Суворов Александр Васильевич, |
Смысл жизни - это ответ на вопрос, зачем жить (при условии, что человек вообще задаётся этим вопросом). Содержание смысла жизни определяется именно ответом на вопрос, зачем жить. Анализируя концепцию В. Франкла, В.Э. Чудновский (1) пишет: "Суть смысла жизни как психологического феномена в том, что, возникая в результате взаимодействия "внешнего" и "внутреннего", он, вместе с тем, эмансипируется от того и другого, и начинает действовать как "буферный механизм", как "система сдержек и противовесов", не допускающих одностороннего подчинения "внешнему" и, вместе с тем, препятствуюмих превращению человека в раба собственных потребностей, влечений, сиюминутных интересов".
Если я правильно понял В.Э. Чудновского, "внешнее" - это всякого рода давления извне, чрезмерная уступчивость которым делает человека конформистом, лишает его "лица необщего выраженья", когда "за душой" у человека нет ничего, кроме общепринятой морали и прочих навязанных ему "программ поведения". Как не уставал подчёркивать Э.В. Ильенков (2), нельзя быть чересчур "удоборуководимым". Рабское следование "внешнему" именно таким "удоборуководимым" и делает. Человека приходится признать не столько личностью, сколько машиной.
Рабское следование "внутреннему" - "собственным потребностям, влечениям, сиюминутным интересам", - ничуть не лучше. Человек становится капризным, подобно одной воспитаннице А.С. Макаренко, с которой, - временами казалось, - возможен только один "воспитательный прием": поливать её из вёдер, чтобы потушить или хотя бы притушить "бестолковый пожар" этого "невыносимого существа" (3).
Говоря о свободе воображения, Э.В. Ильенков (4) очень остроумно высмеивает обе эти крайности - рабство как у "внешнего", так и у "внутреннего": несвободное воображение - это нонсенс, деревянное железо, круглый квадрат. Не случайно продукты чересчур "традиционного", как и чересчур "оригинального", искусства может имитировать, с одной стороны, машина, а с другой - осёл, мажущий полотно совершенно "свободными" и "индивидуально неповторимыми" взмахами своего хвоста... (Привожу по памяти близко к тексту, но не дословно, поэтому без кавычек.)
Смысл жизни, следовательно, согласно приведённому высказыванию В.Э. Чудновского, - это то, что делает человека свободным, то есть, собственно, делает его "человеческой индивидуальностью" (таково самое общее, предварительное определение личности, даваемое Э.В. Ильенковым (5)). Однако Франкл (6), размышляя о человеческой свободе, предусматривает свободу от всяких предопределённостей, - не только со стороны внешних воздействий и внутренних сиюминутных влечений, капризов, но и со стороны наследственности, в том числе наследственных заболеваний. Человек, как "духовное существо", по Франклу, может противостоять и различного рода наследственным предрасположенностям, в том числе патологического характера, - если, оговорюсь от себя, человеку вообще посчастливилось духовным существом СТАТЬ. Видимо, к выделяемой Франклом третьей группе факторов можно отнести вообще любые заболевания, особенно хронические, независимо от их происхождения, того, чем они вызваны.
Тем самым, выведенная за рамки только двух противоположно направленных групп факторов, проблема свободы резко усложняется. Она конкретизируется, по Франклу, прежде всего как проблема осмысленного отношения к любым предопределённостям, к любым формам обусловленности бытия. Именно определённая позиция по отношению к условиям бытия делает человека либо рабом этих условий, либо субъектом собственного бытия благодаря или вопреки этим условиям, при обязательном, разумеется, учёте их. Игнорировать эти условия, конечно, не приходится, их надо брать в расчёт, и весь вопрос - для чего. Для того ли, чтобы плыть по течению, оправдывая свой способ бытия "обстоятельствами", - или же для того, чтобы самому определять и прокладывать свою жизненную траекторию, опираясь на одни условия ради противостояния другим.
Этот выбор между "волей волн и ветра" в океане жизни - и собственной волей к прокладыванию своего маршрута по жизни, - такой выбор у человека есть всегда или почти всегда, даже в самых экстремальных условиях, таких, например, как концлагерь или слепоглухота. Франкл сам был в Освенциме и убедился воочию, что даже в этих кошмарных условиях есть выбор, - остаться человеком или "освободиться" от всего человеческого, тем самым обнаружив внешний, наносный, маскировочный характер этого человеческого для себя. Тот же выбор есть и в условиях слепоглухоты. Человеческий выбор подарил миру Людвига Ван Бетховена, Ивана Козлова (крупного слепого поэта времен Пушкина), Николая Островского и многих других. Зоологический выбор - это прожигатели жизни, тунеядцы, паразиты, - безразлично, здоровые или больные физически.
Для иллюстрации человеческого и зоологического выбора приведу случай из собственной жизни. Во время первой моей заграничной командировки мне купили модные американские джинсы. Эти джинсы увидел у меня один знакомый зрячеслышащий парень и, вздыхая: "до чего я дошёл, продаюсь за американскую этикетку", - стал уговаривать меня продать ему джинсы не дороже чем за сто рублей. Мне были нужны деньги на перепечатку по Брайлю зрячей научной литературы, и я недолго выбирал между штанами и книгами, - предпочёл лишние четыреста страниц брайлевского текста. А один мой знакомый слепоглухой юноша тоже, по выражению Альвина Валентиновича Апраушева, "проверился на штанах": растратил доверенные ему чужие сто рублей на итальянские джинсы для себя... (Это произошло в начале восьмидесятых годов, когда неплохие брюки можно было купить рублей за двадцать.)
Таким образом, свобода, по Франклу, реализуется вовсе не автоматически. Но скажу, забегая вперёд: одного (подразумеваемого или чётко осознаваемого) ответа на вопрос, зачем жить, для реализации свободы личности недостаточно.
Очевидно, что первоначально смысл жизни состоит в сам'ом процессе жизни, - жить затем, чтобы жить, то есть физически существовать. Это именно смысл существования, общий для людей и всего живого, пожалуй, даже для всей вселенной. (Франкл под "существованием" имеет в виду бытие вообще; он различает существование - и духовное существование; Это различение, насколько я мог понять, соответствует моему различению существования и жизни.) Но если смысл жизни ищут и находят в чём-то другом, нежели в самом процессе жизни (точнее, в самом факте собственного существования), то возникает проблема воли к жизни как проблема сознательной реализации того или иного смысла жизни.
Это непосредственно выводит нас на проблему сознательного формирования собственного образа жизни: в какой мере наш образ жизни в нашей власти - в нашей воле? В какой мере мы "сами себе хозяева"? Стоит ли овчинка выделки? Иначе говоря, стоит ли мой смысл жизни того, чтобы как-то и в чём-то себя ограничивать ради него? И, ограничивая себя, освобождаться от безусловности господства условий бытия по Франклу - среды, влечений и наследственности. Эта проблема встаёт особенно остро при пересмотре содержания смысла жизни, при пересмотре ответа на вопрос, зачем жить, - ответа, который по каким-либо причинам перестал нас удовлетворять.
Например, пока все наши близкие (мать, жена) в добром здравии, ну хотя бы живы, мы можем позволить себе роскошь принимать горячее участие в судьбе пациентов, воспитанников, учеников... Но вот, забегавшись по своим "общественно значимым" делам, мы "недоглядели" и лишились вдруг близкого человека. Возникает запоздалый комплекс вины: успешно помогая другим, не сумели помочь самому родному. Нам кажется: если бы не наша "общественно значимая" деятельность, в которой мы видели свой смысл жизни, - самый дорогой нам человек остался бы жив. На более/менее длительное время мы впадаем в апатию. Парализованные горем и комплексом вины, прежнего образа жизни вести не можем, а на формирование нового нет сил, да и желания. И никакая психофармакология из этой бездны не вытащит. А между тем в глазах окружающих наша общественно-значимая деятельность не утратила смысла; окружающие ждут, когда мы "оправимся" и к ней вернёмся; окружающие подчёркивают нашу нужность им, не допуская ни тени сомнения в своей нужности нам...
Что же произошло с нашим смыслом жизни? Может быть, мы его неверно осознавали, и на самом деле нашим смыслом жизни была любовь вот к этому близкому нам умершему человеку? Тогда что же, наша общественно-значимая деятельность была иллюзорным, мнимым смыслом жизни? Или же смыслов жизни было два, которые находились между собой в иерархических отношениях, и главным была наша любовь к умершему человеку, - а мы-то считали главным нашу общественно-значимую деятельность, пока трагедия не "открыла нам глаза"?.. Ясно одно, что с утратой "единственно реального" или же "главного" смысла жизни пропало желание жить; во всяком случае, на какое-то время угас интерес к жизни.
А может быть, смысл жизни осознавался нами правильно и состоял именно в нашей общественно-значимой деятельности, но после пережитой трагедии мы не можем к ней вернуться (по крайней мере в течение какого-то периода), хотя чётко понимаем, что, кроме как ради нашей общественно-значимой деятельности, нам больше незачем жить. В таком случае приходится отличать объективное значение смысла жизни от его субъективного значения; и при утрате субъективного значения (именно для нас лично, а не "вообще", не объективно) одного лишь объективного значения оказывается недостаточно, чтобы мы, во всяком случае без некоторого перерыва, могли продолжать прежний образ жизни.
Мне тоже пришлось разбираться в объективном и субъективном значении своего смысла жизни, воплощённого в маме, и другого, состоящего в моём научном и литературном творчестве, и третьего, заключающегося в моей психолого-педагогической практике. Последнюю мне пришлось несколько свернуть в связи с болезнью мамы, во всяком случае, поставить в зависимость от маминого состояния и от того, могу ли я совместить свою психолого-педагогическую практику с уходом за мамой; если не мог, работой с детьми, как бы ни хотелось мне её продолжать, приходилось жертвовать. Между "бумажным" творчеством (литературным и научным) и мамой тоже не раз возникала опасность выбирать. Пока меня было кому сопровождать в компьютерный центр, творчество с мамой удавалось худо-бедно совмещать, а если вдруг - и этого вдруг я ждал в любой момент, - стало бы некому, тут уж от выбора уклониться не удалось бы. И это было бы самой жёсткой проверкой моей человеческой, нравственной состоятельности. К маме в её возрасте и в её состоянии уже трудно было предъявлять какие-либо требования. Мама стала моим ребёнком, как я когда-то был её ребёнком. Теперь должен был я думать и решать за нас двоих, как когда-то она думала и решала за нас обоих. И от того, что я надумаю и решу, зависело, придётся ли мне обвинять себя в сокращении маминой жизни, или я смогу проводить её в последний путь как можно позже и с чистой совестью, с сознанием того, что всё от меня зависящее было сделано, что все жертвы, какие я мог принести, выполняя свой сыновний долг, - принесены.
Забегая вперёд, выскажу своё глубокое убеждение в том, что к смерти близких надо сознательно готовиться, дабы встретить её достойно, как подобает "духовному существу". Стараться НЕ думать о неизбежном - обыкновенная трусость. В этом случае, когда неизбежное наступит, неизбежна истерика и покаянные вопли о недовыполненном нравственном долге. Через это я тоже проходил, пережив и переживая до сих пор острое чувство вины и стыда за себя перед памятью некоторых ушедших близких мне людей. Той вины уже не загладить, того стыда уже не избыть, и теперь я больше всего боялся навсегда провиниться ещё и перед мамой. Этим страхом и определялось моё отношение к маме в последние годы её жизни. Определялась, иначе говоря, иерархия трёх моих основных, выше перечисленных, смыслов жизни. Именно этот страх навсегда провиниться делал мою любовь к маме главным, приоритетным для меня смыслом моей жизни. Настолько главным, что два других - творчество и дети - должны были, пока мама жива, перед любовью к маме отступить, если бы понадобилось. Совмещение всех трёх смыслов жизни требовало нарастающей поддержки со стороны других людей, моих друзей. Без них - никогда и ничего не совместить.
К счастью, от этого кошмарного выбора меня избавили. Сначала самоотверженно выручал Владимир Викторович Богуславский. каждый день возивший меня в компьютерный центр в течение более чем года. Если нужно было, он, пока я работал в компьютерном центре, ездил и с мамой по врачам, проявляя к ней не меньшую нежность и терпеливость, чем я сам. Потом ездить со мной стал оформленный ко мне секретарём безработный брат.
А потом случилось чудо. Ведущий телепрограммы "Сделай Шаг" Михаил Юрьевич Кожухов нашёл человека, генерального директора корпорации "Эдванс" Николая Николаевича Никитенко, который 19 октября 1996 года подарил мне в Останкинском телецентре портативный компьютер для слепых "Давид" и приставку с дисплеем для слепых "Инка". подключающуюся к обычному компьютеру. Это решило проблему радикально, и последние три месяца маминой жизни я смог работать дома, не отлучаясь от мамы сверх необходимого минимума. И проводил я её в последний путь с чистой совестью. Как ни искал я свою вину перед мамой после её смерти, а смог упрекнуть себя только в том, что не был богом, смел по-человечески уставать и болеть. Перед мамой я оказался чист, как ни перед кем другим, что и помогло мне достойно переживать эту, конечно, самую кошмарную из моих потерь - мамину смерть.
Нет меры моей благодарности Михаилу Юрьевичу Кожухову и Николаю Николаевичу Никитенко, сделавшим по самому большому Шагу навстречу нам с мамой. И навстречу всем, кому нужно моё творчество. Тем самым они подтвердили объективную значимость всех смыслов моей жизни, - и укрепили мою волю к жизни.
Можно рассмотреть и более банальную ситуацию - например, прибегание к разного рода допингам (крепкий кофе, крепкий чай, курение, систематический приём алкоголя небольшими дозами) для активизации деятельности, для повышения работоспособности. Человек понимает, что вредит своему здоровью. Но отказаться от допингов ему трудно. Прибегать к ним легче, чем принудить себя вести здоровый образ жизни. И отказ от допингов, и здоровый образ жизни требуют немалых волевых усилий, - тем больших, чем больше разрушено здоровье. Человек попадает в порочный круг, вырваться из которого можно волевыми усилиями, чтобы преодолеть временное, но достаточно длительное недомогание ("ломку"), связанное с отказом от допингов.
Психологический способ реализации смысла жизни оказывается частично или полностью неосуществим, - замещен, так сказать, биохимическим, допинговым способом. Вопрос типа "где твоя воля?" раздражает, вызывает протест, как у паралитика вызвало бы протест, и вполне законный, требование в одночасье выздороветь и ходить без костылей. Отсюда понятна логичность поисков другого, не-наркотического, не-допингового, но тоже биохимического, способа, который позволил бы восстановить волевую функцию. Этот способ облегчил бы или вообще снял недомогание, вызванное отказом от допингов; облегчил бы формирование более здорового образа жизни, пока он не стал бы привычным настолько, чтобы поддерживать его было легче, чем снова призывать разного рода биохимических "варягов". Правда, всё это при условии, что смысл жизни действительно есть, что овчинка стоит выделки. (Франкл, правда, утверждает, что человеческая жизнь в принципе всегда осмыслена, не иметь никакого смысла не может; но этот его тезис о невозможности бессмысленной жизни мною пока не понят и не принят.) Если жизнь пуста, не заполнена любовью и творчеством, - здоровый образ жизни лишь может подчеркнуть её пустоту, и выходит по анекдоту про грузина, вступавшего в КПСС: "Готов ли ты ради Великого Дела Коммунизма отказаться от курения?" "Готов"."А от выпивки?" - "Готов". - "А от женщин?" - "Готов". - "А пожертвовать жизнью?" - "Да на что она мне такая? Берите!"
