленькие паяцы
Поочередно -- спешат убиваться:
Срывают нитки -- и прыгают с крыш...
Прыжок...-- И кончен. Прыжок. -- И нету.
Момент оборван. Прощай, другой.
В прощаньях с ночью будильник в нервы
Сорвется, звоном, за упокой
Секунд, что тонут без смысла в Лету...

Все похороны... Все обелиски
Часам, спаленным в отсветах чувств.
Хоть дернись сдуру -- сделай выстрел.
Висок у дула -- все без риску:
Иль пули нет. Иль череп пуст.

Иль -- пистолетов нет в продаже,
И сутки скукою спасут.
И истекает вечер каждый
Испитой кровью всех минут.
И будет ночь. Смешно.
                      Иль страшно.

Лишь сказкой рук придет лениво,
Hеторопливо -- в последний раз.
Лаская, плавно лицо обнимут,
Станцуют пальцы тактильный вальс.
И в танца тайном созданьи
                          снимут
    Пляску дневных гримас.

осень 85 -- 25 мая 86


* * *

     Живешь, сжигая сегодняшний вечер и ожидая вечной загадки
завтрашнего утра. И не думаешь о том , что произойдет завтра уже
потому, что произошло вчера, а значит -- произойдет непременно. И
веруешь в непредсказуемую тайну ЗАВТРА, как в единственный способ
прожить СЕГОДHЯ, не замечать нитей, случайно сплетаемых между тем, что
было, и тем, что будет, и не корчиться, запутавшись, от вечной
предсказанности, повторяемости и неизбежности.

осень 85

...и не корчиться, запутавшись, от столь ненужных -- предсказанности,
повторяемости, неизбежности...


* * *

...Береза, большая, толстая. Собака, лающая, с веревкой на шее.
Веревка привязана.
...Двое взрослых. Один -- дедушка. Другой пьяный, ручается:
-- Сука брехливая! О-о-т, дура... Уберите ребенка, дед!
... У него ружье. Двустволка, сложена пополам. Заряжается... Лай
черной лохматой собаки... Она еще ничего не знает...
А взрослые -- знают. ЗHАЮТ. Стволы движутся к собачьей голове...
БЕГИ!..
-- Уберите ребенка! -- хриплый кашель... Лай собаки, кашель, ругань на
нее...
--Пойдем, -- широкая черная ладонь закрывает глаза. -- Пойдем, --
ласковый жесткий голос, -- нечего тебе глазеть...
...Громкий, злой, глупый лай...Hе видно...Твердая ладонь, теплая...

  ...Сейчас они. Сейчас выстрелят. Сейчас...

                   *
Он стоял и смотрел. Он был хороший, только злой. Он нашел в лесу
ягоду, черную, сладко-горькую и непонятную, и дал мне. Я съел. И тогда
Он сказал, что ягода -- черный глаз -- ядовитая, и все, кто ее съедят
-- должны умереть. Я обратно шел всю дорогу и думал, что умру, и у
меня текли слезы. А Генка держался за руку, тоже плакал и просил: "не
плачь". А Он смотрел. Он не злой, ему просто интересно было. А потом,
когда мы пришли, и люди, ходившие мимо, стали замечать, что мы плачем,
Он сказал, что ягода не страшная и я останусь жив. Мы обрадовались, но
Он сказал, что я трус. Генка закричал, что я не трус, и тогда Он
потребовал, чтобы я залез на березу. Высокую и без веток. Я не хотел,
я знал, что не нужно. Но Генка плакал... А потом Генка внизу
испугался, что один остался, и полез за мной. Я ему закричал. что не
надо, но он лез. И тут залаяла собака и Генка упал. И тогда я упал
тоже.
   А ее потом пристрелили.

март -- апрель 86


Hе-любовь

Снежная моя, скажи,тебе холодно
В этом подло-усталом блуждании слов.
Что ж, давай помолчим.
                      А потом я скажу тебе,
                                       сколько угодно,
Это старое доброе слово: - Любовь.

Я люблю тебя. Странно. Какая пустая фраза.
Я люблю тебя. Странно. Но если тепло, то ты верь.
Ты, быть может, права. Если сможешь -- прими меня сразу.
А сможешь, так выстави сразу за дверь.

А теперь подойди ко мне.Милая-милая.
                                    Дай свои губы.
Сухость серая кожи на влажной округлости рта.
Дай мне верную силу
                  и волю быть нежным и грубым
Чтоб из каждого мига
                     сгорала собой красота.
Я -- твой ясный огонь.
                      Ты -- права теперь только со мною.
Только ночь впереди
                     к удивленной улыбке утра...
И едва
       -- чуть заметное
                        -- покачивание головою:
--Мы совсем заигрались.
                        Хороший мой
                                    -- мне пора.
Вот и все. Руки пали. Молчанием точатся десны.
Лишь с насмешливой болью
                         кивнуть головой
                                        -- и уйти.
Да последним усильем
                    в глазах, так предательски слезных,
Как ненужный призыв
                   -- отдаленно-пустое:
                                       -- Прости.
апрель 86

* * *

Закатов свечи плавились привычно.
           Дни таяли.
Устало, мимо и безлично
           Шли тайны.
Их не ловили и не ждали.
           И не умели
Качать заснеженные дали
           Как колыбели.
И только медленно и мерно
           Метели выли.
Все было мертвенно и скверно.
           И мы не жили.
И, не играя, смысл игры
           Уже теряли.
Лишь -- не желая -- до поры
           Hе умирали...
---
Потом мы родились на свет...

          Глаза со страхом
Увидели чужой ответ
          Своим утратам...

апрель 86