Всё это лишь примеры, иллюстрации, - ни в коем случае не эмпирический материал, на основе которого делаются теоретические выводы. Но эти примеры помогают обрисовать, поставить проблему, подготовить дефиниции, являющиеся результатом теоретического анализа, а не просто констатации тех или иных фактов. Эти примеры мне понадобились, чтобы подготовить читателя к следующей предварительной дефиниции: воля к жизни вовсе не обязательно подразумевается сама собой, коль скоро смысл жизни налицо; воля к жизни - это способ реализации смысла жизни в образе жизни. Воля к жизни может быть парализована, а может просто отсутствовать, когда содержание смысла жизни (ответ на вопрос, зачем жить) стихийно вытекает из наличного образа жизни, и потому никакой воли для реализации смысла жизни до сих пор не требовалось.
В одном из рассказов Марка Твена жители городка гордились честностью, но когда подвернулась возможность присвоить мешок с золотом, завещанный одним шутником каждому из "отцов города", гордиться оказалось нечем, - пришлось городок даже переименовать (7)...
Если смысл жизни может определяться наличным образом жизни и быть простым его осознанием, то приходится констатировать, что воля к жизни - не единственный способ реализации смысла жизни. В понятийном гнезде "смысл жизни" обнаруживается пустующая терминологическая ячейка, которой мог бы соответствовать широко бытующий (но не в психологической литературе, насколько знаю) термин "вкус к жизни". Чтобы обозначить мотив, достаточный для готовности к каким угодно волевым усилиям, целесообразно воспользоваться и ещё одним термином - "жажда жизни". "Вкус к жизни" - это ощущение самодостаточности наличного образа жизни, того, что жить и так достаточно хорошо, - "вкусно".
У меня вкус к жизни чем дальше, тем слабее. Жить очень трудно. И чем дальше, тем труднее. Так что и рад бы порхать бездумно, просто наслаждаться жизнью, да не получается.
Зато жажды жизни хоть отбавляй - жажды творчества, содержательного общения, дружбы с детишками и взрослыми. Жажды ласки, тепла, понимания, взаимной бережности между людьми, заботы, пощады, - словом, жажды человечности, жажды нравственной и творческой полноценности.
Что же касается воли к жизни, предполагающей долг жить, как бы ни было трудно и даже невыносимо, - то она до смерти мамы определялась категорическим императивом: "Пока есть мама - должен быть я!" Моя бедная мама заложила фундамент моей личности, на котором потом строили Апраушев, Мещеряков, Ильенков, многие другие люди до и после них, в том числе я сам. И мама ни в коем случае не должна была меня пережить, как бы я ни устал от жизни. Хватит с неё и того горя, которое не миновало её. И я твёрдо решил, что, сколько зависит от меня, никакого нового горя у моего самого маленького и самого любимого ребёнка - не будет.
Теперь категорический императив звучит так: "Пока есть я - есть и мама". Только от меня зависит окончательный, посмертный смысл её жизни. Поддавшись усталости, уйдя, не выполнив своего творческого долга, не завершив хотя бы главного из задуманного, я мамину жизнь лишил бы смысла. Так что, сумев не провиниться перед живой мамой, я всё равно у неё в долгу как в шелку. Таким образом, и сейчас у меня с волей к жизни всё в порядке.
Надо различать волю к жизни и просто волю, как "черту характера". Одно дело - умение не опаздывать, выполнять данные обещания или не давать их, если не уверен, что сможешь выполнить. Одно дело - выбирать между желанием (хотением) и долгом, или даже между двумя своими обязанностями, "двумя долгами" - например, долгом учиться и долгом работать (студенты, вынужденные учиться и одновременно где-то работать, знают, как мучителен бывает такой выбор). Но совсем другое дело - выбирать между жизнью и смертью. Тут уж требуется именно воля к жизни вообще, а не просто воля к принятию того или иного частного решения. О смысле жизни и смерти вместе мы ещё поговорим.
Воля к жизни - это способ выживания в экстремальной ситуации, когда образ жизни приходится почему-либо менять или, наоборот, отстаивать вопреки давлению неблагоприятных обстоятельств (в том числе трагических - смерть близкого человека, тяжкая болезнь, инвалидность). Чтобы "запустить" волю к жизни как способ выживания в экстремальной ситуации, необходим достаточно сильный мотив, который и представляется целесообразным обозначить как "жажду жизни". Ибо воля к жизни, в качестве аварийного способа реализации смысла жизни в образе жизни, предполагает тотальную мобилизацию всех сил личности, всего наличного духовного, душевного и физического здоровья. Цель такой мобилизации - преодолеть кризис и вернуться к нормальному состоянию, в котором жить просто "вкусно", то есть для поддержания "STATUS QUO" достаточно вкуса к жизни. Если такой нормы достичь не удаётся, человек расходуется досуха, просто устаёт жить. На аварийном напряжении долго не протянешь. Поэтому на взгляд житейски опытного, много пережившего доброго человека упования на одну лишь "волю" просто смешны, по-детски беспомощны. Или же, когда этой самой "волей" очень допекут, - немилосердно, до садизма, прямолинейны!
***********************
Прежде чем продолжать наш теоретический полёт в области смысла жизни, который всё равно получается никак не "беспосадочным", - совершим особенно основательное "приземление", чтобы проанализировать современную социальную бессмыслицу, обессмысливающую жизнь отдельных индивидов.
Любое предпочтение интересов живых людей чему бы и кому бы то ни было ещё - это, в сущности, человеческое жертвоприношение. Не обязательно сжигать людей на жертвенных кострах, чтобы приносить человеческие жертвы. Мы приносим человека в жертву всякий раз, когда превращаем его в средство достижения какой бы то ни было посторонней цели. Если чуть-чуть подумать, сразу убедимся, что разнообразными человеческими жертвами наша жизнь прямо-таки переполнена.
Педагог не сумел понять и полюбить ребёнка, не хватило у него терпения чему-то ребёнка научить, - и, не подвергая сомнению ,собственную квалификацию, он сомневается в умственном здоровье ребёнка, своим отношением прямо внушает ребёнку умственное нездоровье, зовёт врача, чтобы тот услужливо подтвердил его сомнения и внушения соответствующим диагнозом, и громогласно разоряется на тему о том, что всё равно "с этим дураком" он заниматься не будет. Ясно, что этот горе-педагог приносит ребёнка в жертву своему профессиональному самолюбию.
Физическому инвалиду предлагают смирно сидеть на месте, "не возникать", довольствуясь формальным обслуживанием. Дескать, всё равно у его проблем "решения нет", и в этом инвалида настойчиво убеждают, уговаривая смириться с наличной ситуацией. "Два пишем, три в уме", - и это "три в уме" оказывается весьма прозрачным намёком на то, что любое заявление инвалида о своих человеческих правах, тем более о праве на реальную человеческую полноценность - не более чем каприз. Подобные прозрачные намёки случалось не раз выслушивать и мне: "Смирись! Решения нет!" А то и не намёки - открытый текст. Я как-то по поводу одной своей рукописи заявил, имея в виду не только себя, а всех своих товарищей по несчастью: "Я хочу быть реально полноценным, хочу быть нужным и полностью реализовать свой личностный потенциал!" Мне ответили с неподражаемой наглостью и цинизмом: "Ну и хоти себе на здоровье!" Я тогда прямо задохнулся от возмущения, и мой разрыв с человеком, позволившим себе такое, был в тот момент предрешён, и через некоторое время стал фактом. Отказываясь помогать в реализации самых законных, естественных человеческих прав, предлагая смириться с убогим прозябанием вместо жизни под тем предлогом, что иного "решения нет", - инвалида приносят в жертву своему спокойствию. А чтобы инвалид с детства не чувствовал себя жертвой, его лучше ничему не учить...
На заводе нарушили технику безопасности, не выдали молодому, тихому, безответному рабочему защитных очков. В результате - производственная травма глаз. Составили акт, что рабочий виноват сам, не надев очков; он, а не администрация, нарушил технику безопасности. Поскольку инвалиду очень трудно найти работу, рабочий (потерявший зрение частично) оформлять инвалидность не стал, - жить на что-то надо. Перед нами в лице этого рабочего - жертва целой системы общественных отношений, явно преступной, до последней крайности антигуманной. (Этот случай описан в журнале украинского общества слепых "Призыв".)
Думаю, ясно, что именно я имел в виду, говоря о распространённости человеческих жертвоприношений в нашей жизни. Каждый легко припомнит свои примеры этого рода. Анализ их приведёт нас к выводу, что люди, как правило, жертвуют друг другом ради себя; тогда, когда их интересы вступают в противоречие. Какая же в этих условиях возможна человечность?
Обратимся к социальным проблемам инвалидов. Может быть, конкретный анализ этих проблем поможет нам в поисках ответа.
Я инвалид, и все мои права,
Обязанности все мои - в "спасибо"
За чьи-то милосердные слова;
За то, что можешь прозябать как-либо;
Что есть жильё; одет, обут и сыт;
Что многие на помощь мне готовы...
Но если общей болью дух болит,
То это - привилегия здоровых.
Мне в творчестве предписан оптимизм,
А ныть не смей - таков наш "гуманизм".
Кем предписан? Нет-нет, не брошу камень в традиционный огород. Не официальной идеологией, - "коммунистической" ли, христианской или ещё какой. Оптимизм мне "предписан" общественным предрассудком, который, даром что неписан и едва ли кем осознан, "предписывает" пожёстче любой официальной идеологии. Оптимизм "предписан" догмой, уничтожить которую потруднее, чем изменить закон. Догма эта - не сознательное убеждение, а скорее какое-то даже инстинктивное предубеждение, что "общая", общечеловеческая, боль, проблема - "привилегия" только здоровых людей. Предубеждение, весьма напоминающее другое, не столь уж давнее, что "мужик" без образования счастливее. Оставьте лапотника в его первобытном состоянии, - так будет лучше и проще для всех.
У инвалида может болеть якобы лишь "инвалидная" боль. Когда же милосердные друзья как-то смягчают, если не устраняют, инвалидную, якобы по поводу одной лишь инвалидности возникшую, боль, - то инвалиду остаётся только благодарить до гробовой доски за оказанную поддержку. Срабатывает, может быть, некая запредельность инвалидной боли в сознании здоровых хороших людей. Срабатывает то, что здоровому трудно, если вообще возможно, поставить себя на место инвалида. Вот здоровый и думает: до человечества ли инвалиду, бедняге. В общем, издержки сочувствия. Неотличимые, в силу диалектики совпадения крайностей, от издержек бездушия.
Нет, я, конечно же, не за отмену благодарности из-за издержек сочувствия/бездушия. Нельзя быть нормальным человеком, не умея быть благодарным в большом и малом. Но и - нельзя быть нормальным человеком, имея только одно право, единственную обязанность - благодарить за реальные (а тем более мнимые) благодеяния. Нельзя быть нормальным человеком, не участвуя в решении общечеловеческих проблем, в утолении общечеловеческой боли.
У меня всё время речь об этом. О возможности участвовать в жизни человечества. О невыносимости - и недопустимости - социального паралича. И о том, только ли у физических инвалидов стоит эта проблема.
Социальный паралич - это паралич деятельности личности. Паралич её жизни в обществе, активного участия в жизни общества. Короче - паралич реального, а не формального членства в обществе. Самое страшное следствие любой физической инвалидности - именно социальный паралич. Следствие (и показатель наличия) социального паралича - безучастное: "всё равно от меня ничего не зависит".
А между тем быть личностью - именно значит участвовать в жизни общества, быть активным членом общества. Быть личностью - это значит быть именно тем, от кого в жизни общества хоть что-нибудь да зависит.
Любая физическая инвалидность ограничивает возможности полноценного участия в жизни общества, ставит в унизительное положение большей или меньшей беспомощности, а значит, зависимости порой от сущей ерунды (с точки зрения здоровых). Но если бы вас лишили возможности в любую минуту пойти, поехать по своим делам, самостоятельно прочитать или услышать интересующую вас информацию, - тем самым вас лишили бы не только возможности двигаться, видеть и слышать, а возможности нормально жить вообще. Нормально общаться, нормально работать, нормально отдыхать.
Зависеть в любом пустяке от посторонней помощи - это для нормального активного человека труднопереносимая пытка. Да ещё пожизненная. К этому невозможно привыкнуть. Протест против этого со временем не ослабевает, а нарастает, - во всяком случае, у меня. тем более, что унизительно не только зависеть от посторонней помощи, но и просить, добиваться, вымаливать, выклянчивать её, даже истерически требовать (верх унижения - истерика из-за отсутствия помощи, но дело, увы, обычное).
Мне лично особенно унизительно добиваться помощи для себя. Таково уж советское воспитание: печься обо всём человечестве, об интересах государства - благородно, а о себе и своих близких - если не аморально, то подозрительно. В этом, видимо, источник всех разновидностей современных человеческих жертвоприношений. Тоталитарное (хоть убей, не вижу принципиальных отличий от фашистского) общество, естественно, заинтересовано в том, чтобы каждый его член ставил на первое место интересы государства, а не свои. Отсюда и "мораль", воспевающая как "скромность" неумение постоять за себя, отстоять себя. И даже не столько неумение, сколько... как бы это по-русски сказать от глагола "стесняться"... стеснение, смущение, что ли...
Неудобство. Вот, пожалуй, искомое слово. Отстаивать себя - "неудобно". Так же "неудобно", "неприлично", как ходить нагишом.
После многолетних советских фанфар по поводу решённости всех и всяческих проблем немалого бесстрашия требует сама постановка проблемы социального паралича. Проблемы вовсе не инвалидной, а лишь особо остро встающей в условиях инвалидности. Когда я поставил перед Эвальдом Васильевичем Ильенковым эту проблему в форме вопроса, как можно верить людям, и можно ли им верить, доверяться вообще, - Эвальд Васильевич в ответ призвал меня к "мужеству сознания". "Если бы ты был действительно один - одинок, - я не имел бы права советовать тебе мужество сознания. Ты не один, славный и мудрый мой друг". И Эвальд Васильевич сформулировал важнейший тезис, ставший для меня той "печкой", от которой начинаются все мои "танцы".
"...Дорогой мой человек, на проблемы, которые ты наставил, думаю, что сам Гегель не сумел бы дать окончательного и конкретного ответа. По существу ведь речь идёт о том, зачем человечество вообще вышло из животного состояния и обрело себе такую хлопотную способность, как сознание. Я искренне думаю, что на этот вопрос ("Зачем?) ответа нет. У материалиста, разумеется (Марксизм вообще, как верно говорил Ленин, прочно стоит на почве вопроса "Почему?", и на этот вопрос можно питать надежду найти ответ).
"...Ты верно и остро понял, что проблемы, в которые ты упёрся, абсолютно ничего специфического для слепоглухого не составляют. Не буду лицемерить и говорить, что зрение и слух - вообще маловажные вещи... Зная тебя, знаю, что сладеньких утешений ты не примешь, что ты к ним глух. Я понимаю, что слепоглухота не создаёт ни одной, пусть самой микроскопической, проблемы, которая не была бы всеобщей проблемой. Слепоглухота лишь обостряет их, - больше она не делает ничего".
Да, больше ничего. Но этого хватит, чтобы биться головой об стену в бессильном отчаянии. Удивительным образом из двух утверждений Ильенкова, верных только вместе, зачастую помнят одно лишь первое, - о всеобщности проблем слепоглухого, - игнорируя как несущественное второе: об обострённости этих всеобщих проблем в ситуации слепоглухоты. Получается жутко обидная для слепоглухого демагогия: раз проблемы всеобщие, и ты сам с этим согласен, - так и не скули. Таким-то образом слепоглухому отказывают не только в помощи, но и в признании его проблем, их особой остроты и болезненности. Отказывают в признании того, что он вообще нуждается в помощи. И вот из моей души вырывается протестующий стон:
Не ломитесь - в открытую дверь.
Постарайтесь-ка лучше - понять.
Поищите - различья теперь.
В чём мы схожи - бесплодно искать.
С вами болью делюсь, а в ответ -
У меня, как у всех. Вот и злюсь.
Где подобье - проблемы там нет.
Акцентирует общее - трус.
Простите меня за то, что я никогда не смогу снисходительно простить и позволить вам эту трусость. Я ведь хочу жить. И не абы как, а полноценно. Если же скажете, как однажды и брякнул один мой знакомый: "Ну и хоти себе на здоровье"... (Это, кстати, тот самый знакомый, которому адресованы и только что приведённые стихи.) Можно ли после таких слов всерьёз претендовать на человечность? Речь ведь идёт не о капризе. Речь идёт о Гамлетовской проблеме - "Быть или не Быть". Быть или не быть - нормальной личностью. Жить - или прозябать.
А прозябать я категорически не согласен. Ультимативно. В течение всей уже прожитой жизни. Для меня приемлем только такой выбор: жить - или не существовать вообще, чисто физически. И если я до сих пор не предпочёл уход из жизни, то, во-первых, потому, что была жива мама, а во-вторых - потому, что до сих пор удавалось находить возможности именно жить, а не прозябать.
Да, проблемы всеобщие. Но их конкретная постановка в конкретных, обостряющих эти проблемы, условиях - специфична. Общее, магистральное, стратегическое решение проблем - вероятно, одно на всё человечество. Но конкретное, от конкретных условий зависящее решение - специфично.
Поэтому формы социального паралича, то есть невозможности нормально жить - многообразны. К сладеньким утешениям глух каждый, кто предпочитает реальное решение своих проблем - их замазыванию словесами. От того, что музыку Рихарда Вагнера не слышат миллионы зрячеслышащих, не становится менее настоятельным, тем более не исчезает мое стремление услышать Вагнера вопреки тяжелой форме тугоухости. От того, что кто бы то ни было может даже не догадываться о существовании проблем, передо мной стоящих очень остро, - эти проблемы не становятся менее мучительными. Между тем из них самой неразрешимой проблемой может оказаться самая пустяковая, - например, с кем пойти куда -то (проблема не в том, что от желающих сопровождать отбоя нет и трудно выбрать, а в том, наоборот, что не оказывается обычно ни одного желающего сопроводить). Или: кто сможет пересказать информацию в самый момент её сообщения? Да не тогда, когда друг свободен от своих дел (проклятый "остаточный принцип": чаще всего ничего ведь не остаётся!), а тогда, когда это нужно мне.
Но я ещё счастливчик! Я страдаю от того, что потенциал моей личности реализуется недостаточно (всё-таки реализуется!), а мне бы, естественно, хотелось бы реализовать его полностью. Кому же этого не хочется, и у кого же, среди здоровых, не то что инвалидов, есть такая роскошная возможность? Вряд ли даже академик утвердительно ответит на вопрос, полностью ли реализуется его творческий потенциал. Величина-то эта - потенциал - переменная, а не постоянная, и тем выше, чем человек активнее. Другое дело, что множество не таких тяжёлых инвалидов, как я, а то и вообще здоровых, не могут самореализоваться вообще.
Сейчас, пожалуй, никого не удивит слепой или глухой с высшим образованием. Но диплом - не самоцель. Люди совершают настоящий учебный подвиг для того, чтобы потом иметь возможность заниматься любимым делом, - чтобы из учебного подвига вырос творческий. Как бы не так!.. Хорошенького понемножку. Погеройствовали в ВУЗе - и марш на конвейерную линию, заниматься трудом, совсем не требующим не только высшего образования, но и вообще участия личности со сколько-нибудь нормально развитым интеллектом и воображением. Живые люди вынуждены становиться "винтиками", "частичными деталями частичной машины" (выражение Маркса), вынуждены выполнять монотонные производственные операции либо потому, что ещё не придуман для их выполнения соответствующий автомат, - либо потому, что властям выгодно таким образом поддерживать иллюзию "социальной защищённости" инвалидов и вообще населения, то бишь иллюзию отсутствия безработицы. (На самом деле скрытая безработица в СССР всегда присутствовала, поскольку далеко не все могли заниматься тем, чем хотели, а чаще занимались тем, чем приходилось.)
В общем, получалось (сейчас, когда высшее образование стало платным и не всем по карману, уже, наверное, не получается), что дорога в ВУЗ инвалидам открыта, - тем, кто готов харкать кровью, то бишь "геройствовать", - а дорога в послеВУЗовскую творческую самореализацию, как правило, перекрыта наглухо. Надо полагать, в ознаменование политической победы "демократии и гуманизма" свободно увольняют и тех инвалидов, которым в "застойные" времена удалось было устроиться на работу по специальности после ВУЗов. И конечно же, специалисты эти "сами виноваты": "неконкурентоспособны" по сравнению со здоровыми!
С теми, кто вынужден скрывать свою фактическую инвалидность из боязни потерять работу, вообще не церемонятся. Самые слабые здоровьем, часто госпитализируемые и поневоле часто бюллетенящие люди - самые первые кандидаты на сокращение. Их обрекают на голодную смерть, безжалостно сокращают... Во имя "социальной защиты" более здоровых и потому более "ценных" работников. Выходит, к людям тот же подход, что и к изношенному оборудованию. Больных выбрасывают на улицу во имя повышения зарплаты остальным. Волнует ли кого-нибудь, что зарплата повышается за счёт фактического геноцида инвалидов и больных, - тех, кто, казалось бы, в первую очередь нуждается в социальной защите? Не похоже, чтобы это волновало победоносные "демократические" и "гуманнейше-христианнейшие" власти. И симптоматично возрождение старой буржуазной сказочки о том, что бедняки - исключительно бездельники. Мол, хотели бы работать - разбогатели бы.
Это кто же конкретно бездельники? Моя мама, что ли, награждённая за труд в энергоучастке отделения железной дороги, а так же за труд на железной дороге в годы войны, почти пятнадцатью медалями? Или её коллеги, среди которых я вырос и которых воспринимал как членов своей семьи, - всегда умевшие работать в самых сложных условиях бесконечных дефицитов и нехваток самого необходимого и для успешной работы, и для соблюдения техники безопасности? Или детдомовская повариха тётя Поля, двадцать лет кормившая слепоглухонемых детей, а выйдя на пенсию, не усидевшая дома и вернувшаяся в детдом в качестве ночной нянечки? Всё это - обыкновенные люди, таких миллионы и миллионы. Они "бездельники"? Кто же тогда не бездельник? Не настоящие ли, власть и деньги имущие, БЕЗДЕЛЬНИКИ?
Чьим интересам на деле служит врачебно-трудовая экспертиза? У человека парализуется левая рука; он страдает бронхиальной астмой, ревмокардитом, обмороками после нескольких сотрясений головного мозга, психопатией. Он не только не работоспособен, а нуждается в постоянном постороннем уходе. Но... Ни одно из перечисленных заболеваний, "к сожалению", не в такой тяжёлой форме, чтобы врачебно-трудовая экспертная комиссия (как бишь её переименовали?) установила первую группу инвалидности, дающую право на назначение пенсии, настолько высокой, чтобы на неё хоть как-то можно было прожить. Я имею в виду непосредственно свою сестру. Мы с мамой вынуждены были отдавать ей мамину пенсию, сами жили только на мои доходы, часть которых тоже приходилось посылать сестре и брату. А брат признан умственно отсталым ещё в детстве (олигофрения в степени дебильности), ни образования, ни квалификации не имеет, вынужден был соглашаться на любую работу, да и той не мог найти, пока я не сумел забрать его к себе в секретари. Он может обеспечивать мне только свободу передвижения, худо-бедно научился переводить по телефону, а все остальные мои проблемы приходится решать с помощью моих друзей, либо никак не решать...
Сестре устанавливали инвалидность третьей группы по самому лёгкому диагнозу, - неврит левой руки, как если бы других диагнозов не существовало. Сейчас инвалидности не оформлено никакой. Я писал в местные органы власти, просил разобраться. Получил ответ от зам. главного врача местной больницы, где сказано, что сестра - инвалид по меньшей мере второй группы. Однако в оформлении инвалидности сестре отказывают, по её словам, отговариваясь тем, что для этого надо пролежать в больнице полгода. Почему же я тогда инвалид первой группы? Я в больнице за всю жизнь столько времени не провёл. Полная, безысходная бессмыслица.
Третья группа инвалидности предполагает, что человек сам себя может обслужить, а значит, способен сам заработать себе на жизнь, и пенсия по инвалидности третьей группы представляет собой грошовую доплату к предполагаемым основным источникам заработка, которых в данном случае нет и не может быть.
Другой пример. 9 февраля 1985 года скончалась моя подруга, перенёсшая девять клинических смертей, страдавшая бронхиальной и сердечной астмой одновременно, плюс постоянное медленное (неостановимо-смертельное) внутреннее кровотечение. Почти ежедневные вызовы скорой помощи; реанимация - порой по нескольку раз в месяц. Подруга предупреждала меня, что надо немедленно вызвать скорую, если молчание подруги затянется больше чем на десять минут. Четыре раза в день, строго каждые шесть часов, приём фантастического количества лекарств - девять разных таблеток сразу. Врачи не понимали, как она вообще живёт. У неё к моменту смерти не было ни одного здорового органа. Разумеется, речь идёт о тяжелейшем физическом инвалиде. И эта женщина считалась инвалидом... всего только второй группы, до самой смерти получая жалкие 50 рублей в месяц, на которые невозможно было жить. Хроническое недоедание, просто голод, было её "нормальным" состоянием.
На прессконференции с работниками министерства социальной защиты, состоявшейся в середине мая 1992 года в лагере "Зеленый Бор", где я впервые увидел ребят с Детским Церебральным Параличом, - сообщили, что перечень заболеваний, по которым может быть установлена группа инвалидности, расширен (очевидно, в очередной раз). Назвали какую-то астрономическую цифру - количество болезней, предусмотренных этим перечнем. Но не смогли ответить на мой вопрос, будет ли устанавливаться группа инвалидности по совокупности заболеваний, которыми страдает инвалид, а не по одному из них, обычно наименее тяжёлому. Ничего вразумительного мне не ответили и на вопрос, каковы перспективы трудоустройства инвалидов, - хоть где-нибудь, как-нибудь, а не то что в соответствии с дипломом.
Разумеется, государственный бюджет не резиновый. И о каком трудоустройстве инвалида речь, когда без работы сидят миллионы здоровых, вполне трудоспособных? В общем, вроде бы особо пенять на чью-то злую волю не приходится, хотя, сталкиваясь с конкретными фактами бездушия, не пенять - сложно. И трудно не обобщать.
Одни обобщают - "всем трудно!" - и завистливо мечтают о "привилегиях" инвалидов (мол, хоть какая-то постоянная поддержка от государства, пенсии, льготы...).
Я как-то в 1991 году растерянно вздохнул: "Когда же начнут индексировать доходы?" В ответ здравомыслящая мама, чьё незнание, чем кормить её детей, и вызвало мой вздох, обобщила: "Когда перемрут все дети и инвалиды". Индексация, кажется, уже налицо, - доходы "растут", если зарплату и даже пенсию вообще выплачивают, - но от этого не легче: на деле-то уменьшаются. Так что вопрос о вымирании детей и инвалидов, да и других социально наименее защищённых (или вообще не защищённых) групп населения, - совсем не праздный, обостряющийся вопрос.
Мне рассказывали о матери четырёх детей. Старшей - двенадцать, младшему - год. Разведена. Не работает: некуда деваться с малышами, да и негде работать. В садике надо платить бешеные деньги только за то, чтобы взяли одного ребёнка, да ещё ежемесячно доплачивать немногим меньшие суммы. Между тем денег нет совершенно, большая задолженность за квартиру. Пошла в лес, собрала щавеля, мяты, сварила похлебку... Так выкручивается летом. А зимой?
А попробуй, помри с голоду - вмиг оправдается некрасовское: "Господи Боже! Как ни дорого бедному жить, умирать ему вдвое дороже!" Вдвое? Это по состоянию на 60-е годы прошлого века. А сейчас - не вдесятеро ли, не в сотни ли раз? Ведь государственные "ритуальные пособия", как и любая государственная подачка, - слёзы, да и те ещё выколачивать нужно.
Дошкольные учреждения - один из важнейших институтов социальной защиты. Но кого же они теперь защищают, при этакой платности их услуг? Разве что тех, кто за свои деньги и сам бы себя защитил, наняв нянек... Похоронные же расходы заставляют всерьёз задуматься, как бы умереть подешевле, понезаметнее, как бы исчезнуть в момент смерти, чтобы никого не обременять и ни копейки (то есть ни кусочка!) от живых не отрывать.
Поражает мученическое долготерпение таких вот матерей. Они мучаются в одиночку, жалуются соседям, которые сами на грани голода, но, сколько знаю, даже не пытаются искать или добиваться "правды", где-то как-то бороться за свои права, хотя бы узнавать, есть ли у них какие-нибудь права, согласно государственным бумажкам, называемым законами. Во всяком случае, когда, наслушавшись душераздирающих жалоб, я предлагаю обратиться в государственные органы даже не за помощью, а лишь за информацией, возможна ли какая-то помощь, - мне в один голос заявляют: "Бесполезно! Кому мы нужны?!" Пробую убеждать: "Да вы хоть попытайтесь!" Нет, безнадёжно машут рукой, - "бесполезно", - и никуда не обращаются. А государственные чиновники, небось, и рады считать количество несчастных по их "обращаемости" к ним, к чиновникам. Может быть, мои предложения обращаться к государству и наивны, но нельзя же быть такими покорно-бездеятельными.
Боятся ли нарваться на отказ?.. Это мне понятно, мне самому не чужд подобный страх. Или ждут, что кто-нибудь их облагодетельствует без всякой с их стороны активности?.. Раздражаешься: "Тогда надо сразу ложиться и умирать!" Нет, цепляются за существование. И хоть бы пальцем пошевелили, чтобы это существование как-то облегчить, сделать похожим на человеческую жизнь!..
Самому-то мне подобная покорность всегда была чужда. Всю жизнь бунтую против слепоглухого прозябания, не даю о своих проблемах забыть. Если и было у меня слепоглухое прозябание, то уж никогда не было - немого. Всегда вопил, да погромче. Правда, время от времени хочется замолчать... Уже не всегда хватает сил даже на вопль: "Караул, спасите!" Зачем? Чтобы длить эту пытку дальше? Бесконечная усталость, немое отчаяние, оцепенелая безысходность... Не так ли чувствуют себя наши умирающие вместе с детьми матери? И не здесь ли объяснение их безнадёжной пассивности?..
Предсмертная немота. Накануне вечного красноречивого молчания покойников. Они уже молчат. А мы ещё суетимся и верещим. Или пытаемся верещать...
Открытый до предела
Рот - в вопле безголосом.
Жестоко стиснуты веки,
А руки - в мёртвой сцепке.
Сквозь стиснутые веки -
Слезинки проступают.
А может, капельки жизни
Удушье дожимает.
Оцепенело тело.
В душе померкли искры.
Устал и умер от жизни -
Болезни самой страшной.
Я плакал, описывая собственный плач в этих строчках, когда они из меня сочились. Они медленно текли сразу под неизвестно откуда взявшуюся, почему-то хорошо знакомую траурную музыку. Капля по капле, в приступе ужасной, удушающей тоски. Я не рифмовал, потому что чувствовал неуместность рифмовки.
Что такое этот стихотворный похоронный марш? Результат душевной болезни? Можно и так понять. Но с моей точки зрения это - капитуляция перед социальным параличом. Полная безнадёжность, бесперспективность, ненужность, а не только невозможность, деятельности.
Собственно социальный паралич - это ведь невозможность (или значительная затруднённость) деятельности, жизни в существующем социуме - обществе. Невозможность деятельности как отдельной личности, так и целых народов и классов. Невозможность или затруднённость и для инвалидов, и для здоровых. И для безработных, и для занятых нудным, нетворческим, для роботов, трудом.
А тут, в моём похоронном марше - повторяю - не невозможность и не затруднённость уже, но просто - смертная, загробная, замогильная - ненужность деятельности, ненужность жизни. Летальный исход болезни - социального паралича.
Боюсь, что цель "милосердной" шумихи вокруг инвалидов - скорее зарабатывание политического капитала, чем реальное решение проблем. Но кое-что движется. ещё в СССР был принят закон о социальных пенсиях - не по инвалидности и безотносительно к трудовому стажу. "А" сказано. Не пора ли сказать и "Б" - признать существование не только физической, недужной, "слепо-глухо-хромой", но и социальной инвалидности? Разве безработный - не социальный инвалид? Разве живая деталь конвейера, живой "винтик", заменяющий автомат, - не социальный инвалид?
Я, всю жизнь бившийся над проблемами реабилитации физических инвалидов, не могу отделаться от аналогии. Что получится, если на всю предшествующую и предстоящую историю взглянуть вот с этой "реабилитационной" точки зрения? Не с революционной, а именно с реабилитационной. С точки зрения личностной реабилитации тех, кто - всё равно по какой причине - личностью, то есть реальным членом общества, стать не смог. Помешали обстоятельства. То ли физическая инвалидность, то ли социальная.
Вот это и получится, - то, что надо реабилитировать всех, а не экспроприировать друг друга по очереди и вне всякой очереди.
***********************
Социальный паралич - это не что иное, как паралич смысла жизни. Трудно не согласиться с В. Франклом: свобода состоит в том, чтобы определить свою личностную, личную позицию по отношению к любым условиям своего бытия. Даже к самым экстремальным, - вроде концлагеря, или слепоглухоты, или социального паралича. И я могу констатировать, что так понимаемую свободу мне в течение всей моей жизни реализовать, в общем и целом, со срывами, но удалось и пока удаётся. Разумеется, не в одиночку. С опорой на такой "социальный фактор", как окружающие меня люди, близкие либо принявшие во мне минутное участие на улице, на транспорте, в магазине и в других местах.
После университета почти сразу же разразился кризис: я понял, что обычного теоретика, закопавшегося в Ленинскую Библиотеку, из меня получиться не может. Слепоглухому там делать нечего. Значит, надо искать другую, более доступную мне деятельность, в которой я получил бы хоть какое-то удовлетворение. И такая деятельность нашлась 22 марта 1981 года, когда я впервые приехал в свой родной Загорский детдом на весенние каникулы.
Ребятишки меня обступили, едва я появился. Прямо у лестницы облепили, сбежались, лезли друг другу на плечи, стараясь дотянуться и хотя бы прикоснуться к незнакомому человеку. Меня потрясла эта жажда общения. До сих пор я не мог считать себя психологом. Именно в эту минуту я психологом стал - почувствовав буквально всем существом, буквально кожей, кому нужна моя психология. Пусть я мало мог прочитать, но что смог - то моё, -.и ребячье. С этой минуты получило смысл всё моё творчество - и литературное, и теоретическое. Изучать проблемы живых детей, вообще живых людей, с кем сведёт меня судьба, в том числе свои собственные, - и осмысливать их с опорой на имеющийся теоретический багаж, уж какой есть, уж насколько удастся его увеличить. Без претензий объять необъятное и рассуждать о состоянии той или иной области культуры в целом. Откуда мне знать, что в этой области есть, чего нет... Моей творческой жизни там нет. Моя творческая жизнь там появится.
Вот так я для себя решил, пытаясь обнять и расцеловать всю облепившую меня детскую кучу. В тот же день я зафиксировал это своё решение в первой же записи своего психолого-педагогического дневника...
Так я обрёл творческий смысл своей жизни. И, реализуя его, с помощью самых разных людей, смог в общем и целом избежать социального паралича на протяжении последующих полутора десятилетий. Сейчас я могу уже с гордостью оглянуться на пройденный путь, как ни тревожит меня не совсем ясная перспектива продолжения этого пути. Что бы ни было неясно, одно ясно вполне: с социальным параличом я никогда не смогу смириться, а значит, его у меня никогда и не будет. Пока есть друзья, буду искать и, наверное, найду хоть какую-нибудь лазейку, чтобы продолжать полноценную творческую жизнь в каких угодно кошмарных условиях. В этом смысле моя свобода во франкловском её понимании вполне обеспечена вчера, сегодня и завтра. Пока работаю, будут и результаты работы; а будут результаты - найдутся и люди (до сих пор находились), которые этими результатами заинтересуются и помогут сделать их всеобщим достоянием. Хватило бы воли к жизни, долга жить, подкреплённого жаждой жизни. В ситуации слепоглухоты, как в немногих других ситуациях, эта воля к исполнению жизненного долга необходима буквально ежесекундно. И так же каждую секунду необходима поддержка этой воли извне. Моих внутренних ресурсов может не хватить. Самомобилизоваться легче, когда есть те, ради кого ст'оит это делать.
Конкретизировав понятие "воли к жизни" как способ самомобилизации личности, мы выходим на гигантскую проблему сознательного саморазвития личности в зрелом возрасте. Дело в том, что, очевидно, никто, кроме сам'ой личности, её не "мобилизует". Речь может идти только о САМОМОБИЛИЗАЦИИ, а так же о её ПОДДЕРЖКЕ извне. Именно о поддержке, а не о хватании за шиворот и насильственном осчастливливании. Внешняя, насильственная "мобилизация" парализует волю, делает её просто ненужной, или же направляет её "не в ту степь", - в сторону отражения агрессии, а не в сторону сознательного решения собственных проблем. Самомобилизация может быть только выстраданной и потому - только сознательной. Если речь и идёт об отражении "агрессии" как цели самомобилизации, то "агрессором" ни в коем случае не должен осознаваться другой человек. "Агрессор" - это экстремальная ситуация, которую надо так или иначе нормализовать. Другие люди должны быть союзниками по "антиэкстремальной коалиции", а не сторонними наблюдателями/надсмотрщиками, в лучшем случае стоящими с плеткой над душой и подхлёстывающими: "где твоя воля?!", а в худшем - злорадствующими и издевающимися. Необходимо совместное с союзниками по "антиэкстремальной коалиции" исследование экстремальной ситуации, необходим совместный поиск выхода из неё, - совместное смягчение, изменение, преодоление экстремальной ситуации, а ни в коем случае не насилие над попавшим в беду человеком и не издевательская демагогия: "Сам выкручивайся!"
Особенно это важно в экстремальной ситуации всевозможной инвалидности. Без создания "антиэкстремальной коалиции" реабилитация личности в этих условиях просто немыслима.
Причём, такая "коалиция" должна существовать как условие не только успешности, но и вообще начала, "запуска" реабилитационного процесса. Если речь идёт о ребёнке, он участвует в этой "коалиции" на первых порах бессознательно, даже не подозревая об экстремальности ситуации, в которой вынужден существовать. Чтобы сделать его сознательным членом "антиэкстремальной" (имеется в виду прежде всего "антиинвалидная") "коалиции", надо создать условия для осознания экстремальности ситуации ребёнком-инвалидом, а для этого надо дать ему возможность сравнить себя с другими детьми, пообщаться с ними. Такое общение и взаимное сравнение полезно обеим сторонам - и детям-инвалидам, и относительно здоровым ребятам.
Создать условия для такого общения и взаимного сравнения - и есть ближайшая задача совместной педагогики. При этом недопустимо никакое злорадство. Подружатся ребята или нет, в решающей мере зависит от них самих, от их личностных качеств. Но с самого начала необходимо позаботиться о доброжелательном, дружественном настрое - по крайней мере, со стороны относительно здоровых ребят. Со стороны детей-инвалидов такой настрой может быть ответным, ибо первоначально возможно недоверие, связанное с трудностями общения с соседскими детьми у себя дома, во дворе, или со сверхопекой взрослых, вообще не допускавших никакого соприкосновения больного ребёнка со здоровыми. Убедившись, что никто его "дразнить" не собирается, но все настроены помочь, ребёнок-инвалид может попытаться "сесть на голову" (этим попыткам надо мягко, но неуклонно противостоять), а может попытаться включиться в образ жизни обычных ребят (тут надо всячески идти ему навстречу, изобретая доступные формы игр, адаптируя их на ходу, - такой опыт имел место в лагерях, где работал автор этих строк, и такое творчество по изобретению игр иногда увлекало здоровых ребят).
Ребёнок, с одной стороны, осозна'ёт, что он "не такой, как все", но с другой стороны, ощущает себя среди друзей, в дружественной обстановке, и это стимулирует его к поначалу стихийной, а затем всё более сознательной, самореабилитации.
Примерно такой же процесс возможен и со взрослыми инвалидами, с той лишь разницей, что они осозна'ют экстремальность своей ситуации (свою инвалидность) с самого начала; недоверие, комплекс самоизоляции у них может быть сильнее, и его труднее преодолеть. Зато потом человек может перейти на позиции активного строительства своих отношений, активной организации необходимой ему помощи, перестаёт отсиживаться в четырёх стенах, идёт к людям и зовёт их к себе. На высшем уровне такой самореабилитации сами экстремальные условия существования могут стать источником саморазвития, направленного на поиски всевозможных "обходных путей" (термин принадлежит Л.С. Выготскому (8)) решения проблемы личностной полноценности, то есть проблемы достижения как можно более высокой социальной значимости. Возникает установка не только организовывать себе помощь, но и самому хоть в чём-то помогать, поскольку трудности есть у всех, и целый ряд трудностей инвалид может помочь преодолеть даже лучше кого другого. Он ведь поневоле становится "специалистом" по нахождению разного рода "обходных путей", - "специалистом" по самомобилизации, по воле к жизни, и прежде всего такого "специалиста" окружающие и видят в инвалиде на высшем уровне личностной самореабилитации. Настолько подчас "прежде всего", что эта самая "воля к жизни" даже гипертрофируется, абсолютизируется окружающими, которые сплошь да рядом забывают о том, что имеют дело всё же с инвалидом, - даже могут начать легкомысленно, шапкозакидательски относиться к его проблемам. Думаю, что если такое отношение возникает, не стоит "стесняться" напомнить о своих трудностях, лишний раз их разъяснить. Мне не раз говорили, особенно новые знакомые, что "преклоняются" перед моей "волей". Меня это всерьёз пугало, потому что подобное, да и любое, преклонение может выйти мне боком. Да и вообще предпочитаю общаться на уровне сотрудничества, а не "преклонения".
Для тотальной самомобилизации никак недостаточно само собой разумеющегося, бессознательного смысла существования. Тут уж нужен чёткий, выстраданный, на мировоззренческом уровне осознанный ответ на вопрос, зачем жить. И главное - для кого. Если окружающие ограничиваются осуждением твоего безволия, либо ни к чему не обязывающим "преклонением" перед твоей "волей", - ты со своей проблемой - один на один. Приходишь к горькому выводу, что ты никому не нужен, все кругом сторонники "сплошной электрификации", то бишь всем до тебя "как до лампочки". Вот тут-то и возникает серьёзнейшее сомнение, стоит ли овчинка выделки, чего ради стараться, "мобилизовываться".
Нет, нужно понимание, сочувствие, любовь. Причём любовь не только чья-то - к тебе, а прежде всего твоя - к кому-то. Ибо ты скорее самомобилизуешься ради любимого существа, чем ради себя самого. И только понимание, сочувствие, любовь (прежде всего твоя, но и к тебе тоже) дадут не просто вкус к жизни, а неутолимую жажду жизни, сознательную готовность к любым усилиям ради поддержания и достижения определённого качества жизни, - готовность, без которой никакая воля к жизни просто невозможна, никакой смысл жизни реализовать не удастся. Потому что жажда жизни - это и есть главный, если не единственный, мотив воли к жизни как самомобилизации.
И это не утопический идеал, христианский либо ещё какой, но реальный, естественный, нормальный способ видового самосохранения у высших животных и человека, в первичной своей функции обеспечивающий сохранение жизни потомства. Во всяком случае, достаточно общеизвестны факты самомобилизации пернатых и млекопитающих, которые, защищая своих птенцов и зверят, выходят порой победителями в схватках с неизмеримо более сильными врагами.
Но человек принципиально отличается от животных, кроме всего прочего, и тем, что сфера действия этого способа выживания у него неизмеримо шире, чем только видовое самосохранение. Без любви - разрастающейся до ею же создаваемой филосферы - нет и быть не может если не вкуса к жизни, то уж во всяком случае жажды жизни. Без любви, то есть вне филосферы (сферы любви), незачем, не для кого жить. И именно без моей собственной любви, а не только без любви ко мне. В этой сфере потребительство поистине смерти подобно.
***********************
Воля к жизни, как самомобилизация, напрямую выводит нас на проблематику здоровья - духовного, душевного и физического. причём приоритет отдаётся духовному здоровью: без него трудно себе представить какую бы то ни было сознательную самомобилизацию личности.
Духовное здоровье - это вся воссозданная нами, в процессе воссоздания интериоризированная, духовная культура человечества, - теоретическая, эстетическая и этическая (нравственная). Именно такая структура духовного здоровья определяется и исследуется в книге Э.В. Ильенкова "Об Идолах и Идеалах". И именно на уровне так понимаемого духовного здоровья происходит конкретизация, уточнение смысла жизни, когда - и если - первичный смысл существования (существовать затем, чтобы существовать) нас больше не удовлетворяет. На уровне духовного здоровья перед нами ставится воссоздаваемой культурой, встаёт в процессе воссоздания культуры, проблема качества жизни: не только зачем жить, но и как жить. (Термин "воссоздание культуры" заимствуется у Ф.Т. Михайлова (9).)
С момента, когда мы заподозрили существование проблемы качества жизни (не то что уперлись в неё лбом), мы начинаем подозревать и в конце концов убеждаемся, что образ жизни, как он у нас формировался с рождения, вовсе не единственно возможный; что разные люди живут очень по-разному, и мы тоже можем жить как-то иначе, не так, как до сих пор. И если мы решаем что-то изменить в нашем образе жизни, тут-то нам и оказывается нужна воля к жизни как способ мобилизоваться для изменения образа жизни, и только с этого момента воля к жизни, собственно, начинает формироваться вместе со своим мотивом - жаждой жизни, без которой воля к жизни (в сущности, насилие над собой) и не оправдана, и бесплодна (бездейственна). До формирования воли к жизни вместе с жаждой жизни было достаточно вкуса к жизни. С момента же, когда начинает формироваться жажда жизни и на основе жажды жизни - воля к жизни, начинается наша сознательная работа над собой, наше сознательное саморазвитие, то есть самосозидание, самотворчество. С этого момента мы становимся более/менее сознательными, а не стихийными, как до сих пор, субъектами собственной жизни. Словом, по крайней мере в том, что касается жажды жизни и воли к жизни, то есть воли к сознательному формированию собственного образа жизни, приходится констатировать первичность, приоритет "духа" над "душой" и "телом".
Думается, можно как минимум предположить, если не констатировать, что и в возникновении жажды жизни и воли к жизни работает свой механизм интериоризации (то есть воплощения "внешнего" во "внутреннем"). Первоначально формирующаяся личность может попытаться совершить насилие не над собой, а над окружающими людьми, - посчитать, что проще и удобнее других переделать, чем себя. Жажда жизни и воля к жизни могут проявиться в максималистских требованиях к окружающим, чтобы они соответствовали нашим предначертаниям, нашим представлениям о том, какими они должны быть ради нашего удобства. Во всяком случае - бесспорный факт, что подобное поведение очень распространено и у детей, и у взрослых. Прежде чем меняться самим, мы пытаемся менять других по принципу: "Стань таким, как я хочу!" Только позже, под влиянием крушения такой установки, этот принцип может быть перенесён (а может так никогда и не быть перенесён) с других на себя: я должен стать каким-то другим, не таким, как сейчас, чтобы избежать одиночества, изоляции; я должен соответствовать ожиданиям других, - по крайней мере самых для меня значимых других, и по крайней мере тем их ожиданиям, с которыми я не могу не согласиться, - прежде всего потому, что ожидания этих других совпадают с моими собственными ожиданиями от себя. Автор этих строк, сколько может припомнить, прошёл и продолжает проходить именно этот путь в процессе выработки гуманистического мировоззрения, в основе которого - именно терпимость, то есть признание права каждого (и моего в том числе) быть самим собой, ни на кого не похожим; признание сначала на уровне идеала, долженствования, а затем, в течение всей остающейся жизни, и на уровне воплощения этого идеала в повседневной практике взаимодействия с окружающим миром и изменения себя как части мира.
В условиях инвалидности, в процессе личностной самореабилитации, предположенная интериоризация особенно наглядна. Экстремальная ситуация болезни создаёт особенно благоприятные условия и соблазны для манипулирования другими: дескать, вы можете больше меня, вот вы меня и обслуживайте, приспосабливайтесь ко мне. Поначалу это, конечно, бессознательная установка всех детей, и здоровых и больных, но она часто присуща и взрослым инвалидам, как с детства, так и получившим инвалидность в зрелом возрасте. На указанную установку провоцирует и неверие в себя, вплоть до подчас вполне сознательных спекуляций на этом неверии: "Да что я вообще могу?!" Такая установка может привести - и часто приводит - к личностной, то есть духовной и душевной, инвалидности, даже без всякой физической. Это по существу паразитарная установка. Так легче, чем мобилизовать наличные возможности и, мобилизуя наличные, создавать новые.
Однако не менее губительна и противоположная установка окружающих, которой может оправдываться нежелание поддержать человека в беде, в чём бы то ни было помочь ему: "Сам выкручивайся! Никто за тебя твоих проблем не решит!" Совершенно верно - никто, но и в одиночку их тоже не решить. Эту противоположную установку я назвал "сверхинтеграцией". Сверхопека провоцирует и формирует паразитизм, а сверхинтеграция обрекает человека на беспомощное барахтанье в своих нагромождающихся и неразрешимых без посторонней помощи (именно помощи, а не сверхопеки!) проблемах, - пока не надоест барахтаться и человек не обрушится в депрессивный невроз, психоз и даже суицид.
Путь по лезвию бритвы между паразитизмом и сверхинтеграцией пролегает через взаимную интеграцию, через взаимную поддержку, через взаимную, встречную готовность на помощь. И первоначальная инициатива тут, если говорить о физической инвалидности, может принадлежать исключительно здоровым. Только опираясь на поддержку здоровых, инвалид (и ребёнок, и взрослый) может поверить в себя в достаточной степени, чтобы обрести (почувствовать) жажду жизни, а затем (или, скорее всего, одновременно) волевыми усилиями мобилизовать все наличные возможности и, мобилизуя наличные, создать новые, - вплоть до сознательного строительства оптимального (взаимно интегрирующего) типа отношений с окружающими людьми, при котором эти окружающие - меньше всего "обслуживающий персонал", а больше всего - друзья, союзники по "антиэкстремальной" ("антиинвалидной") "коалиции".
Сфера душевного, или психического, здоровья - это сфера прежде всего эмоционально-мотивационного обеспечения жизни личности. Мною здесь предполагается следующее соотношение традиционно выделяемых и описываемых в учебниках по общей психологии "психических функций" (я предпочёл бы вслед за Э.В. Ильенковым говорить о "способностях"): мышление, воображение и нравственность (человечность) ответственны не столько за "душу", сколько за "дух", - за духовное здоровье; на уровне "души" действуют эмоции, ситуативные и относительно постоянные мотивы; ощущения, восприятия, внимание и память - служебные формы психической жизни, обслуживающие как "душу", так и "дух", то есть обеспечивающие как духовное, так и душевное здоровье. Поскольку нормальное, то есть, по Э.В. Ильенкову, как можно более высокое, развитие мышления, воображения и нравственности (человечности) происходит в процессе воссоздания духовной (интеллектуальной, эстетической и этической) культуры, постольку я бы рискнул постулировать их надпсихическую природу (сущность), хотя без "души" и без всей остальной психики они, конечно, не могут ни возникнуть, ни существовать. Более того, на высшем - по Э.В. Ильенкову нормальном - уровне развития мышление, воображение и нравственность (человечность) являются высшими формами развития психики, - настолько высшими, что в них психика, можно сказать, перерастает саму себя, врастает из "души" в "дух".
Во избежание недоумённого пожатия плеч подчеркну ещё раз: мышление, воображение и нравственность (человечность) имеют надпсихическую природу как "универсальные способности" (термин Э.В. Ильенкова), на нормальном - наиболее высоком исторически достигнутом - уровне развития обеспечивающие духовное здоровье личности. Они имеют надпсихическую природу потому, что формируются в результате воссоздания личностью духовной культуры человечества. Нормального в вышеуказанном смысле уровня развития они только и могут достигнуть в результате такого воссоздания.
К сфере духовного здоровья следует отнести так же этический смысл ЖИЗНИ И СМЕРТИ ОДНОВРЕМЕННО. По отношению к этому повороту нашей темы - смыслу одновременно жизни и смерти - всё остальное в данном тексте носит характер только предварительных замечаний. Не рассматривать смысл одновременно жизни и смерти - значит промолчать о самом главном. Правда, о самом главном и говорить всего труднее, к самому главному сложно даже подступиться, так что на сколько-нибудь исчерпывающую характеристику смысла одновременно жизни и смерти никак не претендую. Уж очень эта тема болезненна, - ведь многие из нас привыкли напрягаться и вздрагивать при одном упоминании о смерти. Хотя, не будь у жизни конца, не было бы смысла и в поисках смысла жизни.
Как только мы вообще задаемся вопросом, зачем жить, - а это, как сказано в самом начале, и есть вопрос о смысле жизни, - мы, осознанно или нет, претендуем на то, чтобы за свою жизнь, за то, какой она получится, отвечать. Отвечать же за собственную жизнь в мире немыслимо, не беря на себя ответственности и за свою смерть, - за конец, завершение, последнюю завершённость жизни.
Анализируя рефлексивный способ отношения к жизни в "трагическом" его аспекте, - отношение к жизни как трагедии, - отношение к жизни, взятой вместе с её завершением, вместе со смертью, - С.Л. Рубинштейн формулирует:
"Смерть есть... конец моих возможностей дать ещё что-то людям, позаботиться о них. Она в силу этого превращает жизнь в обязанность, обязательство сделать это в меру моих возможностей, пока я могу это сделать. Таким образом, НАЛИЧИЕ СМЕРТИ превращает жизнь В НЕЧТО СЕРЬЁЗНОЕ, ОТВЕТСТВЕННОЕ, В СРОЧНОЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВО, срок выполнения которого может истечь в любой момент. Это и есть закономерно серьёзное отношение к жизни, которое в известной степени является ЭТИЧЕСКОЙ НОРМОЙ" (10; курсив мой, - А.С.).
Смысл жизни и смысл смерти обязательно надо сопрягать, совмещать, даже, может быть, отождествлять. Этого требует элементарная диалектическая логика, - противоположности должны рассматриваться только вместе, а не порознь.
Прежде всего, смысл придаёт жизни именно её конечность, - тот факт, что мы смертны, а не бессмертны. Если бы мы были бессмертны, то пределом мечтаний была бы именно смерть; это было бы самым желанным, как убедительно показывает В.А. Назаров в повести "Восстание Супров" (11). Конечность жизни, наша смертность, придаёт ценность нашей жизни. Не будь смерти, жизнь не имела бы никакой ценности, а ценен, как уже сказано, был бы только её конец, - ценна была бы только смерть. Вместе с жизнью обесценился бы, обессмыслился бы какой бы то ни было гуманизм, какая бы то ни было человечность, любовь, а добро и зло поменялись бы местами: добром была бы смерть, а злом - жизнь. И без того, как мы видели, современная безумная система социальных отношений делает существование немалой части людей настолько мучительным, что они уже не боятся, а жаждут смерти.
Далее, смерть мобилизует нас на реализацию наших возможностей, и не только творческих, а вообще любых. Смерть, как уже отмечалось выше, когда я цитировал С.Л. Рубинштейна, - это неизвестный, но неизбежный срок истечения наших обязательств перед собой и остальным миром, и надо постараться успеть как можно больше, пока жив и пока, по выражению Э.В. Ильенкова, "есть капля силы" (12).
Смерть близких вынуждает задумываться о мере человечности, бережности нашего отношения друг к другу, о том, насколько мы друг друга щадим, об иерархии ценностей, о том, не приносим ли мы самых близких, самых любимых в жертву чему-то менее ценному, не совершаем ли тем самым на бесчисленные лады человеческих жертвоприношений в своём межличностном взаимодействии. Меня лично впервые заставила об этом задуматься смерть А.И. Мещерякова, особенно же смерть Э.В. Ильенкова, гигантский груз вины перед которым за все причинённые мною ему обиды (мягко говоря) так и несу через всю жизнь. Я не могу простить себя тем более, что его больше нет, и это самоосуждение, самонепрощение - порой невыносимо тяжкий груз, пригибающий к земле; однако его надо влачить до конца дней, - иначе нельзя, иначе я теряю последнее право на звание человека, личности.
Мне переводили на гражданских панихидах неумеренные похвалы, расточаемые покойникам, а я думал: хоть бы один процент этих похвал услышать этим людям при жизни! Может, подольше прожили бы. Какое ужасное извращение - быть щедрыми на похвалы к покойникам и скупыми - к живым! Не дай бог, нос задерут! Как смертельно опасен, как укорачивает жизнь, и без того короткую, этот априорный страх зазнайства! Ещё и отсюда я пришёл к проблематике взаимной человечности, взаимно щадящих отношений. Прежде всего потому, что сам не умел щадить, и до сих пор это далеко не всегда получается. Мы, может быть, к этому привыкли, - да, дескать, всё так, но уж такова жизнь, что тут поделаешь... Нет, я лично смириться с этим не могу ни в себе, ни в других, и убеждён, что с этим нельзя смиряться. Да, жизнь такова, но она НЕ ДОЛЖНА БЫТЬ такой!
Ставя проблему взаимной человечности, взаимно щадящих отношений, смерть ставит и проблему скромности. Что это такое? Ходячее понимание: "Не хвали себя". Особенно в советскую эпоху под скромностью понималось, в сущности, самоуничижение и самоунижение. Но если жизнь осмыслена, заполнена обязательствами и их реализацией к неизвестному, но неизбежному сроку - пока жив - хвалить себя просто некогда. Акценты сдвигаются сами собой с заслуг, со сделанного - на то, что ещё осталось доделать и переделать, и как этого всегда много! К хвастовству, к задиранию носа, к зазнайству склонен бездельник. Это у него от комплекса неполноценности, от ощущения, если не от ясного понимания, своей никчёмности. Человек ответственный, заслуживающий и оправдывающий звание разумного существа, очень занят, и всё сделанное ему искренне кажется ничтожным ПО СРАВНЕНИЮ с тем, что сделать предстоит. На этой почве у меня с самого начала возникли расхождения (без конфликта, просто в порядке констатации факта) с педагогами Сергиево-Посадского Реабилитационного Центра для слепоглухонемых детей: они помнят, каким ребёнок пришёл в детдом, и они гордятся, каким стал и становится; а я с самого начала был озабочен тем, как далеко этим ребятам, слепоглухонемым, до среднего уровня зрячеслышащих ребят; я думал не о том, какими были и стали, а о том, какими должны быть, и отсюда - с самого начала - острейшее ощущение драгоценности детского времени: скорей, скорей! Как ускорить их развитие, как не потерять из времени детства, такого же конечного, как и время всей жизни, ни секунды для становления личности? Ощущение безвозвратно уходящего, упускаемого впустую детского времени привело меня к совместной педагогике. Очень жаль, что у многих и многих педагогов такого ощущения драгоценности времени детства нет и не было, или исчезло, и они относятся к ребятам так, словно дети всегда будут детьми, никогда не вырастут. Одного этого достаточно для катастрофической задержки детского развития, особенно в ситуации ранней слепоглухонемоты! И не только в этой ситуации. Детская жизнь должна быть напряжённой и содержательной, интересной, только такой напряжённый образ жизни (но обязательно добровольно напряжённый, а не принудительно напрягаемый!) предопределяет практически безграничные перспективы развития/саморазвития. (Думаю, в порядке защиты от разгула зоологии либо явной уголовщины можно и нужно принудительно напрягать. Но это, во-первых, патологический (с точки зрения человечности, а не медицины) случай, - я же имею в виду человеческую норму. Во-вторых, в этом патологическом случае уже не до забот о перспективах развития/саморазвития. Удержать бы зверя хотя бы в минимально безопасных для окружающих границах... в общем, не до жиру - быть бы живу!)
Смертность, конечность жизни ставит во весь рост проблему качества жизни. Проблему ответственности за свою жизнь и неприятия чего-то такого, что меняет, может изменить качество жизни в худшую сторону, так что после смерти могут помянуть тебя отнюдь не добром. ещё А.И. Герцен (13), говоря о публицисте Николае Полевом, сожалел, что он опоздал умереть: надо было раньше, в лучшую, более достойную полосу жизни, когда он был либералом. (Правда, я читал и другую оценку Полевого, как гениального журналиста, одного из ярчайших корифеев русской журналистики; закрытие "Московского телеграфа" из-за критики какой-то пьесы Кукольника было его трагедией, разорило его, заставив заниматься журналистской подёнщиной, чтобы хоть как-то кормить семью; но дело в данном случае не в оценке личности и творчества Полевого, а в проблеме своевременного или запоздалого ухода из жизни.) Вообще многие мыслители ставили проблему духовной смерти раньше физической, считая нормальным, чтобы та и другая либо совпадали во времени, либо духовная (забвение) наступала позже. Так что известная сентенция, что на тот свет всегда успеешь, не всегда верна. Умереть можно рано (я всерьёз оплакивал гибель Лермонтова, Пушкина, Маяковского, переживал их гибель как личное горе), можно вовремя (когда душевный и духовный потенциал исчерпаны, когда некого любить и нечего больше творить), а можно и поздно (когда успел натворить непоправимо много зла, - лучше бы Сталин и Гитлер вообще не рождались! - но историческая обстановка породила бы других, им подобных, с другими только именами).
Это лишь беглые наброски. Вероятно, можно и нужно говорить об особом разделе психологической науки, предметом которого было бы психологическое сопряжение жизни и смерти, смерть как жизнеутверждающий фактор или как избавление от слишком уж мучительного существования. Частью этой отрасли психологического знания может быть и психология суицида, который, наверное, не во всех случаях ст'оит относить по ведомству психиатрии. Впрочем, я слишком мало знаю, - может быть, такая отрасль психологического знания и существует. Мне приходилось чаще сталкиваться либо с каким-то даже раздражающим бодрячеством, либо с игнорированием этой проблематики, либо с откровенным страхом смерти и категорическим отказом не только говорить, но и думать о ней. Сам я о смерти думаю постоянно. Смерть - часть жизни. И очень важная часть. Наиболее общий жизнеутверждающий смысл смерти, пожалуй, в том, чтобы в течение жизни успеть состояться в качестве хорошего человека. Жизнеутверждающий смысл смерти в том, чтобы в течение жизни успеть состояться надёжным человеком, человеком-надеждой, а не болотным огоньком, который мелькает, заманивает, да в самую топь... Таких блуждающих огоньков я тоже встречал, и не раз приходилось, опираясь на действительно надёжных людей, друзей, выбираться на сухое и твёрдое.
...Вообще все три вида здоровья можно рассматривать как систему жизнеобеспечения личности, все "подсистемы" которой ("тело", "душа" и "дух") взаимно друг от друга зависят, взаимно друг на друга влияют, взаимно превращаются друг в друга. Не приходится отрицать принципиальную возможность регулирования всех трёх видов здоровья, - эта возможность есть в любых условиях, но от этих условий всё же зависит, насколько она велика; в разных условиях возможность регулирования здоровья неодинакова; что под силу одним, то не под силу другим; поэтому фанатизм безусловного волевого регулирования здоровья нелеп и неуместен, часто просто бесчеловечен.
Например, я не могу вылечить простым волевым усилием и сколь угодно огромным желанием своих глаз и ушей; у безрукого никогда не вырастет новая рука, у безногого - нога, у беззубого взрослого - зубы. Но регулировать и беречь остаточный слух в моей власти; пользоваться для пространственной ориентировки остаточным зрением, сколь угодно ничтожным (а у меня светоощущение, по данным последней проверки, не острее пяти тысячных единицы) - тоже в моей власти. Самое трудное для меня лично - управление моими эмоциональными импульсами. Тут одной волей я ничего не сделаю; воле приходится помогать лекарственной и физиотерапией - со стороны биохимической основы физического здоровья; а со стороны "верхнего этажа" - со стороны духовного здоровья - на помощь волевому регулированию эмоций приходит поэтическое и всякое иное литературное творчество, чтение, соответствующая настроению музыка через слуховой аппарат и мощные наушники. (А.Ф. Лосев (14) приписывает своё долгожительство прежде всего благотворному влиянию философского и всякого иного творчества; он говорит, что, когда одержим творчеством, чувствует себя лучше и чисто физически.) В решающей степени состояние моей эмоциональной сферы зависит от характера взаимоотношений с окружающими людьми, - главным образом от того, насколько я нужен тем, кто нужен мне, изолирован я или нет, имею ли возможность вести активный образ жизни, либо вынужден прозябать в четырёх стенах... А от состояния эмоциональной сферы зависит моя способность (вообще желание) регулировать как бы то ни было и физическое, и всякое иное здоровье.
Эмоции - это область действия (или бездействия) вкуса к жизни. Если жить "невкусно", то зачем заботиться о продлении жизни?.. Но если есть кого любить, если есть что творить (например, стихи, публицистику), и результаты творчества (равно как и любовь) хоть в какой-то мере "востребованы", - то эмоциональная сфера более/менее упорядочивается, жить более/менее "вкусно", а "невкусно", то всё-таки нужно, и появляется жажда жизни; кроме всего прочего появляется и стимул позаботиться о своём физическом здоровье. Улучшение же физического здоровья благотворно сказывается и на душевном, и на духовном здоровье.
Всё это, может быть, банально, но в реальных человеческих взаимоотношениях царствует свирепая прямолинейность. Абсолютизируется то "здоровый дух", то "здоровое тело", а "душа", эмоции, - то, "вкусно" жить или "невкусно", - игнорируется чуть ли не как блажь. Или, дескать, само приложится. Конечно, здоровье "духа" и "тела" влияет на здоровье "души", но здоровье "души" - прежде всего наличие/отсутствие вкуса к жизни, - оказывает на здоровье "духа" и "тела" как минимум такое же, если не более мощное, влияние.
***********************
Попробую подвести итоги.
Из всего предшествующего анализа, надеюсь, очевидно, что не приходится отождествлять "волю к жизни" со "смыслом жизни", что второй вовсе не автоматически предполагает первую. Воля к жизни - это самомобилизация с целью реализовать свободу личности от всевозможных внешних давлений, с одной стороны, от собственных капризов, с другой, а так же от всевозможных аномальных условий, в том числе наследственных и "благоприобретённых" хронических заболеваний, от физической инвалидности, с третьей стороны. Это самомобилизация, осуществимость которой зависит, во-первых, от содержания смысла жизни (то есть от более/менее чёткого и адекватного понимания необходимости жить); во-вторых, от определённого качества, образа жизни (от необходимости это качество изменить или отстоять в экстремальных условиях); в-третьих, от жажды жизни (то есть от устремлённости к определённому качеству жизни, соответствующему определённому смыслу жизни); наконец, в-четвёртых, от наличия/отсутствия вкуса к жизни (попросту от возможности и способности наслаждаться своим существованием как таковым).
Воля к жизни является производным от духовного здоровья личности, и в то же время, через духовное здоровье, она является одним из важнейших "регуляторов", обеспечивающих максимально возможный при наличных объективных условиях (например, при инвалидности) уровень и душевного, и физического здоровья.
Важнейший источник жажды жизни и стимулятор воли к жизни на уровне духовного здоровья - любовь к другому человеку (другим людям), ради кого стоит, надо жить даже через "не могу", даже при отсутствии вкуса к жизни. Шире сказать, источник и жажды жизни, и воли к жизни, и смысла жизни - филосфера, то есть сфера любви.
Воля к жизни - это мобилизация сил на воплощение смысла жизни в определённом образе жизни, в том числе мобилизация на постижение (хотя бы интуитивное) жизнеутверждающего смысла смерти: не просто существовать, а именно полноценно жить, успеть состояться полноценной личностью (иначе нечего огород городить с поисками какого бы то ни было смысла жизни и с его реализацией); научиться ценить жизнь, пока она не кончилась, беречь людей, особенно любимых, пока они живы; от инстинктивного самооправдания и самовсепрощения перейти к сознательной ответственности за себя и (как минимум) своих близких перед собственной нравственной интуицией (совестью); Научиться самостоятельно себя судить с позиций нравственной интуиции, а не предоставлять судить о себе другим, перекладывая на этих других заодно и ответственность за себя; научиться осуждать себя за всё, что заслуживает осуждения в прожитой части жизни, чтобы хотя бы в оставшуюся часть жизни уменьшить (вряд ли исключить) накопление негативного, постыдного в своём "нравственном балансе".
Вот такое получается понятийно-терминологическое гнездо, внутри которого возможна систематическая разработка этой проблематики как "для себя", так и "для всех"; как в саморазвитии, так и в содействии чужому саморазвитию; как при выработке личного мировоззрения (то есть личной жизненной позиции), так и при содействии в этом другим людям; как в теории, так и в практике, и не только - в психолого-педагогической, но и в практике повседневного общения.
Формирование воли к жизни непосредственно связано с превращением личности из стихийного в сознательного субъекта собственной жизни. Следовательно, кроме всего прочего, понятие "воли к жизни" обязательно нужно соотносить и с понятием "самосознания личности". Таким образом, на процессуальном уровне, трактуя понятие "воли к жизни", не обойтись без понятий саморазвития (стихийного и сознательного), самомобилизации, самосознания.
Короче, воля к жизни - одна из важнейших характеристик личности, её качества, полноценности. Однако это положение нельзя понимать так, будто, если воля к жизни отсутствует, то качество жизни плохое. Возможны обстоятельства, при которых отсутствие воли к жизни объясняется неприятием совершенно скотских, античеловеческих условий существования, а следовательно, свидетельствует о "слишком" высоком для данных условий существования качестве личности, которая "слишком" уж далеко "опередила своё время"(15)
1993 - 1997
УПОМИНАЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА
1. В.Э. Чудновский. Смысл жизни: проблема относительной эмансипации от "внешнего" и "внутреннего". - "Психологический Журнал". 1995, N2.
2. Э.В. Ильенков. Откуда берётся ум? - В кн.: Э.В. Ильенков. "Философия и Культура". М., Политиздат, 1991.
3. А.С. Макаренко. Педагогическая Поэма. М., "Советский Писатель", 1957.
4. Э.В. Ильенков. Что на Свете Всего Труднее? - В кн.: Э.В. Ильенков. "Об Идолах и Идеалах". М., Политиздат, 1968.
5. Э.В. Ильенков. Что же такое Личность? - В кн.: "С чего начинается личность?" М., Политиздат, 1979, 1984. См. также: Э.В. Ильенков. Философия и Культура. М., Политиздат, 1991.
6. В. Франкл. Человек в поисках смысла. М., "Прогресс", 1990.
7. Марк Твен. Человек, который совратил Гедлиберг. - В кн.: Марк Твен. Соединенные Линчующие Штаты. М., "Художественная Литература", 1969. Серия "Народная Библиотека".
8. Л.С. Выготский. Развитие Высших Психических Функций. Конец первой главы.
9. Ф.Т. Михайлов. Общественное Сознание и Самосознание Индивида. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора философских наук. М., 1987.
10. С.Л. Рубинштейн. Человек и Мир. - В кн.: С.Л. Рубинштейн. "Проблемы Общей Психологии". М., "Педагогика", 1976. Стр. 351 - 352.
11. Вячеслав Назаров. Дороги Надежд. "Молодая Гвардия", серия "Библиотека Советской Фантастики", М., 1982.
12. Э.В. Ильенков - А.В. Суворову. Письмо от 12 августа 1974. В кн.: Э.В. Ильенков. Философия и Культура. М., Политиздат, 1991. В приложениях.
13. А.И. Герцен. Былое и Думы. М., Гослитиздат, 1947.
14. А.Ф. Лосев. Дерзание духа. М., Политиздат, 1988.
15. Выражение "опередить своё время" взято из статьи Э.В. Ильенкова о Спинозе, которая так и называется - "Опередивший своё время". - В книге: Э.В. Ильенков. Философия и культура. М., Политиздат, 1991.
На примере становления личности в ситуации слепоглухоты очень удобно анализировать соотношение таких психологических феноменов, как одиночество, уединение и смысл жизни. Парадигмальным, контекстным при этом является понятие обжитого социального пространства/времени. Иными словами, психологические феномены одиночества, уединения и смысла жизни должны рассматриваться в контексте обжитого социального пространства/времени.
Сначала попробуем проанализировать психологические реалии, связанные с феноменами одиночества, уединения и смысла жизни, а затем уже, в качестве вывода из всего анализа, попробуем охарактеризовать содержание понятия обжитого социального пространства/времени.
Экстремальность условий слепоглухоты заключается прежде всего в том, что более/менее затруднено, а то и полностью отсутствует, общение между слепоглухим и окружающими его людьми. Если от слепоглухонемого (то есть ослепшего и, главное, оглохшего в раннем возрасте, а то и слепоглухорождённого) ребёнка не требуется никакой собственной активности, если его ТОЛЬКО обслуживают, он - объект обслуживания, а, в строгом смысле, никак не субъект общения. Разумеется, возможны оговорки. Ребёнок ПРИВЫКАЕТ, что от него ничего, никакой инициативы, никакой самостоятельности не ждут, а ждут лишь УДОБНОЙ для обслуживающего персонала ПАССИВНОСТИ. И вся его активность может проявляться именно в этой пассивности, в том, чтобы быть "удобообслуживаемым" (даже не "удоборуководимым", ибо любое руководство уже предполагает некую, пусть очень маленькую, сферу самостоятельности руководимого). А.И. Мещеряков описывает девочку, которая ПРИВЫКЛА "замирать", когда её внезапно берут на руки и погружают в воду, чтобы искупать. Возможна и привычка открывать рот в ожидании пищи. В этом можно усмотреть как бы согласие ребёнка на тотальное обслуживание. Он к такому обращению с собой ПРИВЫКАЕТ И ПРИСПОСАБЛИВАЕТСЯ. И такое, собственно чисто физиологическое, привыкание и приспособление можно счесть за проявления ребёнка как субъекта общения.
Но этим, пожалуй, "общение" и исчерпывается. Выход физиологической энергии, как отмечают многие исследователи, проявляется в навязчивых движениях (самый распространённый в литературе пример - описание того, как ребёнок раскачивается, оставаясь на том месте, где его оставили). Привыкание и приспособление к тотальному обслуживанию требует от ребёнка такого минимума усилий, что этим минимумом можно пренебречь, с чистой совестью говоря о полном отсутствии общения.
Такой ребёнок не является ни субъектом общения, ни субъектом самосознания. Человеческая культура вне ребёнка. Он - объект чужой культуры (культуры тотального обслуживания), - за полным отсутствием какой бы то ни было собственной культуры.
И И.А. Соколянский с А.И. Мещеряковым совершенно правы, считая, что начинать "очеловечивание" такого существа надо с организации воссоздания им культуры САМООБСЛУЖИВАНИЯ. Для начала - чисто физиологического, выражающегося в ориентировочной реакции, например, на засорившуюся соску, на температуру и запах пищи, подносимой ко рту, но не опрокидываемой в рот. Когда такая ориентировочная реакция получена и устойчива, налицо база для воссоздания ребёнком в совместно-разделённом действии со взрослым культуры уже человеческого самообслуживания, с использованием изготовленных человеком для человека бытовых предметов. Таким образом, с самого начала содержание психолого-педагогического процесса сводится к тому, чтобы учить ребёнка быть субъектом общения с окружающими людьми по поводу всё более сложных видов совместно-разделённой с ними деятельности.
Сначала ориентировочная реакция. Затем - формирование навыков самообслуживания. Затем - изображение этих навыков жестами. Затем - обозначение всех известных действий, субъектов и предметов этих действий первыми словами. Поначалу не в устной, разумеется, а в пальцевой форме. В форме дактильного алфавита. Такова пропагандируемая А.И. Мещеряковым поэтапность превращения слепоглухонемого ребёнка из объекта тотального самообслуживания - в субъект человеческого общения и хоть какого-то самосознания.
До поры до времени ребёнку хватает общения с его педагогами. До той поры, до того времени, пока круг общения не расширяется, и в него не включаются новые люди, совсем не обязательно владеющие - или плохо владеющие - специальными средствами общения. Лучше, если это расширение произойдет как можно раньше. Беда, когда оно сваливается на неподготовленного выпускника. Уроки социально-бытовой ориентировки эту проблему вряд ли решают. Они лишь намекают на её существование. Ученик ведь остаётся в тепличных условиях реабилитационного центра; походы на почту, в магазины и другие учреждения социальной инфраструктуры большого мира остаются на уровне экскурсий. А что он будет делать, когда окажется там без посредничества педагогов, один на один с людьми, впервые встретившими такого инвалида и не знающими, как с ним обращаться, как его понять и как стать понятными ему?
Так мы приходим к необходимости совместной педагогики. Общение с относительно здоровыми ребятами и детьми-инвалидами различных категорий создаёт условия для осознания собственной инвалидности. При доброжелательном отношении, готовности окружающих ребят и взрослых помочь в решении связанных с инвалидностью проблем, осознание инвалидности ставит ребёнка перед необходимостью её преодоления. Он постепенно становится субъектом самореабилитации. Он учится обращаться за помощью, объяснять доброжелательным, но не владеющим специальными средствами общения, людям, как с ним можно договориться без овладения этими специальными средствами. И после такого опыта, приобретаемого главным образом вне реабилитационного центра - на сменах общения Детского ордена милосердия, - ему легче будет решать сходные проблемы и в зрелом возрасте. Заодно и уроки социально-бытовой ориентировки будут осмыслены более адекватно и глубоко, - не просто как экскурсии, а как подготовка к самостоятельной жизни в большом мире. Необходимость такой подготовки будет прочувствована во время смен общения Детского ордена милосердия.
Вероятно, полученный на этих сменах опыт может быть перенесён и на общение с соседскими детьми и взрослыми по месту жительства во время каникул. Но в одиночку такой перенос вряд ли осуществим. Необходима активная поддержка со стороны членов семьи. Идеально было бы, если бы в сменах общения Детского ордена милосердия вместе со слепоглухими ребятами участвовали бы и их родители, братья, сёстры.
Из-за единственности в границах бывшего СССР Сергиев-Посадского реабилитационного центра вовлечение родных в совместно-педагогический процесс, как и вообще в реабилитационный, практически невозможно. Поэтому выход пока просматривается в том, чтобы родители были связаны с местными Отрядами милосердия, и на летних каникулах по возможности ездили бы в местные лагеря общения Детского ордена милосердия, которые организуются ежегодно, например, в Республике Марий-Эл, в Татарстане (Набережные Челны), в Свердловской области. Воспитанников Сергиев-Посадского реабилитационного центра, чьи родители живут в перечисленных местах или сравнительно недалеко от них, целесообразно подключить к местным организациям Детского Ордена Милосердия, кстати довольно мощным.
Организация общения по элементарным бытовым поводам, а затем обучение различным творческим видам деятельности (лепке, конструированию, выпиливанию по рельефному контуру, рельефному рисованию и т.д., вплоть до попыток литературного творчества), создаёт предпосылки для общения с самим собой - уединённого труда души. Если ребёнок увлечён каким-то делом, пусть даже внешне почти никак не проявляющимся (например, фантазированием), - это не одиночество, а уединение. Уединение - это неумение скучать, или умение в любой момент чем-нибудь заняться. Уединённый труд души обогащает "душу" (личность) гораздо больше и интенсивнее, чем прямое общение по бытовым, учебным и иным поводам.
И сознательной целью первоначальной бытовой и учебной реабилитации должно быть - как можно быстрее привести ребёнка к умению и к потребности уединяться за каким-либо увлекающим его делом. Иначе и в сменах общения Детского ордена милосердия ребёнок не сможет надолго удержать на себе внимание других ребят, которым с ним может быть просто скучно. Никакого сочувствия, никакого милосердного энтузиазма, никакой самоотверженности и доброты не хватит, чтобы долго общаться с человеком, с которым нечего делать вместе.
Предпосылки для устойчивого интереса окружающих и прямого общения с ними создаются прежде всего в уединённом труде души. Но и предпосылки для уединённого труда души могут создаваться и расширяться в прямом общении, как и в самом этом труде, коль скоро он уже налицо.
Следовательно, в первоначальный период становления личности, кроме элементарной бытовой реабилитации, необходима так же первичная творческая реабилитация, то есть как можно более раннее обучение ребёнка творческим видам деятельности, предполагающим уже уединение и сосредоточенность. Среди таких видов деятельности И.А. Соколянский и А.И. Мещеряков выделяют лепку, чтение и конструирование. Элементарная бытовая и первичная творческая реабилитация создаёт необходимые предпосылки уединённого труда души.
Саморазвитие - это процесс освоения чего-либо благодаря прежде всего собственной активности, собственным усилиям, попыткам освоить. В этом смысле саморазвитие имеет место с самого начала. С того момента, когда ребёнок впервые вынужден как-то приспосабливаться к условиям своего существования в социальном пространстве/времени. Даже для того, чтобы быть "удобообслуживаемым", требуется как-то приспособиться к обслуживающему; и процесс этого приспособления - уже саморазвитие. Когда начинается элементарная бытовая реабилитация, без активных попыток ученика самостоятельно выполнить те или иные бытовые действия она неосуществима. Но и без побуждающего (даже принуждающего), направляющего, ориентирующего участия учителя реабилитация не состоится.
Ничему нельзя научить, если нет активных попыток научиться; и трудно (если возможно) чему-либо научиться в одиночку, без какого бы то ни было участия учителя, - особенно в самом начале учёбы, когда ещё совсем ничего не знаешь и не можешь опереться на личный опыт удач и неудач. Поэтому саморазвитие - фундамент и предпосылка успеха всякого развития, то есть идущих извне попыток организовать поведение субъекта саморазвития. Всякие развивающие усилия могут быть успешны только в том случае, если налицо встречный процесс - саморазвивающие усилия. Всякая реабилитация возможна только при наличии самореабилитации.
Но изначально саморазвитие стимулируется извне, чьими-то попытками развивать, и только потом возникает самостимулирование саморазвития, появляются внутренние побуждения, реализация которых приводит к развивающему эффекту. Изначально, видимо, такое самостимулирование саморазвития формируется в уединённом труде души. Пока саморазвитие стимулируется извне, оно может заглохнуть, как только внешнее стимулирование прекратится.
Устойчивый характер саморазвитие приобретает только при условии самостимулирования. Таким внутренним стимулом может служить прежде всего увлечённость. увлечённость является главной движущей силой уединённого труда души. Поэтому уединённый труд души приходится признать основной формой саморазвития. Пока нет уединённого труда души, нет и внутреннего источника саморазвития, если не считать изначальную положительную эмоциональную реакцию ребёнка на окружающих его людей.
Уединённый труд души как основная форма саморазвития может иметь разную природу (сущность). Изначально его природа чисто импульсивная: интересно, увлекательно - потому и хочется заниматься предметом увлечения в одиночку. Чем больше интересного, увлекательного, тем шире сфера выбора приоритетов саморазвития: приоритетно то, что всего увлекательнее (первоначально, пожалуй, точнее сказать - ПРИвлекательнее).
Сначала формируется сфера ПРИвлекательного. ВНУТРИ сферы привлекательного - сфера Увлекательного. А уже внутри сферы увлекательного формируется сфера устойчивых интересов субъекта, - может быть, сфера всё более сознательного и целеустремлённого творчества. Вот такая получается "матрёшка" сфер саморазвития, или сфер уединённого труда души.
Внутри этой "матрёшки", по мере выделения сферы приоритетных устойчивых интересов, меняется и природа саморазвития. На основе импульсов привлекательности, увлекательности формируется устойчивая мотивация деятельности субъекта, предполагающая и постоянные волевые усилия, направленные на интенсификацию и всё более высокую результативность деятельности. Природа саморазвития из чисто импульсивной становится всё более сознательной. Первоначальные импульсы привлекательности, увлекательности могут перерасти в настоящую страсть, в одержимость данным видом (или несколькими видами) деятельности. Происходит творческое самоопределение личности на профессиональном уровне, а так же мировоззренческое самоопределение. Одновременно с выделением приоритетной сферы устойчивых интересов определяется и приоритетная сфера содержательного общения по поводу этих интересов. Формируются и постепенно более/менее ясно осознаются принципы взаимодействия данной личности с окружающими людьми. Определяется место данной личности, как имеющей именно такую, а не иную приоритетную сферу устойчивых интересов, среди других личностей. Словом, определяется позиция личности по всем направлениям её жизнедеятельности.
При формировании приоритетной сферы устойчивых интересов, приоритетной сферы общения, мировоззренческой системы, - формируется (определяется) и смысл жизни.
Первоначальное существование ни бессмысленно, ни осмыслено. Первоначально просто существуют - и всё. Только став полноценным субъектом хотя бы бытового общения, а затем субъектом уединённого труда души как основной формы саморазвития, индивид начинает познавать самого себя, осмысливать свою жизнь, и одновременно определять, в чём её смысл.
По-видимому, сфера смысла жизни совпадает со сферой устойчивых приоритетных интересов; следовательно, формируется и изменяется вместе с ней. И одиночество переживается либо как недостаточная осмысленность, либо как недостаточная востребованность жизни, а изначально - как дефицит любви, как заброшенность, покинутость.
К уединению может толкнуть ощущение непризнанности, непринятости, например среди ровесников. То есть переживание одиночества тоже может быть (и бывает) стимулом к уединению. И стимулом к поиску смысла жизни вне прямого общения, при его неустранимом дефиците.
Таким образом, дефицит общения может сыграть и положительную роль в саморазвитии субъекта, что с особой наглядностью можно наблюдать, например, при поздней слепоглухоте (как в случае автора этих строк и некоторых его знакомых), а так же при других видах инвалидности, создающих больший или меньший неустранимый дефицит общения. Уединённый труд души, спровоцированный неустранимым дефицитом или конфликтностью прямого общения, повышает устойчивость личности, её самодостаточность. Может сформироваться следующая установка: пусть мне трудно найти что-то общее с окружающими людьми, - общее дело, общую тему для беседы, какие-то общие интересы, - ЗАТО мне и с самим собой не скучно.
Это, конечно, защитная позиция, способ личностного самосохранения, но не только. Научившись и привыкнув обходиться в основном самостоятельно, создавая, усложняя, обогащая свой собственный духовный мир, человек именно благодаря этому может стать всё более остро интересен окружающим людям, создаст себе содержательное преимущество в прямом общении с ними, основу для того, чтобы у него с другими людьми обнаруживалось всё больше общего. Стимулом к уединению станет уже удовлетворение развитых духовных потребностей, а не защита от чувства невостребованности, непризнанности, непринятости окружающими людьми. Наоборот, если и возникнет ощущение своей неуместности в той или иной ситуации, несовместимости с окружающей обстановкой, человек сможет адекватно проанализировать причины этого и активно поискать, найти решение возникшей проблемы, найти (создать!) своё место среди окружающих людей, способ совмещения себя с ними.
В ситуации слепоглухоты, например, такой человек научит окружающих специальным средствам общения, воспитает себе переводчиков на массовых мероприятиях, найдёт возможность проявить себя так, чтобы заставить себя заметить, заинтересовать собой. Причём проявить, ни к кому не приставая, не выклянчивая внимание, никого не раздражая назойливостью. Проявить, опираясь на сформировавшийся и продолжающий формироваться в уединённом труде души внутренний духовный мир. Проявить, найдя способ продемонстрировать богатства этого мира, и тем самым привлечь к себе доброжелательный интерес.
Как видим, этот процесс чётко распадается на три этапа.
Во-первых, уединение как самозащита от одиночества, от трудностей прямого общения, от его дефицита, в ситуации той или иной инвалидности неизбежного и до конца никогда не устранимого.
Во-вторых, уединение как самотворчество, как процесс формирования личностью собственного духовного мира, пусть и без специального осознания и постановки перед собой подобной цели.
В-третьих, ослабление дефицита прямого общения с опорой на собственный духовный мир, через демонстрацию окружающим людям его богатств. Это уже высший этап личностной самореабилитации как при физической инвалидности, так и в других ситуациях, вынуждающих личность искать спасения от одиночества в уединённом труде души, в общении с самой собой, и тем самым, пусть незаметно для себя, самореабилитироваться в сфере полноценного прямого общения.
Получается, что если дефицита прямого общения и нет, его даже полезно бывает создать, чтобы вынудить к уединённому личностному самотворчеству, саморазвитию, самоуглублению, самообогащению, - к полноценной духовной жизни.
Люди, никогда не испытывавшие серьёзных проблем с прямым общением, избалованные всеобщим вниманием, всеобщие любимцы, - могут так и не научиться уединяться, могут быть скучны сами себе, могут так и не выработать самостоятельной жизненной позиции, сколько-нибудь глубокой и серьёзной мировоззренческой системы. Им может оказаться некогда над собой задуматься. Им и так неплохо. И прямое общение может быть неглубоким, поверхностным, малосодержательным или вовсе бессодержательным. На уровне разговоров ни о чём. Куда все, туда и я. Лишь бы вместе со всеми. Лучше поболтать и поболтаться в развесёлой компании на улице, чем книжку почитать. Лучше поглазеть, чем во что бы то ни было вглядеться и вдуматься.
Поэтому, видимо, тех, кто по тем или иным причинам "выпадает" из прямого общения, не всегда стоит в него втягивать, тащить в "общую кучу", именуемую "коллективом". Наоборот, может быть, важнее выяснить, а чем же они заняты в уединении, и попробовать уединиться за теми же занятиями вместе с ними, разделить их интересы.
Мы, таким образом, приходим к методическому принципу: постараться разделить с человеком его уединение, а не принуждать (или соблазнять) человека разделить с толпой (принимаемой за "коллектив") её суету.
Но реализация такого методического принципа в психолого-педагогической практике педагогу обходится, очевидно, намного дороже в смысле времени и усилий, чем "фронтальное воздействие" на различных массовых мероприятиях. Совместно-разделённое уединение проще наладить в домашних условиях, родителям, а не педагогам, - если, конечно, в семье существуют комфортные для всех отношения между её членами, и если, главное, налицо озабоченность духовным ростом детей, а не только их одеждой, гигиеной и желудком.
Автор исходит из представления о вариативности психического развития, о множественности его путей. Отсюда осторожность при характеристиках того или иного конкретного варианта развития.
Потребность в уединении может сформироваться, а может и не сформироваться. Дефицит общения может возникнуть, а может и не возникнуть. Дефицит общения может сыграть положительную роль, провоцируя к уединённому труду души как основной форме саморазвития, а может сыграть и резко отрицательную, разрушительную роль, оборвав развитие, спровоцировав деградацию.
Роль дефицита прямого общения отрицательная, если приводит к одиночеству как ощущению (переживанию) недостатка любви, заброшенности, ненужности (по отношению прежде всего к близким взрослым), и непринятости, непризнанности, невостребованности (среди ровесников и вообще среди равных).
Всё зависит от конкретных условий. Может получиться и так, что в силу внутренней логики развития/саморазвития, то есть в силу всей предшествующей его истории, данный вариант окажется единственно возможным именно для данного индивида. все другие варианты внутренняя логика развития/саморазвития для данного индивида исключила.
А в общем, вариантов развития/саморазвития столько, сколько людей. Они уникальны, индивидуально-неповторимы, единичны. Методологический принцип вариативности развития/саморазвития позволяет эту уникальность постоянно иметь в виду, ни на секунду не отвлекаться от реалий психического развития.
Но, думается, содержание развития/саморазвития при всех вариантах сводится к ОБЖИВАНИЮ СОЦИАЛЬНОГО ПРОСТРАНСТВА/ВРЕМЕНИ. Если нет такого обживания, то, собственно, нет и развития/саморазвития. Есть лишь физическое существование. Если в силу каких-то катастрофических причин существование в уже обжитом социальном пространстве/времени оказывается невозможно, а путей обживания социального пространства/времени заново не видно, то наступает деградация. Такой деградационный вариант возможен, например, при слепоглухоте или полном параличе, наступивших в зрелом возрасте. Внутренняя логика развития/саморазвития, сформировавшаяся в ситуации физического здоровья, может привести к деградации, к невозможности приспособиться к новым условиям, - может быть, кажущейся невозможности, но в том, что она кажущаяся, человека ещё надо убедить, что и является первоначальной задачей реабилитационной работы с такими людьми.
Обживание социального пространства/времени - это прежде всего налаживание полноценного двустороннего общения с окружающими людьми, и с их помощью - ориентировка в созданном человечеством социальном пространстве города, деревни, жилых и иных помещений, парковых зон, видов транспорта, и т.д.. Обживать новое социальное пространство можно и самостоятельно, но только с опорой на уже накопленное умение общаться, обращаться к первым встречным-поперечным за помощью. Такое умение требуется всем, даже самым здоровым людям. Абсолютную необходимость такого умения хорошо выражает поговорка: "Язык до Киева доведёт". Уединённый труд души так же является формой самостоятельного обживания социального пространства/времени, которому предшествует и которое подготовляет обживание социального пространства/времени вместе с другими людьми, под их руководством и даже нажимом.
Только внутри обжитого и непрерывно вновь обживаемого социального пространства/времени возможно формирование и изменение какого бы то ни было смысла жизни. Вне обжитого и обживаемого социального пространства/времени нет ни сколько-нибудь полноценной человеческой жизни, ни её смысла.
Автор, будучи слепоглухим с детства, чувствовал себя одиноким только в необжитом социальном пространстве, - например, в гостях у родственников или за границей. Важнейшим компонентом обжитого социального пространства/времени для автора являются рельефно-точечные книги на русском языке и письменные принадлежности (как для слепых, так и обычные типа плоскопечатной машинки). Обжитое социальное пространство/время предполагает наличие некого набора постоянных занятий. Где этого нет, там неизбежно чувство одиночества. Кстати, к самому термину "обжитое социальное пространство/время" автор пришёл впервые как раз в гостях у родственников в Алма-Ате, где было ограничено общение, чтение, передвижение по совершенно незнакомым окрестным улицам.
В общем-то обжитое социальное пространство/время - это сфера более/менее решённых проблем данной личности, а так же сфера уже известных личности принципов и алгоритмов решения проблем. социальное пространство/время есть, в сущности, история человечества (включая её "текущий момент" в виде окружающих людей и вещей), которую и приходится "обживать" в течение всего жизненного цикла (от рождения до смерти), чтобы реализоваться в качестве члена общества - в качестве личности.
(Здесь не случайно перемежаются термины "социальное пространство" и "социальное пространство/время". Когда речь идёт о пространстве квартиры, парка, города и т.п., то и говорится только о пространстве. Когда речь идёт о людях и различных явлениях духовной культуры (книги, музыка), то говорится о пространстве/времени, чем подчёркивается именно историческое время существования и создания этих явлений. Вообще-то разница условная: квартиры, парки и т.п. тоже результат человеческого созидания в определённую историческую эпоху. Но, обживая квартиру и парк, можно не думать об истории, а вот, обживая литературу, музыку, скульптуру, науку и Т.д., отвлекаься от истории уже нельзя. С людьми можно общаться, не думая об истории их жизни и об исторической эпохе, в которую они живут; но это довольно-таки низкий, малосодержательный уровень общения с людьми. Именно люди - создатели и главные "компоненты" социального пространства/времени, и даже когда автор этих строк общается с детьми, он никак не может отделаться от мысли об их будущем и будущем человечества в целом.)
Обжитое социальное пространство/время нельзя представлять себе каким-то монолитом, внутри которого всё ясно и всё упорядочено.
В том-то и дело, что сфера НЕобжитого социального пространства находится не только вне, но и внутри обжитого. Иными словами, сфера нерешённых проблем находится не только вне, но и внутри сферы проблем решённых, когда-либо решавшихся.
Например, практически автору всю жизнь удавалось, в общем и целом, налаживать сотрудничество с самыми разными людьми, прогрессируя личностно и творчески. Но попытки теоретически осмыслить, адекватно осознать закономерности налаживания сотрудничества (в широком смысле, включающем и дружбу), попытки понять, почему в одних случаях это получается, а в других нет, - эти попытки при всей своей длительности и настойчивости пока не привели к созданию надёжной, безотказно срабатывающей стратегии налаживания сотрудничества. В результате на практике автор оказывается беспомощен, когда необходимо наладить сотрудничество по новому поводу или с новым человеком.
Странный феномен: проблемы вроде удаётся решать вполне успешно, до сих пор так или иначе удавалось; можно довольно уверенно надеяться, что будет В ОБЩЕМ И ЦЕЛОМ удаваться и впредь; но В ОТДЕЛЬНЫХ СЛУЧАЯХ трудно прогнозировать; полный туман - или обманчивая ясность, то есть разочарование и разрыв отношений наступают, когда уже успокоился и собрался праздновать удачу в налаживании сотрудничества. В целом - "проносит", а в единичных случаях - далеко не всегда. Поистине, раз на раз не приходится.
Почему? Неужели эта область целиком и полностью - вотчина случайности? Вряд ли. Но нащупать закономерности, чтобы практически их использовать и избегать провалов, не удаётся.
Проблема в том, чтобы чувствовать себя хозяином в своих отношениях с окружающими людьми, сознательно и успешно строить свои отношения. (Дейл Карнеги потому и всемирно популярен, что даёт практические рекомендации, простые и в общем-то каждому доступные, по решению именно этой проблемы, так или иначе встающей практически перед каждым.) До сих пор отношения как-то сами строятся, а вот строить - не получается.
Этим мучаются очень и очень многие люди. А проблема как раз из тех, от степени решённости которых зависит определение смысла жизни. Искать ли этот смысл в прямом общении с окружающими людьми, или свою личностную базу - смысл жизни - передвинуть как можно дальше "в глубь своей территории", чтобы никто не мог её разрушить, чтобы всегда наготове было убежище от сложностей прямого общения?.. Можно попробовать и сочетание обоих вариантов, - то ли периодически уходить в уединение и выходить из него, то ли постоянно уединяться и одновременно столь же постоянно и избирательно общаться напрямую. Смотря для чего уединяться. Смотря по какому поводу и с кем общаться.
"Территория" не сплошная. В социальном пространстве/времени, обжитом как бы "островами", спрятаться особенно негде. Приходится выбирать "остров" пообширнее, а значит, как можно надеяться, и понадёжнее. И обживать новое и новое социальное пространство/время, чтобы соединить "острова".
Возможно ли хоть сколько-нибудь монолитное обжитое социальное пространство/время? Вероятно, да, - при устойчивом образе жизни, устойчивых отношениях с окружающими людьми, устойчивой, признанной окружением, автономии, независимости. Тогда обжитое социальное пространство//время более или менее монолитно. Более или менее надолго. Но вряд ли навсегда. Скорее всего, до поры до времени. До тяжёлой болезни. До крупного конфликта. Когда вдруг оказывается, что по-старому жить нельзя. Другие физические возможности - в случае болезни, особенно повлёкшей за собой инвалидность. Другое отношение окружающих к тебе, твоё - к окружающим, - в случае конфликта. В общем, обжитое социальное пространство/время вдруг оказывается не столько островом, сколько утлой посудиной, грозящей перевернуться.
И удержаться "на плаву" помогает поддержка наиболее близких, не обязательно родственников. Помогает и чёткое понимание смысла своей жизни, путей его реализации в образе жизни, однако без поддержки извне смысл жизни может показаться нереализуемым. Вероятно, можно искать, отстаивать и реализовать свой смысл жизни в одиночку, но в экстремальной ситуации это требует исключительной независимости убеждений, жизненной позиции, незаурядной уверенности в себе, в своей правоте. И всё равно такое напряжение (то есть поиск, отстаивание и реализацию смысла жизни в одиночку) трудно выдержать в течение длительного времени, не опираясь на понимание и поддержку хотя бы одного друга. И в любом случае реализация смысла жизни означает новый уровень обживания социального пространства/времени, в том числе - и, может быть, в первую очередь - в форме поиска союзников, тех, кто поймёт и поддержит, поможет противостоять возникшим экстремальным условиям.
Таким образом, во-первых, структура обжитого социального пространства/времени может быть как "островной", так и "монолитной". Возможно, что структура обжитого социального пространства по мере обживания периодически меняется, становится из "монолитной" "островной" и наоборот. Это определяется степенью устойчивости образа жизни и круга общения: чем устойчивее, тем "монолитнее", и чем неустойчивее, тем "островнее", фрагментарнее. Следовательно, и по этому критерию - по изменению структуры обжитого и обживаемого социального пространства/времени с "монолитной" на "островную" и обратно, - можно строить периодизацию развития/саморазвития личности в течение всей её жизни, от рождения до смерти.
Во-вторых, в процессе обживания социального пространства/времени меняется и смысл жизни. Может возникнуть ситуация нереализуемости (или трудной реализуемости) смысла жизни в одиночестве или при инвалидности, наступившей в зрелом возрасте, когда социальное пространство//время приходится обживать заново. Такая ситуация стимулирует поиск новых друзей для определения нового смысла жизни или отстаивания старого. Прежнее окружение может либо по каким-то причинам отвергнуть субъекта (одиночество), либо растеряться перед возникшими проблемами и попробовать превратить субъекта в объект тотального обслуживания (в случае наступления тяжёлой инвалидности в зрелом возрасте). В любом случае без "антиэкстремальной коалиции" в экстремальной ситуации, предполагающей обживание социального пространства/времени ЗАНОВО, вряд ли возможно обрести новый или отстоять старый смысл жизни.
6 апреля - 25 июня 1996 .
(ТЕЗИСЫ)
В.И. Вернадский, прежде чем формулировать понятие "ноосферы", перечисляет другие сферы, не связанные с деятельностью человека изначально, хотя и не исключающие вмешательство человека: атмосферу, гидросферу и биосферу. все три сферы оказывают существенное влияние на геологическую историю планеты Земля. Биосфера изменяет атмосферу (накопление кислорода) и гидросферу (изменение химического состава воды в различных водоёмах), а так же за счёт погибших организмов и продуктов их метаболизма создаёт такие химические образования в коре земного шара, которым иначе неоткуда было бы в ней взяться (природный горючий газ, нефть, уголь, ряд минералов), то есть полезные (для человека) ископаемые органического происхождения.
Ноосфера, по В.И. Вернадскому, - это ещё одна, четвёртая, оболочка (сфера) земного шара, создаваемая исключительно человеческой деятельностью (по идее "разумной", поэтому и "ноосфера"). Э.В. Ильенков называл её "реально антропоморфизированной" или, проще, "очеловеченной природой". В.И. Вернадский относит к ноосфере, например, металлы, которые в чистом виде в природе не встречаются, но появляются в результате производственной деятельности людей. В.И. Вернадский подходит к проблеме прежде всего как геолог и вообще натуралист широкого профиля, а поэтому ограничивается аспектом взаимодействия человечества с природой, воздействия человечества на природу. То, что получается в результате такого взаимодействия и воздействия, и есть ноосфера по В.И. Вернадскому.
Однако "сферы" можно выделить и внутри межчеловеческого взаимодействия. Я бы выделил ещё три: духовную сферу, сферу безумия и филосферу. Здесь уже переосмысливается само понятие сферы: речь идёт не столько об оболочках земного шара, как у В.И. Вернадского, сколько о важнейших аспектах или типах взаимодействия как внутри человечества (между людьми), так и вне его (с природой). Уже в понятии ноосферы имплицитно заложена проблема характера, качества взаимодействия человечества с природой и внутри самого человечества (как следствие). Создавая оболочку земного шара не просто органического, а, так сказать, промышленного происхождения (не обязательно разумного - к понятию "разум" надо относиться более ответственно, непременно с этической корректировкой), человечество выступает фактором планетарного масштаба, а в перспективе - космического (это перспектива для эпохи В.И. Вернадского, но для нашей эпохи это уже реальность, пусть и в зачатке). Следовательно, встаёт проблема космической миссии человечества и разума вообще, проблема разума и безумия, а это уже неизбежно ставит чисто социальную проблематику, проблематику того или иного - разумного или безумного - общественного устройства. Ибо ясно, что характер взаимодействия общества с окружающей средой (планетой и космосом) напрямую зависит от общественного строя, либо способствующего выживанию общества и сохранению окружающей среды, либо ведущего общество к гибели. Устройство общества, способствующее выживанию общества и сохранению окружающей среды, только и заслуживает названия "разумного", а общественный строй, ведущий к уничтожению окружающей среды и гибели самого общества вместе с этой средой, заслуживает только названия безумного. То есть в понятии "ноосфера" имплицитно заложена проблема разума и безумия. Это делает понятие ноосферы промежуточным между тремя вне - и дочеловеческими и тремя специфически человеческими сферами, - то есть "ноосферу" В.И. Вернадского следует поместить между, с одной стороны, атмосферой, гидросферой и биосферой, а с другой стороны - духовной, безумной и филосферой.
Духовная сфера - это сфера духовной культуры человечества: мир религиозных и философских идей, художественных образов и т.п. Согласно разработанной Э.В. Ильенковым концепции идеального, всё это воплощается в книгах, в произведениях искусства, что вместе с самим процессом духовного производства и составляет собственно духовную сферу. Это сфера мыслящего духа, сфера именно разума, где разум (дух) возникает и воспроизводится в творческой деятельности, - а не кладбище воплощённых, материализованных идей, как "ноосфера" в понимании В.И. Вернадского.
Духовная сфера противопоставляется мною сфере безумия, - тоже специфически человеческой сфере, однако не созидательной, а разрушительной - антикультурной, античеловеческой, антиприродной - направленности. Безумие так же специфично для человека, как и разум; биосфера - сфера неразумной живой природы, не осознающей своего, сколь угодно значительного, воздействия на окружающую среду, а потому и не отвечающей за последствия этого воздействия. Разум и безумие - противоположности, которые по всем законам диалектической логики должны бы как-то уравновешивать друг друга, и они одинаково специфичны для "разумной" (точнее, может быть, сказать - "сознательной") формы жизни, а вся остальная живая природа - царство неразумия, отсутствия как разума, так и безумия.
Термин "филосфера" означает - "сфера любви". В этой сфере формируются смыслы и ценности индивидуальных образов жизни. В идеале, в наиболее развёрнутом виде, филосфера формируется ощущением самостоятельной ценности (самоценности) людей вместе со всем остальным миром. Филосфера - наиболее интимный и хрупкий аспект взаимодействия людей между собой и с остальной природой. Именно в ней, скорее всего, корни духовной сферы, но я не стал бы их отождествлять: духовная сфера - сфера творчества, а филосфера - сфера общения на основе чувства самоценности наиболее близких людей и вместе с ними - в идеале - остального бытия. Это общение может быть как прижизненным, так и посмертным. Я бы рискнул утверждать, что феномен энергетической подключённости к любимому существу, когда чувствуют, например, болезнь или другие серьёзные неприятности, вплоть до момента смерти, - чисто филосферный феномен. Посмертное общение выражается, как минимум, в том, что умершее любимое существо становится главным мерилом, критерием этической оценки жизни, персонифицированной совестью, как бы божеством. Ощущается незримое присутствие умершего любимого существа, и всё оценивается так, как оценило бы оно. При этом возможно и некоторое несогласие с его оценками, - прижизненные отношения сохраняются, продолжают развиваться, то есть живут после смерти одного из субъектов этих отношений.
В филосфере осмысливается собственная жизнь как добровольное служение. Вне филосферы проблематичен не только смысл жизни, но и сама жизнь. Творчество не может быть самостоятельным смыслом жизни, даже если так кажется: творить надо ради кого-то, а не ради творчества самого по себе. Поэтому и духовная сфера может быть осмыслена только через филосферу. Для жизни вне филосферы должен быть другой термин - существование, в конечном счёте бессмысленное, поскольку и сама жизнь, и её смысл возможны только в филосфере. Среди особей вида homo sapiens есть живущие, а есть только существующие. По тому, кого вы насчитаете больше, - живущих или существующих, - можно отнести вас к оптимистам или пессимистам. С оговоркой, что живут, а не только существуют, лишь те, кто включён в филосферу (и создаёт, и составляет её, так как включиться в неё можно только активно), - с этой оговоркой можно принять тезис В. Франкла о том, что смысл у жизни есть всегда, его только надо найти, то есть осознать, а бессмысленной жизни не бывает.
Личность в ильенковском понимании, как индивидуальный "ансамбль всех общественных отношений", может возникнуть и развиваться только в филосфере. Существование личности (которую Э.В. Ильенков считал возможным называть "душой") и зависит, и не зависит от состояния и существования организма, в котором она воплощена, материализована (ибо личность от начала до конца идеальна). Индивидуальный "ансамбль всех общественных отношений", то есть личность, то есть душа, может распасться до физической смерти, а может сохраниться и продолжать развиваться долго спустя после физической смерти. Иными словами, жизнь может оборваться до физической смерти (или вообще не начинаться, - в этом случае о личности, душе говорить вообще не приходится), а может продолжаться долго спустя, и отсюда - возможность посмертного общения. Это посмертное общение может быть столь же непредсказуемым, как и прижизненное, продолжением которого посмертное только и может явиться. отсюда вывод, который делает и Э.В. Ильенков, что личность - не всякий "ансамбль всех общественных отношений", а только человечный, то есть включённый в филосферу, составляющий и созидающий её. Впрочем, филосфера и есть наиболее существенный компонент, сущность этого "ансамбля".
9 апреля 1997